Николай Толстой - Пришествие Короля

• Название: Пришествие Короля
• Автор: Николай Толстой
• Издательство: Эксмо-Пресс
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1999
• ISBN: 5-04-002092-9

Сорок лет прошло с тех пор, как в битве при Камланне погиб Артур. Больше нет в Британии великого короля, который вернул бы бриттам прежнюю славу. А саксы, что вели себя до сих пор довольно смирно, уже не хотят платить дани, да и грозят войной бриттским королям, погрязшим в междуусобицах... И вот — на престол Гвинедда, одного из крупнейших королевств Британии, восходит Мэлгон Высокий. А в одинокой башне на берегу моря девственница родила чудесное дитя — это не кто иной, как вновь вернувшийся в час беды Мирддин, которого много столетий спустя в легендах о короле Артуре назовут Мерлином...

---

Вскоре мое смятение и усталость ушли, когда события этого мимолетного дня угасли в утешительной безмятежности лунного величия. Я лежал на боку, не сводя глаз с грани камня, чтобы получше сосредоточиться. Сквозь щель над головой пробивался ясный луч лунного света, мерцая серебром на паутине, что висела на стене рядом со мной.

Меня всегда восхищала работа восьминогого умельца, вытягивающего из своего брюшка тончайшую нить для своей мерцающей сети. Он сидит в ее середине, от него расходятся прямые сухие дороги — как дороги Ривайна, — пересекаемые кольцевыми вязкими сеточками, которые подобны рвам, выкопанным для неосторожного врага. Его твердыня неприступна, как окруженная тройным рвом крепость на холме, крепость короля Придайна. И все же часто я видел, как под теплым утренним ветерком он и его друзья, их хрупкие дворцы, мерцающие, как обрывки шелка, летят с легким изяществом над колыхающимися травами летнего луга.

Я смотрел, мгновенно захваченный размышлениями о микрокосме паучьего королевства, покуда блестящая бусина влаги медленно ползла по одной из спиц колеса. Затем, пока я дивился, как король в середине ответит на это вторжение на его игровое поле, я заметил, что паутина на камне образовала светлый рисунок, отражавший более темную, скрытую тенью спираль. На камне был выбит извилистый лабиринт, огибавший природные выступы камня.

Оторвав взгляд от серебристой филиграни паутины, я принялся размышлять о спирали, вырезанной на камне Это было странно успокаивающе — следить за извивами рисунка, все время стремясь внутрь, пока мой взгляд наконец не упал на середину завитка. В этом было какое-то странное, недоброе спокойствие, словно из меня вытянуло всю силу и боль воли и меня волей-неволей затащило в самую середину, как коракль, что затягивает в Водоворот Пуйлл Керис, что между Арвоном и Моном.

Я увидел, что на левой, северной стороне было пятно лишайника, из которого сочился ручеек красноватой водицы. Я зачарованно смотрел, как коварная струйка течет по едва заметным бороздкам спирали, просачиваясь сквозь зеленую растительность, покуда не добирается до небольшой неровности на поверхности камня, с которой мерно капает красными каплями на землю рядом со мной.

Передо мной была тайна. Наверху простерлась правильная сетка — искусное изделие паука, под ним полускрытый круговой рисунок, выбитый, может быть, гномами в незапамятные года. Капля воды на паутине тоже очаровала меня. Ведь что есть этот маленький шарик, как не сам огромный мир, который открывается внимательному глазу в этом серебристом заточении? Вот она висит, словно в нерешительности, а в темноте за ней, в изгибе камня набухает другая, более темная, — кровь сочится из свежей раны.

Я встревожился. Прежде, войдя в чрево земли, я видел покой и отдых, теперь же меня терзало возбужденное желание знания. Теперь не скоро вернусь я к отдыху, которого всем своим существом жаждал мой измученный дух. При рождении моем было возложено на меня двенадцать наказов, двенадцать сокровищ, и еще одно, большее, предстоит мне найти, и двенадцать домов неба должен я пройти, прежде чем настанет мне час снова погрузиться в благословенный беспредельный океан, где некогда был моим поводырем мудрый Лосось из Длин Ллиу.

Есть чудища, что ползут по земле,
И твари, что рыщут в морской глубине.
Младенец, что лежал на песке,
Убьет убивающего во сне.

Была неправда, которую нужно было исправить, была мерзкая пропасть, чей зев был усеян кольями, готовыми пронзить неосторожного Но кто был этим хищником, охотником на жертву, и где скрыться? Мои мысли неслись путано и сбивчиво, пока вдруг я не услышал в душе спокойный голос, вешавший словно из глубины:

— Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!

Я узнал этот сладостный нежный голос, да и кто бы не узнал? Я уже не был одинок — со мной была та, чья любовь — чары, что сильны, как сомкнутые ряды копий ревнивого до славы войска, та, что была связана со мной так же тесно, как король со страной, которой он правит. Высоко в небесах, светя мне сквозь зубчатый вход моей мировой пещеры, торжественно плыла Вечерняя Звезда. Чист и бледен был луч ее света, текший ее сущностью, слившейся с моею, и еще чище и бледнее были белые руки и нежные бока моей Гвенддидд, когда она вместе со мной вошла в пещеру ночи. Ее смеющиеся глаза были коричневыми, как лесное озерцо, на щеках ее были веселые ямочки. Она не погрузилась в глубины Океана, но возродилась вновь ради меня. И когда она скользнула ко мне на шкуру вепря, мне стало так тепло, будто бы я сидел у очага. Она разрумянилась, круглогрудая, обняв меня руками, словно защищая, целуя меня и шепча мне в ухо.

— Ах, Мирддин, неужели ты подумал, что я могу предать тебя сейчас, когда я больше всего тебе нужна? — шептала она, взяв мою голову в свои ладони и с улыбкой глядя в мое потрясенное лицо. — Я знаю — и не надо мне говорить, — что ты боишься того, кто ползет в предательской наглости, червя, что высасывает твои силы и пытается уничтожить королевство. Разве я не права?

— Ах, Гвенддидд, — ответил я, задыхаясь от любви и обнаруживая, что все мои рассеянные мысли закружились вокруг той единственной, которая ведет и утешает меня в моем одиноком пути, на моем светильнике, горящем у входа в пиршественный зал. — Гвенддид, любовь моя, кто привел тебя сюда и что мне делать? Моя ноша слишком тяжела для меня. Может, мы уйдем отсюда вместе и найдем дом где-нибудь подальше от всех этих битв и усобиц? Я знаю, каков мой долг, тебе не нужно напоминать Но почему же моя судьба — идти по этой пустынной дороге одному? Неужели этот жалкий мир стоит самопожертвования?

Вместо ответа Гвенддидд обняла меня и с любовью стала целовать, пока я не забыл своей слабости и ласково не привлек ее к себе. Я не могу сказать, сколько пролежали мы, любя друг друга, поскольку времени в нашей пещере не было. Страсть накатывала на нас волнами, летела сквозь века, пока на девятом вале не затопил нас прилив в драконьей мощи своей, золотой и величественный, а за ним разбитая волна без усилий разлилась по ровному песку, в который потом и ушла. Любовная истома, спокойствие, мир и тишина вечности снизошли на нас.

Как долго мы лежали, запутавшись в сетях друг друга, шепча в темноте, я не могу сказать. В каменный ход проникали звуки работы кузнеца — звучное дыхание мехов, всхлипывающий стон их дуновения, подъем и тяжкое падение могучего молота, резкое ответное звяканье наковальни, глубокий, повторяющийся рев его яростного горнила, в сердце которого вздымался, оседал и вытекал расплавленный шлак.

Задача кузнеца — брать из земли комки бесформенной, рыжей руды, что прячется, боясь огня. В пламенную яму бросает он ее и вынимает, с силой опуская свое гремящее орудие туда, где лежит она, восприимчивая, на податливой наковальне. Так из вдохновения своего ауэна творит он острия, откованные в огне и укрощенные водой, которые становятся блистающими копьями, а поэты справедливо называют их «крыльями зари».

На крыльях зари встретились мы с Гвенддидд, и к моему израненному телу и смятенному духу снизошли исцеление и яркая ясность видения. Мы соединились — разум к разуму, и не было нужды в речах, когда мы мыслили как один. Мое сердце колотилось все быстрее, его бешеный ритм перекликался с барабанным боем кузнечного молота. Снова в моем сознании прозвучали стихами холодные слова Прачки у Брода:

«Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!»

При этом карие глаза Гвенддидд глубоко впились в мои, и, тихонько смеясь, она взяла мои руки в свои и положила мои пальцы себе на уста. Она не произнесла ни слова, но сердце запрыгало у меня в груди. Там, снаружи, на дожде, я был лишь одиноким измученным беглецом, цеплявшимся за вал Иверидда, насмешка и жертва и для зверей, и для людей, не человек и не зверь. Но здесь, в чреве кургана, под защитой милой златокудрой Гвенддидд, какая тайна была мне неведома? Наша пещера стала пещерой ночи, ее сочащаяся влагой крыша — дождливым куполом небес, окруженным непроглядной тьмой, а мы в ней стали едины с небом и звездами.

В небе мчится жестокий ветер
Ауэн где скрыт? Кто ответит?
Ищи его, брат, в небе светлом.

И понял я, что Гвенддидд и есть мой ауэн, сестра-близнец песни, и разум мой покинул тело. Шаг за шагом вместе с ней, удар сердца за ударом сердца — я ощущал, что шаги мои столь же воздушны, как и у Гвенддидд, пока мы в пляске шли по спирали. Голова у меня закружилась, мне показалось, что мы идем по пути, проходящем сквозь купол небес в ночь, и свободно плывем к сверкающим звездам.

Я горел решимостью, сердце мое горячо билось, сильно, как удары кузнечного молота у входа. Тройные удары гневной силы тяжело звенели по упорному металлу, слабо отдаваясь более нежной звенящей мелодией, вздымавшейся и опадавшей дрожащими полугонами. Внезапно еще раз яростно хлестнула молния, и я подпрыгнул, как лосось, преодолевающий первый порог Водопада Деруэннидда За мощным ударом следовало мелодичное затишье, как будто вода лениво потекла в первый пруд подъема. Как тройная волна, расходящаяся кругами от прыжка лосося, была разлившаяся сила, заполнившая мое существо, передышка для сердца в покое пруда, когда песнь взмывает дугой через завесу брызг, сквозь которую просвечивают размытые краски мироздания. Колдовская мелодия звучала вокруг меня среди деревьев, цеплявшихся за скалы вокруг водопада, хотя все это было лишь в моем воображении.