Джеймс Мориер - Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана

• Название: Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана
• Автор: Джеймс Мориер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00630-0

У «Похождений Хаджи-Бабы из Исфагана» удивительная судьба. Этот авантюрный роман о головокружительной дипломатической карьере плута и пройдохи брадобрея Хаджи-Бабы был написан в 1824 г. Джеймсом Мориером, потомственным английским дипломатом и знатоком Востока.

---

Глава XXVIII

Персидский посол. Объяснение дела. Плут, обрадованный успехами плутов

Переправляясь на лодке в Скутари, я обдумал план моей жалобы. Успех казался несомненным. Я был уверен, что мой рассказ возбудит в после соболезнование о моём несчастии и негодование на несправедливость турок, дерзость турчанок и низкое пронырство наших соотечественников.

Выйдя на берег, я спросил, где живёт персидский посол, и без труда отыскал его дом. У входа стояла толпа слуг, которых быстрые телодвижения составляли разительную противоположность с тяжёлою осанкою медленно проходящих туземцев. Это были наши иранцы.

Я был одет по-турецки, но по моему произношению они тотчас узнали, что я их земляк, и один из них охотно взялся доложить послу, что какой-то перс желает с ним видеться. Между тем я вступил в разговор с прочими слугами, которые обстоятельно и непринуждённо отвечали на все мои вопросы о фамилии, чине, знатности и личных качествах их господина. Сообщённые ими сведения заключались в следующем.

Посол назывался мирза Фируз и был родом из Шираза, из хорошей, но не первостепенной фамилии. Мать его, сестра бывшему верховному везиру, который пользовался неограниченною милостью шаха, содействовав возвышению его на царство, и жена, дочь того же везира, составляли права его на знатность. Этим-то связям был он обязан успехами своими по службе, хотя сначала испытал много неудач и приключений, которые заставили его скитаться по всей Персии. Это именно было поводом, что шах избрал его в свои посланники к туркам, как человека, умеющего вывернуться из трудных обстоятельств. Мирза Фируз был одарён умом быстрым, проницательным; но дар слова, или, лучше сказать, неутомимая болтливость занимала первое место в числе его доблестей. Язык вовлёк его во многие неприятности, из которых он всегда выпутывался при помощи того же орудия. Он был вспыльчив до крайности, но легко усмирялся, хотя в первом пылу гнева готов был наделать величайших глупостей и даже употребить насилие. Со слугами и чиновниками посольства он был попеременно то чрезвычайно ласков, то горд и неприступен; иногда забавлялся вместе с ними; в другой раз держал их в почтительном от себя расстоянии; по вообще был весёлого нрава, вежлив, обходителен со всеми и в обществе человек истинно очаровательный.

Когда я вошёл к нему, он сидел в углу софы, по персидскому обычаю наклоня голову к плечу. Затянутое в обтяжку платье подчёркивало ширину великолепной груди его, которая украшалась чёрною завидною бородой. Лицо его, одно из прекраснейших, какие когда-нибудь видел я в Персии, отличалось особенною правильностью и приятностью черт. Орлиный нос и большие глаза, исполненные огня и ума, тонкие губы и белые как снег зубы довершали привлекательность его наружности. Словом, он мог назваться образцом мужской красоты народа, которого был представителем.

После обыкновенных между правоверными приветствий посол спросил меня:

– Вы перс?

– Точно так, к вашим услугам, – отвечал я.

– Зачем же вы одеты, как настоящий турок? Слава аллаху, у нас есть свой шах и своё государство, которых никто стыдиться не может.

– Конечно, вы приказываете чистую правду, – сказал я. – Раб ваш, надев на себя турецкий кафтан, оборотился прямым псом. Душа моя превратилась в горечь, и чрева мои растаяли в воду с тех пор, как я связался с этим отверженным народом. Единственное моё убежище – аллах и вы, господин посол!

– Что такое с вами случилось? – спросил он. – Говорите, ради Али! Судя по вашему выговору, вы должны быть исфаганец. Это быть не может, чтобы глупые, неуклюжие турки поддели сына нашего правоверного Исфагана! Странно, странно! Мы если и приезжаем сюда из нашей благословенной земли, то для того только, чтобы кормить нашею грязью турок, а не для того, чтоб есть ту, которую они производят.

Я рассказал ему с начала до конца всё своё приключение с Шекерлеб. По мере моего повествования любопытство посла возрастало более и более. Свадьба моя забавляла его чрезвычайно. Когда я упомянул, какие суммы отписал своей невесте брачным договором, он захохотал от всего сердца и несколько минут смеялся без умолку. Описание, с каким родственники жены принимали меня после свадьбы, и величавый мой образ жизни в Стамбуле доставили ему неизъяснимое удовольствие. Чем более сообщал я ему подробностей об искусстве, с которым обманывал турок, называемых им «коровами», тем большее принимал он участие в моём рассказе и беспрестанно перерывал меня восклицаниями:

– Ай, славно! Ах, как хорошо! Ну, хват, исфаганец! – Ах ты, пустодом! Клянусь аллахом, славно, превосходно, чудесно! Если бы я сам был на твоём месте, то не увернулся бы ловче этого!

Наконец когда я высказал ему все печальные следствия моего величия: как безбожно изменили мне наши земляки, которым я никакого зла не сделал; как турецкий чиновник грозил мне палками; как бесились и кричали мои женщины и как родственники Шекерлеб насильственно вытеснили меня из моего дома; когда со свойственным мне даром подражания представил ему в натуре тот унылый и отчаянный вид, с каким выбежал я на улицу, то благоговение ко мне турок, которые приняли меня за святого, считая сумасшедшим, тогда мирза Фируз вместо ожидаемого мною сострадания так и покатился на софе со смеху и хохотал с таким беспамятством, что я, право, боялся, чтоб у него жилы на лбу не лопнули.

– Извольте, однако ж, ага, рассудить в своей мудрости, – присовокупил я с досадою, – в каком плачевном положении нахожусь я! Я спал на розах, а теперь не имею и подушки, чтоб покойно преклонить голову. Мои жирные лошади, вызолоченные сбруи, бархатные чепраки, богатое платье, шубы, янтари, чашки, мраморные бани, служители – словом, всё исчезло в одно мгновение ока, и я остался нищим! Теперь я рад бы иметь осла с деревянным седлом; по и того у меня нет. Вникните в мою горесть, в неслыханную наглость этих негодяев, в несправедливость, которой сделался безвинною жертвой. Вам смех, а мне хочется плакать.

– Но эти турки, братец, ха, ха, ха! Эти неповоротливые буйволы! – воскликнул он, опять ложась со смеху на софу. – Нет бога, кроме аллаха! Ну, морочил же ты их, злодей! Я так и вижу, как эти соломою набитые болваны с длинными бородами, с пустыми головами, в огромных, как бочки, тюрбанах, сидят да слушают, что им врёт иранский шут, и, ленясь поразведать у людей, кто он таков, кланяются ему почтительно, душевно благодарные за то, что он их надувает. Скажи пожалуй, ведь они и теперь верили бы добродушно всему твоему вздору, если бы другие, подобные тебе шуты не разуверили их в этом! Ха, ха, ха! Уж, признаться, мы, иранцы, нарочно созданы для того, чтоб надувать род человеческий; нас же надуть может только родной наш брат, иранец.

– Но как я могу помочь в вашем деле? – сказал он мне, перестав смеяться. – Я вам ни отец, ни дядя, чтоб мирить вас с женою и её семейством; судить же вас я не казий.

– Ваша правда, – отвечал я, – но вы мой природный покровитель, наместник Убежища мира, и можете потребовать от везиров Кровопрвливца, чтоб мне было оказано правосудие. Нельзя же так притеснять бедного странника!

– Положим, что по моему предстательству они и возвратят вам жену, – возразил он. – Тогда что? Они вас убьют или отравят ядом. Хотите ли жертвовать жизнью для двух или трёх дней роскоши и блеска? Вот лучше повесьте ухо и послушайте меня. Оставьте эту турецкую одежду; оборотитесь опять персом; тогда я об вас подумаю и увижу, нельзя ли сделать вам добра. Рассказ ваш доставил мне удовольствие: я приметил в вас остроту, ум и ловкость, которые можно употребить гораздо полезнее. Поверьте мне, что на свете есть важнейшие и приятнейшие занятия, чем сидеть весь день с длинною трубкою в зубах, ездить на жирной лошади и спать на розовых листьях. Если вам угодно, иа первый случай поместитесь в моём доме и считайте себя принадлежащим к моему посольству. Когда я захочу повеселиться, то пришлю за вами, и вы опять расскажете мне, как морочили турок.

Я подошёл к нему, поцеловал его в колено в знак моей признательности и удалился.

Глава XXIX Цель персидского посольства. Восточная политика. Хаджи-Баба полезен своему послу

Вышедши от мирзы Фируэа, я увидел себя в той же, как и прежде, неизвестности насчёт моего положения. «Нужда, – говорит один стихотворец, – есть всадник с острыми стременами, который иногда заставляет полубокую клячу делать такие прыжки, каких не сделает лучший конь в свете». Я чувствовал себя обманутым в своих ожиданиях, обиженным, огорчённым до крайности. Мечты мои о сладостной, беззаботной жизни на лоне богатства и счастия рассеялись, как облака после весеннего дождя, и я опять доведён был до смутной необходимости промышлять умом, чтоб не умереть с голода.

«Но, потеряв всё, я, по крайней мере, приобрёл приятеля, – думал я, утешая себя в беде. – Он предлагает мне своё покровительство, – я был бы глуп, если бы отверг его. Та же звезда, которая неоднократно выводила меня из несчастия, может ещё поблагоприятствовать моим усилиям и неожиданно ниспослать мне независимое состояние».