Виталий Гладкий - Окаянный талант

• Название: Окаянный талант
• Автор: Виталий Гладкий
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9524-2769-3

Олег Радлов, молодой художник-неудачник, получил от таинственного иностранца очень выгодное предложение: за двадцать тысяч долларов написать портрет некоего чиновника. Останавливает художника только душевное смущение от нарушенной когда-то клятвы, данной собственному деду, – никогда не писать портреты без древнего оберега, ведь за этим последовала таинственная смерть юной возлюбленной. Но в наш прагматичный век нелепо верить суевериям, к тому же все может оказаться обыкновенным самовнушением...

---

– То есть… как это не было?! – опешил Олег. – Год назад я лично с нею разговаривал. Здесь, на этом перроне.

– Ой, парнишка, ты чевой-то путаешь. Грю тебе, не было, значитца, не было.

– Чудеса…

– Хотя… – Тетка опять изобразила большую задумчивость. – Твоя правда. Служила тута такая. Тока ишшо до войны. Ага, точно, ее Танюхой звали… – Она вдруг замялась, но потом все-таки язык не сдержала: – Плохо о ней говорили…

– Что так? – Олег все еще был в состоянии полного изумления.

– Ведьма она… – Тетка перешла на шепот. – Мамка моя рассказывала, что пришли за ней из НКВД, а она обернулась птицей и улетела. Опосля во всех деревнях обыски были… и батю мово на допрос таскали.

– Понятно… – Олег неуверенно улыбнулся.

Действительно, от НКВД только птицей и можно было улететь. Все это народный сказки, подумал он. Мечтания о несбыточном.

– Скажите, а что случилось с деревней Зеньки? – спросил он, закуривая.

– Чаво? – Тетка удивленно подняла неровно выщипанные брови.

– Куда девались Зеньки, говорю.

– Нетути такой деревни поблизости. И никогда не было.

– Да, уже нет. Но год назад точно была. Я сюда приезжал. И дед Беляй был… на двуколке ездил, пассажиров развозил.

Тетка воззрилась на него как на помешанного. Она даже отступила назад.

– Знаешь что, мил человек, катись дальше на своей чертопхайке! – сказала она сердито. – Мине работать надо, а не разные глупости слушать. Зеньки… Дед на двуколке… – Она фыркнула. – Последнюю кобылу десять лет назад сдали на убой. Колбасу чтобы делать. А дед Беляй в тридцать втором годе Богу душу отдал. Он приходился каким-то родственником ентой твоёй Танюхи…

«Все, – думал совсем сбитый с толку Олег. – Приплыли… Или я уже в больнице для умалишенных, и все события мне только кажутся, или…» Второе «или» было настолько невероятным, что художник постарался тут же выбросить его из головы…

И снова потянулись тоскливые, однообразные дни. Как это ни удивительно, но Олег почти бросил пить. Будто его вылечила поездка в выморочную деревеньку, которая на поверку оказалась миражом.

Водка, которую он пытался влить в свое горло, тут же возвращалась обратно. Единственным спиртным напитком, который еще принимала его душа, осталось пиво. Вскоре вся мастерская была забита пивными бутылками и банками.

Иногда он ради развлечения ездил по городу и бездумно пялился на прохожих. Однажды Олег увидел иностранца. Он стоял на тротуаре и беседовал с каким-то низкорослым человеком, который показался художнику очень знакомым, хотя и был повернут к Олегу спиной.

Пока Олег нашел место, где можно было припарковаться, пока вышел из машины, иностранца и след простыл. Тогда художник побежал в один из переулков (почему-то он решил, что немец направился именно туда).

И действительно в конце переулка Олег увидел быстро – неестественно быстро – удаляющегося Карла Францевича. Но он был не один. Вместе с ним торопливо шагали еще три типа. Теперь не узнать их было просто невозможно.

Переулок, несмотря на дневное время, был пустынен. Даже прохожих не было. Трое иностранцев, – Карл Францевич, жизнерадостный толстяк, с которым Олег познакомился в «Олимпе», и жердяй с хорошо поставленным ударом – а также кошкомордый вор-карманник шли по проезжей части как по аллее парка. По мере удаления их фигуры становились расплывчатыми, пока и вовсе не пропали, оставив после себя бесформенное темное облачко.

Олег тоскливо сказал «Сволочь, сволочь!» и повернул обратно. Он вдруг все понял. Но страшное открытие почему-то его не сильно взволновало. «До седьмого колена, до седьмого колена…», – бормотал художник, скалясь в полубезумной улыбке.

Возвратившись в мастерскую, Олег упал на диван и забылся в тяжелой полудреме. Ему хотелось вычистить из головы все мысли, – и хорошие, и плохие – будто его черепная коробка была конюшней, а он конюхом.

Из дремотного полубредового состояния художника вырвал настойчивый стук в дверь. «Кто бы это мог быть?» – вяло подумал он, не делая никаких попыток проверить. Постучат и уйдут, решил он, закрывая глаза. Но человек по другую сторону двери был настойчив. Он барабанил, не переставая.

«Вот паразиты! Когда они оставят меня в покое?! Что им от меня нужно?!» Задав этот риторический вопрос самому себе, Олег пошел открывать дверь.

На лестничной площадке стоял молодой человек с сумкой почтальона, только немного меньших размеров. Он спросил:

– Вы Олег Ильич Радлов?

– Да. Что вам угодно?

– На ваше имя пришла срочная телеграмма. Распишитесь… – Почтальон (вернее, работник недавно организованной службы спецдоставки) подсунул Олегу толстый гроссбух.

Олег расписался. Парень отдал художнику телеграмму, вежливо улыбнулся, не без шика козырнул («Наверное, из военных. Сейчас многие молодые офицеры уходят из армии», – подумал Олег), и был таков.

Возвратившись на свой любимый диван, он распечатал конверт с телеграммой и прочитал несколько скупых строк. Сообщение было убийственным, но оно не удивило и не потрясло Олега, как можно было ожидать. Упустив телеграмму на пол, Олег поднялся, и как сомнамбула пошел к зеркалу.

Вот и случилось… Маргарита внезапно умерла. Телеграмму прислал Георгий. Об этом она настоятельно попросила его на смертном одре. Марго даже не мучилась.

Счастливая, подумал Олег. Она уже ТАМ…

Он всмотрелся в свое отображение. И неожиданно перед ним открылось то, о чем ему не сказала Ожега.

Господи, какой он идиот! Не мог сразу догадаться. Это же так просто. Женщины, которые явились ему во сне, это славянские мойры[52] – Макошь[53], Доля и Недоля[54]. А обрезок нити, вспорхнувший в небеса из рук Недоли, это его судьба. И она уже определена. Определена!

Засмеявшись зловещим смехом, Олег, снял из себя дедов оберег и положил его в шкатулку, затем подтащил к зеркалу мольберт, приготовил все необходимое, – благо после заказов иностранца у него для ТАКОЙ живописи остались краски и лаки – и начал писать свой автопортрет.

Он забыл про все на свете. Его кисть парила над полотном, порхала, касаясь холста именно в тех местах, где нужно. Олег лишь скалил зубы в диком упоении процессом творчества – он знал, КТО водит его рукой.

Художник чувствовал, как его энергия мощным потоком вливается в портрет, который впитывает ее как губка. Это было странное чувство. Но оно приносило облегчение. Тело стало воздушным и почти невесомым, а мысли были прозрачны и светлы.

Иногда Олег отрывался от работы и вглядывался в свое отображение. Казалось, что оно стало живее и ближе, словно стеклянная перегородка, разделяющая копию и оригинал, начала истончаться, потому что зеркальная поверхность начала сбрасывать, как шелуху, тончайшие стеклянные слои.

Мало того, иногда ему чудилось, что отображение сильно изменилось, стало старше, чем он, что оно изо всех сил стремиться покинуть Зазеркалье и слиться с ним в единое целое. Как раз этого Мара и не поведала Ожеге. А может, ведунья не захотела сказать, только намекнула…

Сделав последний мазок, Олег встал, отошел на три метра, и с удовлетворением посмотрел на свою работу. Да, верно говорила Марго, люблю я приукрашивать, – подумал он не без бахвальства. Не портрет, а загляденье. Во мне точно пропадает гений.

Нет, не пропадает, а уже пропал…

Сухо рассмеявшись, художник принял душ, переоделся во все чистое, зажег свечу перед картонной иконкой, которую купил по случаю в церкви, подошел к дивану и лег, сложив руки на груди.

«Пора, брат, пора…» – сказал он мысленно и закрыл глаза.

Портрет смотрел на него настороженно и загадочно. В очень живых глазах молодого человека, изображенного на портрете, таилась печаль. И у него почему-то были седые волосы. Такие же, как и у лежавшего на диване художника, лицо которого медленно покрывалось восковой бледностью.

ОТ АВТОРА

Не имею морального права затрагивать в этом кратком послесловии известных современных художников. Некоторые из них, к глубокому сожалению, уже заплатили за свой талант непомерно большую цену. Кое у кого талант и впрямь окаянный, хотя от человека это, в принципе, и не зависит. Хочу всего лишь обратиться к истории вопроса.

Исследователи аномальных явлений обнаружили странную закономерность: многие модели знаменитых живописцев умирали во время или после написания их портрета. Супруга Рембрандта, Саския, которая позировала для картин «Диана» и «Флора», умерла в 30 лет. Рембрандт нарисовал и портреты своих детей. В итоге трое умерли в младенчестве, четвертый – в 27 лет. Вторая жена художника – Хендрике Стоффельдс, запечатленная на многих картинах, тоже прожила недолго. Мона Лиза, позировавшая Леонардо да Винчи, в итоге умерла в возрасте 28 лет. Герцогиня Альба – модель испанского живописца Гойи, изобразившего ее на картинах «Маха обнаженная» и «Маха одетая», – через три года после завершения полотен отошла в мир иной, хотя и отличалась отменным здоровьем.