Генрих Сечкин - На грани отчаяния

• Название: На грани отчаяния
• Автор: Генрих Сечкин
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7905-1669-6

Настоящее издание включает автобиографическую повесть `На грани отчаяния` - откровенные, шокирующие воспоминания о суровой реальности мира в тюрьмах и лагерях, где автор провел в общей сложности пятнадцать лет, и путевые заметки (`Америка с черного хода`) о малоизвестной, закулисной жизни в Соединенных Штатах Америки.

---

Вся камера напряженно прислушивалась к происходящему в коридоре. Вначале хряские звуки ударов, шум тела, рухнувшего на пол. Потом голос Скота:

- Рубашку сюда! Полегче, говоришь? Сейчас тебе так легко станет! На небо улетишь!

Началась какая-то возня. Из-за двери донесся протяжный, мучительный Лехин вопль и, как бы захлебнувшись, затих. Прошли томительные минуты ожидания. Беспомощность боролась с диким желанием помочь любым способом своему товарищу по несчастью. Ярость дошла до последнего предела. Неимоверным усилием воли я сдерживал себя, чтобы не бросится и не вышибить головой железную дверь камеры. Еще через несколько минут надзиратели вытряхнули из смирительной рубашки перед нами на пол неподвижное, неестественно скрюченное тело Лехи и, погромыхав замком снаружи, ушли.

Столпившись вокруг Лехи, потрясенные, мы вглядывались в его лицо. На наших глазах происходило чудо. Уродливая маска исчезала, уступая место привлекательному и симпатичному образу. Нет, общие черты не изменились. Но само выражение лица вызвало всеобщее изумление. На вечно виноватом, беспокойном, иногда лукавом лице Лехи сейчас была печать спокойной уверенности и умиротворения. Слегка приподнятые уголки его губ образовывали какие-то добрые морщинки, как будто бы ему снился очень хороший сон. А все его скрюченное, сломанное, измученное тело как бы говорило: ребята, все нормально, не жалейте меня, мне очень хорошо.

Ночью Леха, не приходя в сознание, тихо умер.

Когда утром первые лучи восходящего солнца пробились сквозь щели в «намордниках», большая часть обитателей нашей камеры уже бодрствовала. Несмотря на дикую усталость после рабочего дня, нервные перегрузки и постоянный, изматывающий голод, довольно неуютно было спать на подстеленной телогрейке с подушкой из ее же рукава, крепко зажатым с обеих сторон своими соседями по нарам. Причем только на боку. Да еще только на одном. До переворота. Переворачиваться на другой бок можно было только всем вместе. Один человек такой маневр совершить не мог, так как ноги, согнутые в коленках, были повернуты у всех в одну сторону и вставлены под коленки впереди лежащего соседа. Поэтому когда уже всем становилось невтерпеж, звучала команда какого-нибудь энтузиаста:

- Переворачиваемся!

Под утро самые нетерпеливые уже сидели на краешке нар и оттирали свои задубевшие части тела.

Колючий подобрался к нам с Язвой:

- Ну что, братва! Надо кликать мусоров. Пусть забирают Носа!

- Ты что, двиганутый? - протер глаза только что проснувшийся Язва. - Пайку получим на него, тогда и отдадим.

Кормили на Бугановке лихо. Четыреста пятьдесят граммов хлеба в день и через двое суток на третьи - горячее. В основном кислые щи с костями от рыбы. Зеки действительно были похожи на выходцев из Освенцима. В принципе это обычная норма питания для содержащихся в карцере. Но в карцер разрешалось сажать на срок не более двадцати суток. А здесь жили месяцами. Да еще работали. Неимоверно трудно было кусок хлеба, который выдавали утром в день горячей пищи, сохранить до вечера, чтобы употребить его вместе с супом. Немногим это удавалось.

- Сколько вас сегодня? - раздался голос из открывшейся кормушки.

- Тридцать три, начальник!

- Врете, гады! Ну ладно. Хватайте птюхи[32]!

Лехину пайку разделили поровну на пять человек. Мне не досталось. Чтобы очередь дошла до меня, необходимо было заполучить еще пять или шесть трупов.

Наскоро ополоснувшись из подвесного умывальника и смыв с себя остатки сна, мы, набросив телогрейки с шапками-ушанками, выстроились у открытой двери, где надзиратели аккуратно скрепляли нас наручниками попарно. Одного за левую руку, другого - за правую. Каждую пару по отдельности выводили из барака. Потом всех вместе подвели к вахте, возле которой стоял Буганов. На его кожаной портупее в деревянной кобуре висел маузер. Как все-таки любит местное начальство революционную атрибутику! Физиономия его расплылась от удовольствия, когда мы приблизились к воротам.

- Ну, что, жмурики? На работу собрались? Но как же так? Вам ведь не положено работать! Воровской закон нарушать вздумали? Как же после этого поедете на другие зоны? - издевался он.

Владимир Ильич не знал, что за несколько дней до нашего приезда воровская сходка камеры единогласно постановила: в связи с создавшимся положением, с целью сохранения жизни воров и воровского авторитета на данной зоне, в виде исключения, разрешить ворам в законе, находящимся на бугановской «даче», работать на общих основаниях. Вызвано это решение было инцидентом, происшедшим неделю назад, когда пьяный «хозяин» прямо у вахты расстрелял из своего маузера четырех урок, отказавшихся выходить на работу. Трупы сложили возле вахты как наглядное пособие для остальных.

- Пусть лежат, пока не сгниют! - деловито распорядился Буганов.

Буквально за полчаса наши товарищи превратились в ледяные сосульки. Сгниют они теперь только летом.

По обледеневшим жердочкам круглолежневой дороги мы, балансируя, чтобы не соскользнуть, шли на работу. Одни шли в затылок друг другу по одной жердочке, другие - по другой. Руки, скрепленные наручниками, приходилось держать на весу, так как расстояние между жердочками не позволяло приближаться друг к другу. Правда, наручники играли и положительную роль. В случае потери равновесия можно было тут же выправиться, слегка опираясь на наручник соседа, и избежать автоматной очереди, которая моментально выпускалась в строй при любом резком движении.

Свободные же руки использовались для борьбы с еще одним нашим оппонентом - морозом. Время от времени приходилось растирать побелевшие части лица, о чем мы при необходимости с удовольствием извещали друг друга шепотом. Несвоевременное растирание грозило владельцу физиономии остаться без определенного ее фрагмента. Наиболее часто страдал нос. Далее - щеки, губы, подбородок. В самую последнюю очередь обмораживался лоб. Очевидно, раскаленные от постоянно возникающих стрессовых ситуаций мозги нагревали его более интенсивно.

Ну вот наконец показалась делянка. Запуская в оцепление, конвоиры сняли с нас наручники и выдали пилы с топорами.

- Теперь не останавливайся, - прошептал мне в ухо Язва. - У них собаки натренированы - бросаются и начинают рвать на куски любого остановившегося отдохнуть. Все время двигайся.

- Понял. Других предупреди!

- Сека, на кой хрен им такой хилый лес? - поинтересовался Колючий. - Ведь не строевой. На болоте лучше и не вырастет! Только на дрова и сгодится!

- Для крематория, - зло съязвил я.

Мы принялись за работу. Она отличалась от лесоповала в других местах лишь тем, что надо было шевелиться без остановки. Не было также обеденного перерыва, как и самого обеда. Да еще мало прельщала возможность провалиться в незамерзающее кое-где под снегом и мхом болото и до конца рабочего дня пребывать в хрустящей, ледяной одежде. Кроме этого, когда изможденный, посеревший от голода, теряющий сознание зек падал на снег, моментально подскакивающие свирепые псы начинали рвать на нем одежду, ненароком прокусывая оставшиеся на костях хилые кусочки мышц.

Вечером снова наручники и - в обратный путь. Начальство не утруждало себя обыском после работы. Искать было нечего. Пилы и топоры сдавали еще в оцеплении. Ни одного вольного поселка поблизости не было. Три ограничительных полосы (вот что за кордоны находились в лесу) исключали любую возможность проникновения посторонних лиц к расположению «дачи».

Итак, потекла наша унылая жизнь, которую однообразной можно назвать лишь с большой натяжкой. С каждой вечерней проверки кого-нибудь выдергивали в коридор и возвращали либо уродом, либо трупом. Особенно усердствовали наши первые знакомые надзиратели Макаров и Ганичев. Любимым их развлечением была «дыба», сконструированная на вахте. Предварительно надев на подопытного самозажимающиеся наручники (руки назад), этими же наручниками его подвешивали на вбитый в стену огромный стальной крюк. После этого, поспорив на флакон «Тройного» одеколона, какая будет реакция, начинали бить испытуемого толстыми стволами (от круглолежневой дороги) по животу.

Реакция получалась различная. Первоначальное напряжение мышц сменялось расслабленностью, лопались сухожилия, руки выворачивались в плечевых суставах и тело повисало, вытянувшись во весь рост. Второй вариант - это когда внутренности вылезали через задний проход, наполняли собой брюки и человек принимал форму макаки с выпуклым задом. Катаясь со смеху, надзиратели воспринимали данный вариант как самый юморной. Третий вариант ничего, кроме скуки, у них не вызывал. Это когда зек просто умирал от болевого шока.

Несмотря на эти «спортивные» мероприятия, нас не становилось меньше. Время от времени в камеру добавляли человеческое сырье в виде нового пополнения. Этапы на «дачу» шли беспрерывно, но больше нас не становилось. О находящихся в соседних камерах ничего не было известно. Всемирно практикуемые методы межкамерной связи - перестукивание через стенку либо переговоры с помощью алюминиевой кружки - на «даче» не применялись, так как добровольцев, желающих покачаться на «дыбе», не находилось. Теперь стало понятно, почему цыкнул на меня Язва, когда я выразил сомнение в его смелости.