Джеймс Мориер - Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана

• Название: Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана
• Автор: Джеймс Мориер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00630-0

У «Похождений Хаджи-Бабы из Исфагана» удивительная судьба. Этот авантюрный роман о головокружительной дипломатической карьере плута и пройдохи брадобрея Хаджи-Бабы был написан в 1824 г. Джеймсом Мориером, потомственным английским дипломатом и знатоком Востока.

---

Вход на двор был слишком низок и тесен для лошади, и потому шах спешился у наружных дверей дому. Войдя в приёмную залу, он тотчас занял приготовленное для него место. Царевичи вошли тоже в залу; но все прочие гости остались на дворе, где мирза Ахмак отправлял должность дворецкого.

Спустя несколько времени, церемониймейстер, с серебряным в руках подносом, на котором находилось сто новых туманов, появился у водоёму вместе с хозяином (последний без башмаков) и громким голосом воскликнул:

– Подлейший из рабов Порога счастия дерзает почтительнейше представить падишаху, Убежищу мира, Средоточию вселенной, Царю царей, Тени аллаха на земле, что раб его, мирза Ахмак, хаким-баши, молит о позволении облобызать прах священных стоп его и поднесть ему в подарок сто туманов.

– Добро пожаловать, мирза Ахмак! – отвечал шах. – Слава аллаху, ты хороший служитель. Шах исполнен к тебе особенного благоволения: важность твоя увеличилась. Ступай, возблагодари аллаха, что шах пожаловал к тебе в дом и принял твой подарок.

Хаким-баши ударил челом и поцеловал землю. Шах оборотился к эмиру эмиров и промолвил:

– Клянусь головою шаха, мирза Ахмак прекрасный человек! Ему нет равного во всей Персии: он мудрее Лукмана, ученее Джалинуса – э?

– Конечно, конечно, – отвечал эмир эмиров. – Но что за собаки, Лукман или Джалинус, чтоб сравниться с теми, которых шах отличать изволит? Мирза Ахмак поистине находка испытанного благополучия Царя царей. Подобного шаха Персия никогда не видала – и у такого шаха да этакой хаким-баши! Пусть хвалят врачей индийских и франкских; но если искать учёности, то, право, нигде более, как в Персии. Кто осмелится требовать для себя превосходства перед государством, озаряемым присутствием несравненного падишаха?

– В том нет сомнения, что с начала мира до этого времени Персия всегда славилась умом своих жителей, мудростью и великолепием своих государей, – сказал шах. – От Каюмарса[64] первого повелителя роду человеческого, до ныне царствующего шаха Персия представляет беспрерывный ряд таких властелинов, каких ни одна земля показать у себя не может. Индия имела своих падишахов, Арабия халифов, Туркестан ханов, Китай императоров, Турция имеет и теперь хунхаров или «кровопроливцев»[65]; но что касается до франков, которые, аллах ведает откуда, приезжают в мои владения продавать и покупать и приносят мне дань своими подарками, то что у них за шахи? Они, бедняжки, неверные, имеют каких-то королей, которых имена даже не доходят до нашего сведения.

– Да, да! Я жертва шаха; но, кроме англичан и французов, о которых кое-что слышно, все прочие поколения франкские едят грязь в совершенном забвении, – присовокупил эмир эмиров. – Что касается до москоу[66], то, слава аллаху, в сравнении с нами они менее, нежели ничто! Если бы перс размахнулся хорошенько, то мог бы закинуть свою шапку за сто фарсахов по ту сторону гробницы отца всех руссов.

– Ха! ха! ха! Твоя правда, эмир! – воскликнул шах, смеясь. – Москоу – вздор! У них была Хоршид-Колах[67], которая покорила много земель и положила основания мудрого законодательства; на что это всё значит в сравнении с нашим, например, Джамшидом[68] или Рустамом, который убил лютого дракона – э? Машаллах! Кызыл-баши были и будут первым народом в мире; и если бы москоу вздумал сделаться драконом, то кызыл-баш сядет на него верхом и поедет ристать по всей земной поверхности.

– Удивительно! удивительно! – вскричал эмир эмиров. – Царь царей говорит как соловей. Какой франкский шах в состоянии сказать так остроумно?

– Да, конечно! – воскликнули все присутствующие в один голос. – Да живёт он тысячу лет! Да не уменьшится никогда тень его!

– Но, кстати, о франках, – примолвил шах, – о них рассказывают так много невероятного, что, право, надобно возложить на аллаха наше упование. Говорят, будто у них нет андарунов; мужчины и женщины живут вместе; последние не носят покрывал и позволяют глядеть себе в лицо всем и каждому, как у нас туркменки. Мирза Ахмак! ты, будучи хаким и мудрец, объясни мне, пожалуй, отчего происходит, что по эту пору одни только мусульмане умели покорить женщин под свою власть, принудить их к повиновению и обеспечить себя насчёт их верности? Повествуют, – присовокупил он, улыбаясь, – что, по благословению аллаха, самому тебе досталась жена удивительная: смирная, покорная, цвет кротости и сливки повиновения.

– Пользуясь благоволением и покровительством Царя царей, я доволен всем, что мне ниспослано судьбою, – отвечал хаким-баши. – Я, мой дом[69], моё семейство, мы все – рабы шаха, и всё, чем владеем, ему принадлежит. Если раб ваш имеет какое-нибудь достоинство, то это не его доблесть, а следствие всеобъемлющей милости падишаха. Убежища мира. Когда вы прикажете, то и недостатки мои будут добродетелями. Хорошо сказал Саади: «Может ли какой-нибудь светильник гореть ясно перед лицом солнца и минарет казаться высоким у подножия гор Альванда?» Что касается до вопросу, который шах предлагать изволит в рассуждении франков, то подлейший из рабов имеет счастие представить следующее: они не могут управлять женщинами так самовластно, как мусульмане, потому что они не люди, а род животных, уподобляющийся, относительно нравов и привычек, прочим безразумным тварям. Так, например, мы видим у животных, что самцы и самки помещаются всегда вместе; то же самое примечается и у франков. Животные не совершают никаких умовений и не молятся пяти раз в день: франки тоже. Те живут в дружбе со свиньями, и они тоже; потому что не только их у себя не истребляют, но ещё лелеют, и в Европе, как слышно, в каждом порядочном доме есть особая комната для фамильной свиньи. В обращении своём с женщинами они также не отстают от животных: когда кобель увидит суку на улице, то он тотчас начинает с нею любезничать – то же самое должны делать и франки. Женщина в тех нечистых краях есть слово без значения, так как женщины не составляют там собственности. Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его.

– Умно сказал хаким-баши, право, умно! – вскричал шах. – Ясно, как день, что мы одни лишь люди, а все прочие – скоты: почти то же самое сказал и наш святейший пророк (да благословит его аллах и да приветствует он его!). Неверные будут вечно гореть в аду, а правоверные блаженствовать в седьмом небе, на лоне прелестных гурий. Но, кстати, хаким-баши! Говорят, будто ты завёл у себя рай на земле и заселил его гуриями – га! – правда ли это?

Мирза Ахмак ударил челом и сказал:

– Всё, чем шах позволяет владеть рабу своему, есть собственность шаха. Новое благополучие ниспошлётся моему убогому дому, и мирза Ахмак будет доставать головою до небесного свода, когда блаженная стопа падишаха перешагнёт через порог моего гарема.

– Хорошо! Увидим его лично, – отвечал он. – Взгляд шаха приносит счастие. Дай знать твоему гарему, что шах желает его посетить. Если в нём есть больные, или злополучные в своих желаниях, или девицы, вздыхающие к своим любовникам, или замужние женщины, не могущие отделаться от своих супругов, – то пусть выступят вперёд и взглянут на шаха: счастие будет благоприятствовать им во всех их намерениях.

Придворный поэт, который во всё это время стоял в глубокой задумчивости, вдруг воскликнул:

– Всё, что шах повелевает, служит новым доказательством неисчерпаемого его благоволения! – Тут, как будто подучив внезапное вдохновение, он произнёс нараспев стихи следующего содержания:[70]

На небе одно солнце, в Персии один царь.
Жизнь, свет, радость и счастие разливаются при его появлении.
Пусть врачи гордятся своими лекарствами; но что может идти в сравнение с силою шахского взгляду?
Лаванд, мумия и пазахр[71] не в состоянии произвесть такого действия.
И ты, о мирза Ахмак, счастливейший из врачей,
созерцаешь в твоём доме живое лекарство против всех зол и болезней,
Закрой своего Джалинуса, брось в угол Пократа[72] и Ибн-Сину, отец всех их приехал к тебе в гости.
Кто станет принимать твою кассию и прикладывать пластыри, когда от одного взгляду может получить исцеление и радость?
О мирза Ахмак, счастливейший из врачей!

– Браво! – воскликнул шах, прерывая всеобщее молчание, господствовавшее во время этого чтения. – Браво! Ты поэт удивительный! Настоящий соловей! Фирдоуси в сравнении с тобою был дрязг! Поди, эмир, поцелуй его в щёку, а потом набейте ему рот леденцом: такие уста должно питать сладостью.

Эмир эмиров, протягивая вперёд губы, осенённые огромными усами и густою, окладистою бородою, влепил громкий поцелуй в косматую щёку Аскар-хана, потом, взяв леденцу с блюда, поднесённого служителем, вколотил ему в рот столько, сколько могло вместиться. Царь поэтов стоял долгое время со вздутыми метафорическою наградою щеками и всеми силами старался быть в крайнем восхищении; но, наконец, он запыхался, и слёзы невольно покатились из его глаз, особенно когда леденец, начав таять, поструился изо рта по бороде.