Илья Носырев - Карта мира

• Название: Карта мира
• Автор: Илья Носырев
• Издательство: ФОРУМ
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2006
• ISBN: 5-91134-018-6

Что за время на дворе? Законы физики отменены, вместо них на Земле действуют законы волшебства. Только заглянув в календарь, можно понять: век на дворе-то уже тридцатый… Мужичье жжет ведьм, засиживающихся до поздней ночи в Интернете. Поэты сравнивают свои душевные терзания с ошибками на жестком диске. Эстет-маркиз, большой поклонник де Сада, по ночам превращается в анатомически отвратительное чудовище и опустошает собственную деревню. Ожившие мертвецы ведут классовую борьбу, а правительство призывает относиться к нежити по возможности политкорректно!

Рыцарь Рональд и монах Иегуда, прозванный Слепцом за дар теплового зрения, должны продраться сквозь фэнтезийный абсурд, который на поверку оказывается… абсурдом современной жизни. «Нам не понять этих людей: они мыслили ограниченными категориями своего жестокого XXI века», — вздыхает монах.

«Алиса в стране чудес», написанная историком, — страшная… и страшно комичная.

---

Это уж никак не могло быть правдой — такого в жизни не случается.

Четыре всадника Апокалипсиса, точное воспроизведение знаменитой гравюры Дюрера.

В этом был странный юмор, но оценить его Рональд не успел.

Люди тенями падали из-под их копыт. Ближайший всадник рубанул по соседнему небоскребу своим мечом, и от здания оторвался гигантский кус и съехал на землю: из него падали люди, мебель, какие-то тучи мусора и осколков стен. Это было лишь секунду, а во вторую конь всадника налетел на их здание, сверкнув яростным глазом в метре от лица Рональда, потряс всю башню до основания и обратил в пыль.

Здание растаяло вмиг, как кубик сахара в чашке, рассыпалось прахом. Рональд вдруг ощутил себя в водопаде вихрем кружащихся песчинок, в которые превратились стены, мебель, люди. Он летел к земле, захлебнувшись от страха, как в дурном сне — и знал, что это не сон, и, рухнув на землю, он непременно разобьется.

Но заботливые руки подхватили его в миллиметре от земли и поставили на ноги. Он протирал глаза от пыли, кричал и чихал одновременно. И, когда пыль рассеялась и воздух стал прозрачен, его взору предстала ужаснейшая картина.

До самого горизонта не было видно ни единого здания; ни дерева; ни человека; ни животного; ни малейшей неровности ландшафта; ни единого пятна, которое цветом бы отличалось от мертвого, белого, похожего на пластмассу песка, простиравшегося во все стороны и занимавшего все видимое пространство.

«Кругом нет ничего… Глубокое молчанье… Пустыня мертвая… И небеса над ней».

Только звезды в высоком синем небе.

Они были нарисованы, эти звезды. С посохами, как неустанные путники, брели планеты, а в глубинах созвездий притаились боги с головами животных.

А чуть ниже, под небесным сводом, была надпись на языке, на котором Рональд никогда в жизни не говорил и не читал, но настолько общим был этот язык для всех людей, настолько глубоко он угнездился в глубинах мозга еще до того, как человек стал человеком, что каждый понял бы эту надпись:

Когда люди поймут, что управляет звездами, Сфинкс рассмеется и жизнь иссякнет.

Ему удалось то, что еще ни одному человеку не удавалось, — он прошел Муравейник — от начала и до конца.

Сквозь круглую арку он покинул этот зал с нарисованным на потолке небом — и оказался в центральном помещении лабиринта.

ГЛАВА 19 Три безумца

То был еще один зал этого бесконечного музея, ничем не отличающийся от тех, сотню которых он миновал во втором круге. Он разочарованно вздохнул — а затем схватился за меч, внезапно осознав, что он здесь не один.

Кто- то притаился в темноте, дремлющей за металлическим корпусом громадной машины, возвышавшейся на его пути.

— Выходи, если ты не трус, и сразись со мною!

— Я не только сам не трус, но и научил тебя не быть трусом, — произнес бесконечно знакомый голос. — Теперь я это вижу ясно, хоть и стою в темноте.

Пауза шелестела сухими листьями, которые непонятно откуда берущийся ветер гнал по коридору лабиринта.

— Отец? — удивился Рональд.

— Я, сынок, — ответила темная фигура.

Она вышла на свет, и Рональд увидел человека, которого считал безвозвратно потерянным. Он пал отцу на грудь, обнял его и хотел было заплакать, но вовремя вспомнил, что рыцарь плакать не должен — никогда, ни при каких обстоятельствах.

— Папа, — произнес Рональд сдавленным голосом. — Почему ты исчез? Зачем ты оставил нас одних? Мама рассказывала мне в детстве, что ты был драконоубийцей и пал в битве с драконом. Когда я подрос, то понял, что это ложь во спасение. Так где же ты был, папа?

— Сын, — отвечал Исаак. — Все не так просто. Пойдем.

И они двинулись по длинной галерее. По обе стороны от них возвышались громадные непонятные машины столь причудливого вида, что Рональд и в сказках о таких не слыхивал.

— Арьес послал меня на разведку в деревню еще в 53-м году, вскоре после исчезновения короля, — рассказывал Исаак спокойным тоном. — Уже тогда в Новых Убитах завелись эти крестьяне-мертвецы. О них мало кто тогда слышал — ведь в Вечном городе вообще ни о чем, кроме цен на доспехи и новых модах знать не желают. Но Правитель чувствовал, что заваривается серьезная каша, которую всем его потомкам не расхлебать, и решил разузнать, что здесь и как.

Я приехал сюда один, на рассвете. Я помню этот день, словно это было сегодня. В сущности, в каком-то смысле это и было сегодня. Что есть время, как не один день, в течение которого мы возвращаемся воспоминаниями к утру, а сами движемся к вечеру?

Крестьяне встретили меня на удивление радушно: я назвался им купцом, караван которого ограбили разбойники. «Какие ж тут разбойники, батюшка, когда мы сами над Убитами крышу держим?» — удивился староста и, видно, не поверил. Но поселил меня как гостя, потчевал, чем мог — а я целых три месяца безуспешно пытался подслушать какой-нибудь разговор, касавшийся мертвецов, найти хотя бы намек на их присутствие в деревне.

Ты знаешь, я ведь был гением дознания всяких секретов. Меня посылали даже ко двору турецкого салтана — ведь я и по-турецки говорю, как настоящий турок, — и там я сумел завоевать доверие Великого визиря и вызнать те тайны, что потом позволили нам выиграть всю войну.

А тут я растерялся. С одной стороны, крестьяне вроде и не таили ничего. С другой стороны, вроде им и таить-то было нечего: живут они так же, как все, веруют в Христа, ревенантов в деревне не видно… Вопрос, заданный в лоб, их только напугал бы и настроил против меня — и вот я терпеливо заговаривал со знакомыми, намеками пытаясь вывести их на тему Муравейника — но новоубитцы настолько ловко обходили мои расспросы, что складывалось впечатление, что они действительно ничего не знают. Тогда я решил прибегнуть к своим самым эффективным трюкам.

Прежде всего, я пролез на сельский сход, переодевшись кузнецом Иеродулом, загримировавшись и нацепив бороду. Самый прихотливый контрразведчик при дворе турецкого салтана не отличил бы меня от настоящего кузнеца. Я просидел на сходе битых два часа, слушая, как мужичье спорит о меже, корме для свиней и испускает газы, да так и ушел ни с чем.

Затем я соблазнил дочь старосты, тайком от ее отца крутил с ней роман — целую неделю — а затем назначил ей свидание на кладбище, надеясь, что именно там ее легко будет вывести на нужный разговор.

«И, батюшка, — сказала она. — Чтой-то у вас скус извращенный; напрасно я с вами связалась». И действительно обидевшись, ушла. «А существует ли этот Муравейник вообще?» — задумался я, когда бесцельно прошли два месяца.

Наконец я решился на самый отчаянный шаг — забрался под косяк избы сельского старосты на свадьбе его дочери, чтобы подслушать разговоры пьяной компании. Ты же понимаешь, у пьяных нет секретов. Правда, долго мне там не удалось провисеть — избу топили «по-черному», и из-за отсутствия трубы весь дым скапливался именно под косяком. Я терпел почти целый час — а потом свалился прямо на обеденный стол.

Мужики едва меня не убили — только сам староста, у которого я жил на правах гостя, меня спас.

«Ты, мил человек, хватить дурить-то, а то мы тебе навешаем», — предупредил меня староста, когда свадьба закончилась. — «Пришел в гости, так и живи как человек, не бесчинствуй; а то вон что вытворил: кузнеца нашего в стог затолкал, на женитьбе дочки моей посуду побил, сверзнувшись с неба, точно звезда какая. Известно, ты человек веселый и любящий всякий розыгрыш, иначе бы не стал бы рядиться кузнецом на сельском сходе, когда всякий знал, что кузнец орет там, в сено запрятанный, да и над головами нашими повиснуть не решился бы, пока мы целый час есть и пить нормально не могли, а крепились, как бы не захохотать: мы ж думали, ты веселое что устроишь, подарок какой оттуда сбросишь моей дочке (чай, не зря ее брюхатил, поди) — и оттого вид делали, что не замечаем. Однако ж всякому веселью свой предел положон, и шутки у тебя все старые, ничего нового изобресть не умеешь. Ежели хорошо тебе у нас, то живи; а ежели скучно и занять себя нечем, иди куда шел, скатертью дорога».

И тогда я, осознав, что методы мои желаемого результата не принесли, спросил старосту в лоб:

— А правда ли, что вы якшаетесь с мертвецами?

— Лгать не буду — так и есть, — отвечал староста. — Я уж и надеяться перестал, что ты спросишь; уже третий месяц у нас живешь, а о главной-то нашей примечательности и слова не сказал. Я и сам тебе хотел рассказать, да рассудил: раз уж Новые Убиты такое знаменитое село, то негоже, чтобы мы сами нахваливали свою родину и сами начинали о чудесах всякому встречному расписывать. Нет уж, отец, ты сам нас обо всем спроси, а мы своей гордости не уроним. Ко мне даже и мужички приходили спрашивать: «Рассказать разве ему, малахольному, про наших мертвяков?» — а я им: «Никак нельзя, раз уж он себя таким фанфароном протестовал, задается на орехах и вопросика единого нам еще не задал про наши дива дивные, так и хрен с ним, пускай фанфаронничает, а мы себя держать будем и в грязь не оступимся».