Вильям Хорстберг - Сердце Ангела

• Название: Сердце Ангела
• Автор: Вильям Хорстберг
• Жанр: Детектив

---

– Пристраивай свой «кальян» и присаживайся выпить.

– Заметано. – Он осторожно поставил футляр и подвинул стул. – Значит, ты писатель. И что ты пишешь?

– В основном, статьи для журналов. Например, биографические очерки.

Подошла официантка, и Хайд заказал бутылку «Хайнекена». Мы немного поболтали, затем официантка принесла пиво и налила его в высокий бокал. Хайд сделал огромный глоток и перешел к делу:

– Итак, ты хочешь писать о бэнде Спайдера Симпсона. Что ж, ты обратился по адресу. Умей асфальт разговаривать, этот тротуар поведал бы тебе историю моей жизни.

– Не хочу сбивать тебя с толку, но я главным образом хотел бы услышать о Джонни Фаворите.

Улыбка Хайда превратилась в презрительную гримасу.

– О нем? На фига тебе писать об этом придурке?

– Похоже, вы не были закадычными друзьями?

– И вообще, кто сейчас помнит о Джонни Фаворите?

– Например, редактор «Взгляда», который предложил мне эту тему. Да и ты, кажется, не забыл Джонни. Что он из себя представлял?

– Самый что ни на есть подонок. То, что он сделал со Спайдером, было подлее трюка Бэна Арнольда. [Арнольд, Бенедикт (1741-1801) – во время Войны за независимость (1775-1783) был назначен командующим форта Вест-Пойнт и пытался сдать его англичанам за двадцать тысяч фунтов, но заговор был раскрыт.]

– А что он сделал?

– Пойми, Спайдер открыл его, вытащил из какой-то занюханной провинциальной пивнушки.

– Знаю.

– Фаворит очень многим обязан Спайдеру. Ведь он получал проценты со сбора, а не твердый оклад, как остальные музыканты из бэнда, так что у него не было причин жаловаться. Когда Джонни порвал контракт со Спайдером, ему оставалось отработать еще четыре года. Из-за этой подлости мы потеряли несколько выгодных гастрольных выступлений.

Я вытащил записную книжку и автоматический карандаш и приготовился записывать.

– Он когда-нибудь пытался связаться с кем-то из старого состава Спайдера?

– Разве призраки ходят?

– Не понял?

– Ну, этот тип накрылся. Его угробили на войне.

– Правда? А я слыхал, что он в больнице на севере штата.

– Возможно, но по-моему, он все-таки умер.

– Мне говорили, что он был суеверным. Ты ничего такого не замечал?

Верной Хайд снова скривил губы в усмешке.

– Ага, он вечно бегал на спиритические сеансы и отыскивал какие-то хрустальные шары. Однажды на гастролях, кажется, это было в штате Цинциннати, мы подкупили гостиничную шлюху, чтобы та притворилась гадалкой. Она сказала, что Джонни подцепит триппер. И до конца гастролей он не глянул ни на одну бабенку.

– Кажется, у него была подруга из высшего общества, которая занималась предсказаниями?

– Ну да, что-то такое было. Я с этой девицей не встречался. В то время мы с Джонни вращались на разных орбитах.

– В оркестре Спайдера Симпсона были только белые, когда с вами пел Фаворит, не так ли?

– Только. Впрочем, целый год на виброфоне играл один кубинец. – Верной Хайд прикончил пиво. – Сам знаешь, Дюк Эллингтон тоже не нарушал в те времена своей «цветовой гаммы».

– Верно. – Я записал несколько слов в книжку. – Другое дело, когда сидишь после работы в тесной компании.

При мысли о былых посиделках в дымных комнатах улыбка Хайда стала почти приятной.

– Да, когда в городишко приезжал бэнд Бейси, мы собирались такой вот тесной компанией и развлекались всю ночь напролет.

– А Фаворит участвовал в этих сборищах?

– Нет. Джонни не любил черных. Единственными черными, которых он хотел видеть после работы, были горничные из пентхаусов на Парк-авеню.

– Интересно. Мне казалось. Фаворит был другом Пупса Суита.

– Может, он и просил Пупса почистить ему разок ботинки. Точно тебе говорю, у Джонни было предубеждение против черномазых. Помню, он говорил, что тенор Джорджи Олда лучше Лестера Янга. Можешь себе представить?

Я согласился, что это немыслимо.

– Он думал, будто негры приносят беду.

– Тенор-саксофонисты?

– Все черномазые, без исключения, парень. Для Джонни все они были «черными кошками».

Я спросил его, не было ли у Джонни Фаворита близких друзей в бэнде.

– Не думаю, что у него вообще были друзья, – ответил Верной Хайд. – Если хочешь, сошлись на меня в статье. Он был сам по себе. Всегда держался замкнуто. Бывало, шутит с тобой и улыбается до ушей, но это ровным счетом ничего не значит. Джонни умел очаровать и пользовался этим, как прикрытием, чтобы не подпустить тебя поближе.

– А что ты можешь сказать о его личной жизни?

– Я его нище не видел, кроме как на эстраде или в автобусе, когда мы мчались куда-нибудь ночью. Лучше всех его знал Спайдер. Вот с ним тебе и нужно поговорить.

– У меня есть номер его телефона на Побережье. Но я пока с ним не связался. Еще пива?

Хайд не возражал, и я повторил заказ. После этого мы целый час обменивались байками о Пятьдесят второй улице и о былых деньках, и больше ни единым словом не помянули Джонни Фаворита.

Глава тринадцатая

Около семи Верной Хайд удалился в неизвестном направлении, а я прошел два квартала на запад, к закусочной Галлахера, где подавали лучшие в городе бифштексы. К девяти часам я прикончил сигару и вторую чашку кофе, заплатил по счету и, поймав такси, проехал восемь кварталов по Бродвею, до своего гаража.

Там я пересел в «шеви» и покатил на север по Шестой авеню, следуя в потоке машин, несущихся через Центральный парк, мимо водоема и озера Гарлем-Меер. Выехав из парка через Уоррис-Гейт на угол Сто десятой и Седьмой, я углубился в мрачные переулки, застроенные доходными домами. В Гарлеме я не был с тех пор, как в прошлом году снесли танцзал «Савой», но улица совершенно не изменилась. В этом районе Парк-авеню проходила под рельсовыми путями Нью-йоркской железной дороги, поэтому вся жизнь сосредоточилась на Седьмой авеню.

Перекресток Сто двадцать пятой улицы сиял не хуже Бродвея. За ним показались кабачки «Смоллз Парэдайз» и «Каунт Бэйси»; они, судя по всему, процветали. Я приметил себе местечко для парковки напротив «Красного петуха» и остановился, ожидая, когда загорится зеленый свет. От группы бездельников на углу отделился молодой парень кофейного цвета с фазаньим пером в шляпе и спросил, не хочу ли я купить часы. Поддернув рукава своего щегольского пальто, он показал мне с полдюжины часов на каждой руке.

– Цена просто смехотворная, братишка. Ей-ей, смехотворная.

Я ответил, что часы у меня уже есть, и пересек авеню на зеленый.

Оркестровый пятачок «Красного петуха» был залит светом; вокруг, за столиками, в полумраке зала сидели местные знаменитости, а компанию этим богачам-транжирам составляли роскошные леди, сияющие радужным великолепием вечерних открытых платьев с блестками.

Найдя свободный табурет у стойки бара, я заказал крошечную стопку «Реми Мартин». На эстраде играло трио Эдисона Суита, но с моего места видна была лишь сутулая спина клавишника. Роялю вторили бас и электрогитара.

Звучал блюз; гитара то вступала в мелодию, то затихала – как пересмешник. Рояль гремел раскатами. Левая рука Пупса Суита, действительно, была на высоте, – Кении Померой не ошибся. Ударников не было, да группа и не нуждалась в них. Пупс дополнял печальный прерывистый басовый ритм сложными каденциями, а потом вдруг запел, и сладкая горечь страдания пронзила полумрак зала.

Буду блюз поселился во мне.

О, это, злой блюз…

Меня преследует Петро Лоа,

Стон зомби я слышу каждую ночь…

Господи, что за ужасный блюз!

Зузу была мамбо, влюбилась в хунгана,

Нет ей дела теперь до Эрзули!

Там– там прозвучал -и рабыня она,

Пляшет Барон Самди на ее могиле.

Вуду блюз поселился в ней,

О, этот злой блюз!…

[Хунган и мамбо – жрец и жрица вуду; Эрзули – Святая Богородица вуду; Барон Самди (Барон Суббота) – Повелитель кладбищ; Петро Лоа – божество вуду, одаривающее верующих магической силой.]

Отыграв пару номеров, музыканты со смехом перекинулись несколькими фразами, вытирая потные лица большими белыми платками. Затем направились в бар. Я сказал бармену, что хочу поставить группе выпивку. Бармен принес музыкантам бутылку и кивнул в мою сторону.

Двое из джазменов взяли бокалы и, глянув на меня, затерялись в толпе. Пупс Суит оседлал табурет в конце стойки и оперся о стену, чтобы удобней было разглядывать толпу. Я взял свой бокал, подошел к нему и залез на соседний табурет.

– Я просто хотел поблагодарить вас. Вы настоящий артист, мистер Суит.

– Зови меня «Пупс», сынок. Я не кусаюсь.

– Хорошо, пусть будет «Пупс».

Лицо у него было широкое, темное и морщинистое, будто брикет выдержанного табака. Густые волосы цветом напоминала сигарный пепел. Синий саржевый костюм едва не трещал по швам на грузном теле пианиста, но его ноги в черно-белых туфлях были маленькими и изящными, как у женщины.

– Мне понравился финальный блюз.

– Я написал его давным-давно, в Хьюстоне, на обратной стороне салфетки, – рассмеялся он. Зубы его оказались ослепительно белыми, и улыбка, наводящая на мысль о луне в первой четверти, словно расколола темное лицо. На одном из передних зубов я заметил золотую коронку. В нижней ее части, сквозь вырез в форме перевернутой пятиконечной звезды поблескивала эмаль. Подобные вещи замечаешь сразу.