Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

• Название: Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
• Автор: Стефан Грабинский
• Издательство: Энигма
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94698-005-X, 5-94698-007-6

Первое отдельное издание сочинений в 2-х томах классика польской литературы Стефана Грабинского, работавшего в жанре «магического реализма».

Писатель принадлежит той же когорте авторов, что и Г. Майринк, Ф.Г. Лавкрафт, Ж. Рэй, Х.Х. Эверс. Злотворные огненные креатуры, стихийные духи, поезда-призраки, стрейги, ревенанты, беззаконные таинства шабаша, каббалистические заклятия, чудовищные совпадения, ведущие к не менее чудовищной развязке — все это мир Грабинского.

---

Из каменного подвала тут и там торчали обугленные балки; на оставшихся с двух сторон стенах, готовых при первом же порыве ветра завалиться и обрушиться, свисали обои, словно содранная с тела кожа; от крыши ни следа — только железный брус, видимо скреплявший перекрытие, косо нависал над развалинами.

Кое-какие детали свидетельствовали, что дом был обставлен довольно комфортно и мог претендовать на изысканность и хороший вкус. От двора в целости и сохранности остались беседка, увитая диким виноградом, резервуар из красного пирита да на клумбах две миниатюрные статуи в греческом стиле. Подвешенные между соснами веревочные качели легонько колебались под дыханием вечернего ветра.

По странной случайности пожар совсем не затронул пихт, окружавших дом со всех сторон.

Чудесное место, подумал Роецкий, приближаясь к развалинам каменной террасы.

В эту минуту за одной из уцелевших стен звякнуло железо.

— Кто-то здесь есть, — пробормотал он и решил поглядеть. Но не успел шагнуть в обугленный дверной проем, как из-за груды балок вылез какой-то мужик, в знак приветствия сдернув с головы шапку.

— Добрый вечер!

— Вечер добрый! Не знаете случайно, чей это дом так пострадал?

— А как же, знаю. Погорел тут годков пять тому один инженер, пан Должицкий звали его, в Америку опосля уехал. Вот уж пять лет на этом пожарище все как было, так и есть — в том самом виде, как горело. Я тут приглядел себе пару железных скоб, сгодятся углы дома крепить, сегодня заберу с собой, все едино никому не надобны, а я, с вашего позволения, дом плотничаю.

— Вот как, понимаю, пан плотник. Странно все-таки, что до сих пор здесь никто не построился. Такое место — и пропадает: очень уж славно расположено, живописный уголок. А что, пан Должицкий при отъезде не оставил каких-либо на этот счет распоряжений?

— Слышал я, — объяснил мастеровой, — будто бы задаром отказал его городской общине.

— Задаром? Такой прекрасный участок, да еще после таких убытков?

Плотник таинственно усмехнулся.

— Все равно не нашел бы покупателя. Судите сами, я ведь вам сказывал — шестой год уж пошел, а никто еще не позарился. Чему тут удивляться, кому охота заведомо накликать на себя убытки? Любой наслышан, Должицкий не первый погорел на этом. Да о чем толковать, одним словом — горельщина.

— Горельщина? Не понимаю. В смысле «пепелище»?

— Вовсе нет. Я-то знаю, что говорю: горельщина и есть. Пепелище — это совсем другое. Горельщиной здешний народ прозвал это место за то, что тут еще ни одна постройка от пожара не убереглась. Сколько живет людская молва, любой дом, какой бы ни был разэтакий, коли поставлен на этом самом месте, рано или поздно полыхает полымем. Сказывают, ни один не простоял дольше четырех месяцев. Тьфу! — сплюнул он. — Нечистое место, и все тут!

Архивариус недоверчиво улыбнулся.

— В самом деле, любопытное совпадение. Словно огонь держит зло на этот холм.

Плотник так и взвился.

— Не «словно», а взаправду «держит зло». И не на весь холм, потому как те пихты, сами видите, не трогает, только на сердцевину, то бишь на то самое место, где ставятся дома.

— Ну-ну, — всерьез заинтересовался Роецкий, — а на вашей памяти, пан плотник, сколько было пожаров?

Мастеровой задумался, видимо прикидывая.

— Ровно десяток, — сказал он наконец. — На моей памяти тут полыхало десять раз. А мне на сю пору тридцать лет.

— Ого! — от всей души удивился Роецкий. — Получается, раз в три года.

— Более-менее. Я слышал, прежде горело чаще, пока людишки не смекнули, на какую приманку клюют. Старожилы из Кобрыня хорошо помнят те времена, многое могли бы вам порассказать, чего только не наслушаетесь от них об этом проклятом холме. Потому-то в последние годы никто в округе строиться сюда не рвался. Сколько я себя помню, хозяевами домов тут были все пришлые господа, одни об этой напасти ничего не слыхали, иные, вроде Должицкого, ничего слышать не хотели.

— А как насчет причин пожаров — всегда ли они были известны и понятны?

— Вроде бы да, а вроде бы нет. Чаще всего загоралась сажа в трубе, но бывали и другие «поводы»: то неосторожно бросят спичку, которая в любом ином месте благополучно, без всякого пожара, догорела бы дотла, то «по случайности» папиросный окурок попадет на пук соломы под кроватью, а то горящая лампа свалится на подушку. Последний пожар занялся будто бы по недосмотру пани Должицкой, жены инженера, — слишком близко от горящей свечки чистила бензином перчатки. Завсегда какая-нибудь чепуховина, какая-то мелочь — в другом месте все бы сошло с рук, а здесь, верите ли, сразу огонь, да такой зверский, что люди едва с жизнью не расстаются, спасти ничего невозможно. Пожарные говорят, всякий раз что-то им как бы мешает работать и жарит как дьявол. Наши брандмейстеры тоже чуть не из-под палки прибывают сюда на тушение, ни один невредимым не остается — без ожогов, а то и серьезных ран.

— А сами-то вы побывали хотя бы единожды на таком пожаре? — подкинул ему вопрос Роецкий.

— А как же, и не единожды, я ведь живу неподалеку отсюда. Даже схлопотал от последнего на добрую память. — Он закатал рукав сорочки, показывая большой глубокий шрам у плеча. — Помогал тушить, за это и был наказан: какая-то чертова балка чуть не раздробила мне руку. Греха не оберешься — помогать тут, когда горит. Потом человек за это беспременно поплатится. Сташек Люсня, колесник, тот, что за рекой живет, и Валек Вронь, подручный у портного, тоже пару раз тут в пожарных поиграли, а потом вскорости огонь в их дома нагрянул, — еле погасили. Вот и получилось, что, кроме пожарной команды, никто из города носу не кажет сюда на пожар, а то беды не оберешься. Лучше держаться от злой силы подальше. Да чего там — небось об этом успели прослышать на сто миль вокруг, и теперь уже не сыщется такой, кому бы взбрело в голову тут поселиться.

— И все же… — в задумчивости протянул Роецкий, — все же кто знает? Возможно, и сейчас такой сыщется. Бывает, находит на людей упрямство.

Мастеровой взглянул на него недоверчиво.

— Разве какой помешанный либо придурок. Выброшенные деньги, и для жизни опасно.

— Гм, — многозначительно усмехнулся архивариус, — не обязательно, пан мастер, не обязательно. Нужно лишь быть поосторожнее, вот и все.

И, не затягивая больше разговора, распрощался и вернулся в город. А спустя несколько дней подписал в городской управе купчую и по неслыханно низкой цене получил «горельщину» в собственность. Улаживая формальности, архивариус подмечал ошеломленные мины чиновников и двусмысленные их ухмылки. Какой-то почтенный, седенький как лунь служащий, отведя его в сторонку, втихую попытался отговорить от сделки.

— Невезучее место, — заикаясь, втолковывал ему Божий одуванчик. — Неужто вы ничего о нем, сударь, не слышали?

— Положим, слышал, — невозмутимо ответствовал Роецкий, — но я в такие бредни не верю. Во всяком случае, премного благодарен вам, милостивый государь, за добрый совет. — И, пожав ему руку, покинул управу.

Назавтра пришло два письма: одно от знакомого судьи, отговаривающее от постройки дома, и другое, «красное», полное восторгов от его намерения. Затем как из рога изобилия посыпались прочие. Во всем городе, казалось, ни о чем ином не говорили, как только о том, что прибывший месяц назад архивариус Анджей Роецкий собирается ставить дом на «горельщине».

И таки поставил. Раздраженный навязчивостью своих корреспондентов-советчиков, он положил себе быстрыми и решительными мерами, без проволочек, «отрубить гидре голову» и отделаться от настырного любопытства возлюбленных братьев своих. Определенную роль сыграло также желание показать «малому свету», как следует освобождаться от суеверий и расправляться с предрассудками.

Спустя день-другой после подписания купчей Роецкий подробно уведомил обо всем жену, вместе с десятилетним сыном Юзем пока еще жившую в Варшаве. Пани Роецкая отписала мужу, что план его, разумеется, одобряет и что сразу же, как только дом достроят, переедет в Кобрынь. Она тоже не придавала никакого значения суеверным слухам насчет участка, несколько раз охарактеризовав их в письме «вздором» и «обывательскими предрассудками».

Удовлетворенный ответом, Роецкий привез через неделю из Варшавы знаменитого архитектора, под личным досмотром которого и началась стройка. Шла она живо, поскольку архивариус денег не жалел, и за два месяца на вершине пихтового холма встала красивая вилла в стиле сецессион.

Роецкий вызывающе окрестил ее «Огнищевом». Строительные работы были закончены на исходе весны, а в начале июля семейство Роецких уже поселилось в ней.

Пани Мария была в восторге от своего провинциального гнездышка и сразу же в нем освоилась. Юзь, голубоглазый сорванец, тотчас занялся экспедициями в девственные бразильские чащи, как он прозвал пихтовую рощу вокруг виллы, и вскоре, к огромной своей радости, убедился, что в ней живут рыжие белки, а может, даже и серны.