Владимир Санин - За тех, кто в дрейфе!

• Название: За тех, кто в дрейфе!
• Автор: Владимир Санин
• Жанр: Путешествия и география

---

Мы с Костей беседуем, а Веня, свесив набок язык, строчит в записной книжке.

– Небось, рифмует, собака, – догадывается Костя. – Учтите, товарищ полярник, радиограмма в стихах идет по двойному тарифу.

– Я для стенгазеты, – мирно откликается Веня. – Экспромт. Док, заплатишь по рублю за строчку?

– Твои стихи, Веня, не имеют цены. Они для вечности.

– «Лирическое раздумье», – высокопарно изрекает Веня. – Посвящается Махно.

Услышав свое имя, Махно выползает из-за печки и тявкает – наверное, в знак благодарности.

Льдина к полюсу дрейфует,
А в кино
Парень девушку целует –
Влез в окно.
Кто из нас дурак, кто умный?
Что-то не соображу.
Он ее ласкает кудри,
А я в дизельной сижу.
Объясните вы мне, братцы,
Что от жизни лучше взять:
До утра ли целоваться
Иль геройски дрейфовать?

– Док, – смеется Костя, – переводи Веню на вегетарианскую диету. Бороться с собой нужно, товарищ полярник, душить в себе темное начало секса.

– Не хочу бороться! – рычит Веня. – Что ни день, то мы должны бороться: со своими недостатками, с огнем, пургой. А мне надоело бороться! Я к Наде хочу. Я, может, счастливую семью построить желаю. Напечатаешь, док?

– Предлагаю поправку. – Костя поднимает руку.

– Какую?

– Добавь одну строку: «А я в дизельной сижу и на Дугина гляжу».

– Тьфу! Док, – стонет Веня, – почему я такой разнесчастный? Смотри, что она пишет. Не все читай, только конец.

Я читаю: «… нежно целую глупого ежика».

– Ежика! – продолжает стонать Веня. – Тебя когда-нибудь называли ежиком, док?

– Нет! – завистливо говорю я. – Меня называли бегемотиком.

– К дьяволу! – Веня смотрит на часы, встает. – Запомните и запишите: Вениамин Филатов с сего дня стал исключительно умный. Отныне он будет зимовать только в своей квартире! Костя, не хочу просить Женьку, помоги солярку в емкость залить.

– Потопали, ежик, – соглашается Костя.

– Перетаскивай белье и спальник, – напоминаю я. – Жить будешь здесь.

– Это он называет жизнью… – бурчит Веня. Я их выпроваживаю и остаюсь с Махно. Он разленился, большую часть суток торчит за печкой и бессовестно дрыхнет. Хотите правду? Я ему завидую: спячка в полярную ночь – надежнейшее, самой природой выдуманное средство самозащиты. Чтобы пес не покрылся толстым слоем мещанского жира, я время от времени гоню его из домика, и тогда Махно долго потягивается, мучительно зевает, скулит и смотрит на меня с невыразимым упреком: «Чего я там не видал! Собачий холод, темень да сугробы». Счастливчик! С его примитивными потребностями и неуязвимой нервной системой можно зимовать всю жизнь, без гамлетовских вопросов и мировой скорби.

Я врач, и профессия обязывает меня видеть то, чего не видят другие. Кроме Николаича, конечно: он тоже обязан и тоже видит.

В людях накапливается психологическая усталость. Можно назвать ее нервной, духовной и какой угодно другой, но суть от этого не меняется. От физической такая усталость отличается тем, что никто не знает рецепта, как ее снимать. Одни только догадки, интуиция, поиски – словом, блуждание в потемках. Переверни хоть гору ученых трудов – никто не знает, как ее лечить, полярную тоску. Николаич, лучше любого врача понимающий в этих вещах, говорит: только индивидуальный подход. Одного погладить по головке и позволить ему всплакнуть, на другого наорать, третьего пристыдить, четвертого встряхнуть, как подушку, пятому рассказать анекдот, а шестого так загрузить работой, чтоб перекурить было некогда… Психологическая усталость и вызываемая ею полярная тоска не выдуманное, а вполне реальное явление. Возникает она, как правило, в полярную ночь, идет на спад с появлением солнца и потом вновь может возродиться в виде нервной лихорадки в последний месяц зимовки, чтобы перехлестнуть через край, если смена задерживается, – как тогда, когда нас не могли снять, со станции Лазарев. Именно на эту тему я и сочинил диссертацию, каждая строчка которой, как витиевато, но мудро заметил Веня, «написана чернилами, настоянными на наших нервах».

В полярную ночь рано или поздно, но обязательно наступает минута, когда каждый из нас терзает себя тем, что выразил в своих чеканных стихах мой длинноухий друг. Исключения не типичны, и в расчет я их не беру. Вопрос не в том, что мы думаем, а как себя при этом ведем.

Я сижу за столом и листаю свою диссертацию. Переворота в науке она не совершила и шума особого не вызвала – рядовая исследовательская работа рядового врача, таких работ в архивах уже пылится десятка два. Мне она дорога тем, что пережита, ничего я в ней не выдумал, а полсотни цитат из великих первоисточников сунул не столько для подтверждения своих выводов, ценность коих проблематична, а для-ради большей учености – как принято. И язык ее достаточно суконный: «Изучение состояния высших отделов центральной нервной системы полярников в период зимовки свидетельствует о том, что в ходе зимовки происходят определенные функциональные изменения… Следует указать на сокращение продолжительности сна, угнетенность, повышенную раздражительность, вспыльчивость, нарушения аппетита… Длительная изоляция от внешнего мира, информационная недостаточность и связанная с ней искаженная оценка событий вызывают, особенно в полярную ночь, возрастание вышеуказанных жалоб… « И прочее. И до меня об этом сто раз писали и после меня писать будут.

На огонек заходит Груздев. Хотя с некоторых пор мы довольно часто общаемся, всерьез надоесть друг другу еще не успели. Он по-прежнему держит «табу» на своей личной жизни, – Николаич, впрочем, кое-что рассказал, – однако явно преисполнился ко мне уважения после того, как я проник в его столь тщательно охраняемый внутренний мир. Увидев раскрытую диссертацию, Груздев усмехается:

– Зря тратите серое вещество, Саша. Все, что вы уже сказали, хотите сказать и скажете в будущем, давным-давно открыл в одном из своих рассказов хороший писатель О'Генри. Именно его я считаю основоположником учения о психологической совместимости, а все вы жалкие эпигоны. Где ваш томик?

Груздев разыскал на полке книгу, полистал ее и с торжеством изрек:

– Есть! Рассказ называется «Справочник Гименея». Напоминаю содержание, дорогие радиослушатели: двух бродяг застала пурга, и они месяц спасались в заброшенной хижине. Оказавшись в отрыве от дружного коллектива других бродяг, они так надоели друг другу, что к концу третьей недели один из них сказал… Внимание, доктор! «Мистер Грин, вы когда-то были моим приятелем, и это мешает мне сказать вам со всей откровенностью, что если бы мне пришлось выбирать между вашим обществом и обществом обыкновенной кудлатой, колченогой дворняжки, то один из обитателей этой хибарки вилял бы сейчас хвостом». Конец цитаты.

– Только не показывайте Вене, – прошу я. – Он из этой изящной цитаты сделает слишком далеко идущие выводы.

– Если б только Веня. – Груздев покачал головой. – Кто самый скромный, тихий и тактичный человек на станции?

– Дима Кузьмин, – ожидая подвоха, без особой уверенности ответил я.

– Правильно, Дима, мой сосед. Минут пятнадцать назад, когда я вполне дружелюбно попросил его не мурлыкать один и тот же пошлый мотивчик, скромнейший Дима нечленораздельно выругался (думаю, едва ли не впервые в жизни) и так хлопнул дверью, что Кореш до сих пор заикается. Отныне, опираясь на авторитет О'Генри, я и предпочту общество указанного Кореша.

Я делаю себе пометку.

– «Кузьмин», – склонившись над моим плечом, читает Груздев. – Доктор реагирует на жалобы трудящихся. Можете выписать Диме воздушные ванны, веерный душ и прогулки перед сном в близлежащем парке.

Поострив таким образом и отведя душу, Груздев откланивается, а я продолжаю мрачно размышлять. У полярников есть такой анекдот. В кадры является человек: «Кто вы по специальности? – Зимовщик. – А конкретнее, чем будете заниматься на станции? – Зимовать». Зимовать – и точка! Полярники над этим анекдотом смеются, потому что легко представляют себе того «кадра», храпящего часов по пятнадцать в сутки. Быть может, много лет назад, когда береговые и островные станции сообщали только погоду, такое умение «зимовать» имело цену, но сегодня дело обстоит по-иному: на станции пришла наука. Сегодня кровь из носу, а выдай в эфир научную продукцию: аэрологию, гидрологию, магнитологию, метеорологию, радиофизику и так далее. На работу и половины суток не хватает! В оставшееся время – еда, немного личной жизни и сон.

Для большей наглядности я набрасываю на листке схему.

Еда: общая тенденция – потеря аппетита, снижение веса.

Личная жизнь: общая тенденция – раздражительность, неуживчивость, уход в себя.

Сон: общая тенденция – трудное засыпание, эмоциональные, часто тревожные сны, по утрам головная боль, сонливость.

Я неожиданно вспоминаю, что точно такую же схему составлял на первой своей зимовке. С тех пор ничего не изменилось, кроме, пожалуй, того, что свои наблюдения я могу облечь в более наукообразную форму. За прошедшие с той зимовки годы люди придумали исключительно эффективные средства для уничтожения себе подобных, теперь за каких-нибудь полчаса можно опустошить Землю, но никто не сказал нового слова в науке о том, как двум людям ужиться в одной комнате. Наверное, легче доказать квадратуру круга, чем заставить Веню Филатова пожелать Жене Дугину доброго утра.