Генрих Сечкин - На грани отчаяния

• Название: На грани отчаяния
• Автор: Генрих Сечкин
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7905-1669-6

Настоящее издание включает автобиографическую повесть `На грани отчаяния` - откровенные, шокирующие воспоминания о суровой реальности мира в тюрьмах и лагерях, где автор провел в общей сложности пятнадцать лет, и путевые заметки (`Америка с черного хода`) о малоизвестной, закулисной жизни в Соединенных Штатах Америки.

---

- Новенького подогнали! - раздался голос при моем появлении в комнате. - Ты кто? - подошли ко мне развинченной, вихляющей походкой два парня лет шестнадцати. Один из них был плотного телосложения, среднего роста, из тех, кто постоянно крутится на турниках и выжимает двухпудовые гири. Второй - худой и длинный.

- Человек, - ответил я.

- Ты что, нормального разговора не понимаешь? Тебя спрашивают, ты вор или «сука»? - презрительно скривив губы, спросил худой.

- Вор.

- А у нас «сучья» колония! - обрадовался худой. - Комсомольцы! Будешь заявление в комсомол подавать? Я рекомендацию дам. Да и Санек тоже.

- Конечно дам, Мотыль! -тупо заулыбался плотный.

- Пошел ты!… - не сдержался я.

- Смотри, Санек, какой грубиян! Ну, мы тебя быстро приучим к вежливому обращению. Ну-ка, детки, преподайте первый урок босоте! - еще больше развеселился Мотыль.

Четверо парней, сидевшие на своих постелях и с интересом наблюдавшие за нашим разговором, поднялись и, подойдя вплотную, окружили меня.

- Ну что, повторять придется? - вновь спросил Мотыль.

Я промолчал.

- Да он не понимает! - взъерошился Санек и коротким профессиональным ударом в солнечное сплетение сбил меня с ног. Скрючившись на полу, я задохнулся от боли. И в то же мгновение получил сильный удар ногой в подбородок. Изо рта хлынула кровь. Удары посыпались со всех сторон.

- Тумбочку давайте! - хихикал Мотыль.

Уворачиваясь от ударов, я судорожно искал пальцами в отвороте валенка заветный кусочек бритвы. Наконец нащупав и вытащив его, я из последних сил приподнялся, вырвался из клубка озверелых парней и, подскочив к стоящему в стороне, ухмыляющемуся Мотылю, со всей мочи полоснул его бритвой по глазам. Раздался дикий вой. Схватившись руками за лицо, Мотыль залился кровью и упал на постель. Остальные отпрянули в стороны.

- Еще есть желающие? - зло прошипел я.

Желающих не оказалось. Все окружили Мотыля и наперебой предлагали ему свою помощь. Глаза его оказались целы. Он успел закрыть их. Кусочек бритвы был слишком маленьким и прорезал только веки и переносицу. Но кровища хлестала нормально. Мотыля повели в ванную комнату. Я тоже направился туда же и стал разглядывать в зеркало свою изрядно подпорченную физиономию. Пока я смывал кровь, со всех сторон сбежались воспитатели. Их попытки найти у меня бритву ни к чему не привели. Я заявил, что выбросил ее в окно. Нас с Мотылем повели в медпункт, по дороге читая лекции о вреде такого рода взаимоотношений.

Врач залепил меня со всех сторон пластырем, а на левую руку наложил шину, так как выяснилось, что у меня закрытый перелом. Еще он назначил рентген внутренностей, но для этого надо было везти меня в областную больницу, что оказалось очень хлопотным делом, и эту процедуру отложили до следующего раза. Я нисколько не сомневался, что следующий раз наступит сегодня ночью. Было понятно, почему воспитатели не посадили меня в изолятор. Они ждали эффективного воздействия от метода группового прессинга. Не думалось, что у них что-либо получится.

Вечером после отбоя, всячески изощряясь, чтобы не уснуть, я лежал в постели, сжимая в пальцах свое маленькое оружие. Каждый шорох заставлял меня настораживаться. Мне было абсолютно ясно, что со всеми шестерками, окружающими Мотыля, справиться будет невозможно. Да и со всей колонией не повоюешь. Но я твердо решил не ронять себя в собственных глазах и отдать свою независимость подороже.

Ночью послышался осторожный скрип кровати. В свете луны показался Санек с веревкой в руках. Остальные тоже подняли головы и настороженно ждали. Санек крался к моей постели. Я тихо поджал ноги и напружинился. В тот момент, когда он приблизился ко мне, я что было силы пнул его ногами в грудь. Санек отлетел к стене и растянулся на полу. Не давая опомниться, я выпрыгнул из постели и, подскочив к Саньку, яростно впился зубами в его нос. Мощный рев потряс комнату.

Обалдевший от боли, он совершенно не сопротивлялся. Я пилил зубами, стараясь откусить нос напрочь. Но множество рук подскочивших воспитанников оторвали меня от Санька, вместе с кончиком его носа. Силы были неравны. Предварительно опустошенная тумбочка уже стояла рядом. Вторично сломав левую руку и сложив почти пополам, меня запихали внутрь. Дверца тут же была закрыта на висячий замочек. Я и раньше много слышал о применяемой в колониях для несовершеннолетних экзекуции под названием «тумбочка», но сам попал в такую ситуацию впервые. Тумбочку со мной вынесли на лестничную площадку и, раскачав, бросили на лестницу. Кувыркаясь, она покатилась по ступенькам вниз.

Очнулся я в областной больнице. Проведя курс лечения, меня отправили обратно в эту же колонию, в которой я провел около года с приключениями, мало отличающимися от предыдущих. Администрации наконец стало ясно, что бытующие у них методы воспитания явно недостаточны для моего успешного исправления, а посему из Москвы в Воронеж был срочно вызван отец и я был передан ему на поруки…

Бедный мой многострадальный отец! Будучи инженером, он принадлежал к тому поколению интеллигенции, для которого честь была превыше всего. Отец рассказывал, что в жизни совершил всего лишь один нечестный поступок, когда, будучи девятилетним мальчонкой, собрал на пятачок металлолома и сдал его, купив на эти деньги пряников. Тогда родители посадили его в подвал на хлеб и воду, где он в темноте и одиночестве просидел две недели, запомнив свой поступок на всю жизнь.

Отцу было сорок пять, когда мать родила ему сына. Я был долгожданным и единственным ребенком. Всю силу своей любви родители обрушили на меня. Отец с гордостью говорил всем, что когда я вырасту, то обязательно стану инженером. В то время эта профессия была одной из самых престижных. Жили мы довольно скромно, несмотря на приличную зарплату отца. Большую часть заработка он тратил на реализацию своих научных разработок. Получив в тридцать девятом году премию за крупное изобретение в размере пятидесяти тысяч рублей (сумасшедшие по тем временам деньги), он купил мне детскую педальную машину, себе - велосипед, маме - новое красивое платье, а все остальные деньги пожертвовал в «народное хозяйство». Сам же всю жизнь имел один-единственный выходной костюм, который надевал по праздникам, а меня учил обходить булыжную мостовую вокруг, чтобы не так сильно изнашивались ботинки. Нашу просторную трехкомнатную квартиру в центре Москвы он превратил в коммуналку, оставив нам только одну комнату. Раздарив остальные, отец заявил, что неприлично занимать такую площадь, когда множество людей проживает в бараках и подвалах.

И вот у этого честнейшего человека, вопреки всем его мечтам, единственный любимый сын стал вором. Почему так безжалостно обошлась с ним жизнь? Почему так круты и беспощадны зигзаги судьбы?…

Я помню тот Ванинский порт

И вид парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт

В холодные мрачные трюмы.

Сараханов А. А.

Я ПОМНЮ ТОТ ВАНИНСКИЙ ПОРТ

Наш вагон стоял на запасных путях. Воспоминания улетучились моментально, когда раздался резкий стук в дверь.

- Собраться с вещами! - проорал конвойный.

Все радостно повскакивали с мест. Начались суетливые сборы.

- Наконец! - вскочил с нар Кащей. - Сека, ты ближе к окну. Покнокай[40], какой город?

- Да не видать ничего. Одни вагоны, - пытаясь разглядеть между составов название станции, ответил я.

Загремев, отъехала в сторону дверь. В наш вонючий, насквозь прокуренный вагон ворвался упругий поток свежего, непривычного для жителя столицы влажного воздуха.

- Подышим, братва! - обрадовался Кащей. - Воздух-то морской! Не в Сочи ли нас пригнали? Вот отдохнем в санатории!

- Отдохнешь! И не один год, - пробурчал Колючий. - Только на ежедневные морские прогулки не рассчитывай. Если и будет, то только одна. И не по Черному морю!

- Витя, стиры[41]примотай-ка к ноге! - попросил Язва, протягивая ему колоду карт и обрывок бинта. - Может, протащу через шмон. На пересылке подрежем[42].

- Задирай быстрее штанину, а то не успеем!

- Выходи! - крикнул начальник конвоя, выстроив солдат у вагона.

- Ты бы хоть лестницу подставил, начальник! - повис над высоким откосом Колючий. - Не акробаты небось!

- Может, вертолет подогнать? Ишь, нежный какой! Прыгай! А то врежу прикладом по шее, - разозлился начальник.

- Раздражительный, - заметил Колючий, сигая под откос. - Сидор[43] мой киньте! - уже снизу крикнул он нам.

Построившись по пятеркам, колонна в сопровождении конвоиров тронулась в путь. Яркое ласковое солнце и приятный освежающий ветерок, прохожие, спешащие по своим делам, проезжающие мимо автомобили - все это вызывало воспоминания о тех далеких днях, когда мыслей о тюрьмах и лагерях не было и в помине. Но это было так давно!

А может, не было и вовсе. Или в какой-то другой жизни. Или во снах. Пройдет совсем немного времени, и я вновь окажусь в грязной, вонючей, полутемной камере, где от клубов табачного дыма почти невозможно различить лицо соседа. Где в одних трусах, обливаясь потом, зеки по очереди будут взбираться к форточке, чтобы ухватить несколько глотков свежего воздуха. Неужели до конца своей жизни мне придется влачить такое жалкое существование? Ведь если мой срок двадцать пять лет (с поражением) приплюсовать к прожитым мной девятнадцати - получается вся жизнь. Да и доживу ли еще? Странно, но до сих пор удавалось. Везение? Не знаю.