Леонид Бородин - Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова

• Название: Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова
• Автор: Леонид Бородин
• Жанр: Русская классическая проза

---

И рабочие бригады -- опытные путейцы, -- и прочие жители станции и поселка ничуть не удивились старшинскому галопу: достаточно видеть, как человек ходит по земле, и, когда шаги его крупны и уверенны, как у Александра Демьяныча, идет как печатает, сразу видно, что такой человек в пешках не засидится. Да и сам Нефедов, как человек строго положительный, ошибок в поведении не допускал. Став бригадиром, не стеснялся обучаться путейским тонкостям у опытных работяг, панибратства разлагающего, однако же, не заводя, талантом понимая, когда надо сказать, когда приказать, а когда и прикрикнуть что на мужиков, что на баб, но без мату, как прежний бригадир, которого проводили на инвалидность сердечно и по-хорошему.

Лизавета по началу всех этих событий страсть как переживала за старшину: ведь он был не просто, как говорят, первый парень на деревне, но такую он придумал себе жизнь за эти годы, что, как орел, парил сам по себе, а с птичьего полету вид на землю хоть и красив, должно быть, да только масштабы-то все в искажении -как-то впишется в земную жизнь кому крылышки подпалили?.. Но старшина ответил на ее нечаянно высказанную тревогу, как и положено крепкому мужику: "Да ты че, Лизавета? Какие мои годы! Это когда война была, тогда понятно, человек сплошь в обстоятельствах. А когда войны нет, кто мне помешает жизнь построить, как хочу да как можется!" А потом, будто по заказу, эта история с негабаритом приключилась...

Еще в сентябре могли пожениться, Лизавета уже было, как на дрезине, разогналась в новую семейную жизнь, но вдруг что лопата под колесо -- аж искры от торможения... Прислали из Иркутска бригаду связистов на внедрение каких-то там новых штучек в селекторную связь. А в бригаде две девахи по двадцать лет, одна другой выпендроннее. Обе, бесстыжие, кинулись наперехват старшины -- и чхать они хотели на народное к ним отношение. А дорогой Александр Демьяныч, вместо того чтобы им, перманентным, ноль внимания, потому что одной ногой в загсе, он, разлюбезный, глазищами своими небесными зырк да зырк! И сапожками блестящими щелк да щелк! И по ремню гимнастерочки, уже беспогонной, складочки за спину раз да раз! И тут вдруг вспомнила Лизавета, что ей-то уже совсем не двадцать, а кругом, куда ни глянь, хоть и в поселке ихнем, подрастают невесты при критической нехватке мужиков. Да еще какие подрастают-то! Уже не на одной картошке взращенные, с ножками и фигурками. Иная вроде бы еще полный несмышленыш, а в глазах уже тревога: не засидеться бы!

Лизаветины годы катятся, а старшина только матереет да по уши мужским соком наливается, ему и через десять лет подоспевшие двадцатилетние в самую пору будут. Страх напал за муку возможную, и давай всякие оговорки придумывать, вводя старшину в недоумение.

Октябрьские праздники прошли, уже и Никола зимний на носу -люди поселковые ихней свадьбы ждать притомились, и пошли слухи дурные, что будто лизаветин мужик вовсе не сгинул на войне, а живет с полковой в Иркутске, а Лизавета, стало быть, неразведенка, да скрывает и признаться боится, потому что к старшине приросла, как шерсть к козе.

Лизавете же в толк не взять, чего это поселковые бабы к ней чувствами прониклись: одна котелок брусники сунет, другая огурчиков или рыжиков соленых баночку прямо в руки впихнет -- а глаза-то прячут при этом, словно у Лизаветы в доме на столе покойник...

На прошлой неделе из-за чего разбежались по разным концам деревни? Приходит старшина и с порога:

-- Лиза, мне тут натолковали, будто ты брыкаешься, потому что я чего-то про тебя не знаю. Тогда это самое... Хошь -- говори, не хошь -- не говори, мне все одно, я хоть прямо щас в загс...

-- Это чего же такого ты не знаешь?! -- вскинулась Лизавета.

И пошло, и пошло, а под конец дверь -- бряц! -- по переплету, с-над двери кусок штукатурки Лизавете под ноги, и целую неделю друг перед другом норов выдерживали. А теперь вот постучал как ни в чем не бывало: айда "пилот" смотреть!

"Пилотом" взрывные работы назывались, может, потому, что гнилую скалу как бы с горы спускают, а как старшина сказал, что с двухсотой отметки, это значит, что скала на высоте двухсот метров от уровня Байкала, и это очень высоко. И хотя снегу на крутых склонах гор над Байкалом немного -- ветер выдувает, но с такой высоты осыпь будет мощная, а чтоб камни, чуть ли не с неба летящие, пути не покурочили, скалу надо разорвать как можно мельче, и это непросто, тут и инженеру-геологу боль головная -как взрывчатку раскидать, и взрывникам-скалолазам -- как докарабкаться до какой-нибудь неподступной расщелины, и, главное, бригадиру -- ведь на все про все отпущено от двадцати минут до получасу. За это время по обе стороны "пилота" поезда выстроятся хвост в хвост, так что умри, но через полчаса открой движение!

Такое ответственное дело у старшины Нефедова, самоделошного бригадира, впервые. Как любил говаривать про что-нибудь подобное японский шпион Свирский -- фронтальная проверка личности на вшивость!

Лизавете "пилот" не диво -- росла "со шпалами под скалами", с детства отахалась на всякие "пилоты". Ради Кольки тоже едва ли потащилась бы по утреннему морозу -- шибко уж он, утренний, щипучий... Колька еще насмотрится... Но только отскрипел подшитыми катанками на крыльце милый Александр Демьяныч, засуетилась, и Кольку под бок, и решила вдруг так вот сразу и напрочь: все, хватит выдрючиваться, после Нового года распишемся, и будь что будет! Пусть хоть несколько годков счастья отвалится ей за долгое вдовство, ну а если ее семейный составчик после залетит в тупичок, переживем...

Собирались вроде бы и быстро, но больше было гоношения, чем торопления. Колька -- ему что, он от радости, что увидит наконец настоящий "пилот", готов был бежать на "взрывной километр" в лаптях, специально по размеру сплетенных и подаренных еще солдатами старого гарнизона. А на шапке его оказалась оторванной одна вязка, пришлось срочно пришивать. Да и самой Лизавете что теплого под юбку надеть тоже не сразу нашлось.

Когда все же вытолкались из избы в морозные сумерки -хорошо, не было ветра, -- то выглядели оба как два черных колобка на бело-сером снегу: маленький колобок и большой колобок -- все, что теплого было, напялили на себя. Справа на станции резервные пути уже были забиты составами, это которые несрочные, им отстаиваться теперь до окончания "пилота", а пропускались, пока "пилот" не начался, всякие скорые пассажирские, литерные и прочие спецпоезда, которым хоть все сцепки порви, но прибыть по назначению надо по графику, минута в минуту. Еще через полчаса подходящие поезда уже не будут помещаться на станционных путях, и тогда их начнут выталкивать по нечетной вперед до самого предпилотного оцепления.

Спешили, но к назначенному старшиной времени все равно уже опаздывали. Темно, а топать по бровочке, от проходящих поездов сторонясь, откос к Байкалу ногой выщупывая. А встречный ослепит -- стой на месте, пока глаза к темноте привыкнут. Когда дотопали по путям до Шагуриной будки, старшины там уже не было, но бабы из бригады, стоявшие в оцеплении, передали, чтобы ждали, что он подойдет, когда будут закончены все приготовления к "пилоту". Лизавета знала: сейчас двадцать или тридцать человек -- вся бригада, в том числе и сам бригадир, за исключением взрывников-скалолазов, которые еще на скалах, вручную стаскивают со штабелей, вчера заготовленных, огромные сосновые бревна, подкатывают их к рельсам, чтобы перекрыть их со скальной стороны, а по рельсам хоть и тихо, но все время идут те самые пассажирские и литерные, и надо глядеть в оба, чтоб, не дай Бог, кого-нибудь не зацепило, чтобы бревна не подкатились к рельсам раньше положенного, чтоб кто-нибудь в спешке-торопе лом или слегу на рельсу не бросил...

Тут из шагуриной будки -- так прозывался дом путевого обходчика Василия Шагурина -- высыпали шагуринята -- трое мальцов от одиннадцати до семи, все в соплях, одетые кто в чем, но все не по размеру -- от катанок до шитых-перешитых телогреек и шапок-ушанок. Загомонив, они обступили Кольку, оттеснили его к откосу и там делились с ним своими знаниями про предстоящий "пилот": сколько взрывчатки напихано в скале, сколько бревен привезли для накату, ну и вообще как все это будет...

На скамеечку, что с шестью ножками у завалинки дома, к Лизавете подсела Груня Андрюхина, женщина всего лишь тридцати двух лет -- Лизавета уже все знала обо всех в нефедовской бригаде, -- но с виду Груне можно было дать и пятьдесят. Как говорили, ухайдокала ее, солдатскую вдову, бригада срезки откосов, и теперь Груню, заполучившую на подтаске камней все, какие только существуют, грыжи, ставили в оцепление, не увольняя из жалости к четверым девкам, почти погодкам, которых она успела нарожать до войны и в первые годы, пока ее муженек, тоже рабочий бригады срезки, сидел на "броне". Чудной был парень. Когда одна за одной две девки родились, стали подразнивать его, что, мол, бракодел, что парня-то, мол, слабу сделать. Тогда говорил, что будет делать хоть десять, пока парень не получится. Не успел, сняли "броню" в начале сорок третьего, и с концами.