Ярослав Гашек - Рассказы, фельетоны, памфлеты 1901-1908

• Название: Рассказы, фельетоны, памфлеты 1901-1908
• Автор: Ярослав Гашек
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1983

В первый том Сочинений чешского писателя Ярослава Гашека (1883-1923) вошли рассказы, фельетоны, памфлеты, написанные в 1901-1908 годах.

Перевод с чешского

Составление и примечания С. В. Никольского

Текст печатается по изданию: Гашек Ярослав. Собрание сочинений в шести томах. Т1.– М.: Художественная литература, 1983.

---

Однако Болл Янош вовсе не любовался красотой пейзажа. Он сидел на стуле, завернувшись в полушубок, хотя день был необычайно жаркий. На столике перед ним лежали часы. Лицо его было хмурым.

– Что-то долго не трясет,– проворчал он, взглянув на часы,– обычно в пять меня уже бьет лихорадка, а сегодня, ишь, окаянная, опоздала. В шесть заявится окружной судья, а меня еще не отпустит.– Озабоченный Болл угрюмо наблюдал за часовой стрелкой. «Ну, слава богу,– вздохнул он в четверть шестого,– забирает».

Болл Янош начал стучать зубами. Стук был такой громкий, что прибежал батрак спросить, не желает ли чего хозяин.

– Те szamar vagy – ты, осел,– выдавил из себя Болл,– принеси подушку и закутай мне ноги.

Когда ноги были закутаны, Болл, дрожа всем телом, принялся разглядывать окрестности.

В голове шумело, бил озноб, и все вокруг, как Боллу казалось, было окрашено в желтый цвет. Виноградники, кукуруза, сторожки, луга, озеро, горизонт... Это были самые страшные минуты приступа. Он хотел сказать батраку, что ему очень худо, и не смог вымолвить ни слова. Но вот желтая краска постепенно исчезла, и все сделалось фиолетовым.

Теперь Болл уже мог, стуча зубами, произнести: «О, страсти господни!»

А когда он объявил: «Ну, слава богу, кажется, скоро конец»,– все предстало перед ним в своем естественном свете. Голубой небосвод, зеленые и синеватые виноградники, желтеющие луга и изумрудное озеро.

Когда же он приказал батраку: «Забери подушку, сними полушубок и принеси трубку»,– то почувствовал, как греет солнце и как пот выступает у него на лбу. Приступ миновал.

– Теперь черед другой лихорадки,– проговорил он, разжигая черную трубку,– сейчас явится окружной судья.

Внизу, на дороге, которая вилась среди виноградников, затарахтел экипаж и послышался голос судьи:

– Я те покажу! Хорош кучер! Дай только остановиться, я всыплю тебе пяток горячих! Эк тебя развезло!

– Сердитый,– вздохнул Болл Янош,– строго будет допрашивать.

Экипаж остановился возле дома, и из него степенно, с достоинством вылез окружной судья, держа связку бумаг под мышкой. Он направился на веранду к Боллу, который уже шел ему навстречу, попыхивая трубкой.

После обычных приветствий судья представился.

– Я Омане Бела. Приступим к допросу.

Он положил бумаги на стол, сел, закинув ногу на ногу, постучал пальцем по столу и произнес:

– Да, плохи ваши дела, голубчик.

Болл Янош тоже присел и пожал плечами.

– Вот так, дорогой. Печально это,– продолжал судья.– Когда же вы, милейший, застрелили цыгана Бургу?

– Нынче как раз неделя,– ответствовал Болл.– Это случилось в пять часов. Не желаете ли сигару? – спросил он, вынимая из кармана портсигар.– Очень хорошие. Банатский табак.

Окружной судья взял сигару и, обминая ее кончик, небрежно бросил:

– Так вы говорите, это случилось в пять часов двадцать первого июня?

– Да,– ответил помещик,– точно в пять часов двадцать первого июня. Двадцать третьего его уже похоронили. Позвольте.– Он протянул судье огонек.

– Покорно благодарю,– сказал Омане Бела.– Итак, при вскрытии было обнаружено, что Бурга убит выстрелом в спину?

– Совершенно верно,– подтвердил Болл,– ланкастерка, номер одиннадцать.

– Все это очень прискорбно. Откуда, вы говорите этот табачок?

– Из Баната. С вашего позволения, я прикажу работнику принести немного вина?

– Оно бы недурно,– разрешил окружной судья.– Выпьем по чарочке и продолжим допрос.

Вино мгновенно появилось на столе, Помещик наполнил бокалы.

– Ваше здоровье!

– Благодарствую... Собачья должность!

Окружной судья приподнял бокал и с видом знатока принялся разглядывать вино на солнце.

Солнечные лучи играли в бокале, и лицо окружного судьи озарилось чистым красным светом. Он отхлебнул и выпил все разом, причмокнув от удовольствия.

– Прекрасное вино! – похвалил он, блаженно улыбаясь.– И что вам пришло в голову застрелить этого Цыгана?

Болл Янош невозмутимо попыхивал трубкой.

– Это двухлетнее вино с моих виноградников западного склона,– объяснил он.– Ваше здоровье!

Они еще раз подняли бокалы.

– У меня есть и получше, трехлетнее, с виноградников восточного склона,– заметил Болл.

Он взял другую бутыль, отбил горлышко и налил.

– Великолепно! – хвалил окружной судья.– Вы вообще говоря, превосходный человек!

– Если бы не лихорадка,– пожаловался Болл,– вот уже четыре дня мучает, никак ее не уймешь. Вам нравится этот букет?

– Очень! Превосходный аромат! – восхищался судья.

– Ну, у нас найдется и еще кое-что! – отозвался хозяин, вынимая из корзинки большую длинную бутыль.– Это вино пятилетней выдержки.

– Вы образцовый гражданин!– объявил Омане Бела после первого бокала пятилетнего вина.– Ничего подобного я до сих пор не встречал. Этот вкус, этот цвет – восхитительная гармония!

– А я припас и еще лучше! – сообщил Болл Янош, когда пятилетнее вино было выпито.– Такого вы, пожалуй, не пивали... Смотрите,– сказал он, наливая вино из узкой бутыли,– это вино двадцатилетней выдержки.

Окружной судья был в восторге.

– Это как токайское, лучше токайского! – шумно расхваливал он, осушая один бокал за другим.– Вы же чудесный человек, я глубоко уважаю вас, но ответьте мне: отчего вы застрелили этого цыгана?

– Оттого,– Болл Янош стал вдруг серьезным,– оттого, что этот негодяй украл из моего погреба двадцать бутылей такого вина.

– Будь и я на вашем месте,– причмокивая, произнес окружной судья,– будь я... я поступил бы так же... Потому что это вино... Вот и запишем: «Цыган Бурга убит в результате несчастного случая». Налейте-ка мне, дорогой...

Помещик и судья пили вино, рожденное на склонах Балатонских гор, красное вино, такое красное, как кровь цыгана Бурги, вора...

ПОХИЩЕНИЕ ЛЮДЕЙ[33]

(Из рассказа одного очень старого холостяка накануне его свадьбы)

Никто не может утверждать, что я действовал непорядочно или даже подло. Кто меня знает – а надеюсь, таких людей больше, чем я предполагаю, тот безусловно скажет, что по натуре я чист, безупречен, прозрачен, как искусственный лед, и кристально добродетелен. Я уверен, что, живи я в средние века, во времена грубого насилия, суеверий и невежества, меня объявили бы святым, потому что уж если святым сделали Карла Великого[34], который топил саксов, как котят, то почему не стать святым мне, человеку честному, который никому ничего не должен, ходит в латаном костюме и обуви, не пьет, в карты не играет, женщин не соблазняет, исправно платит дворнику за открывание дверей, никогда ни с кем не ссорится, не говоря уж о том, чтобы убить или оскорбить кого-нибудь, украсть, поджечь и ограбить...

Такая речь в свою защиту необходима, хоть в народе и гуляет некрасивая поговорка: «Похвала себе дурно пахнет». А необходима она потому, что на нашей улице едва не разнесся слух, будто я похитил человека, причем лицо слабого пола, а именно Фанни Коштялкову, дочь моей домохозяйки, совершив преступление, которое в каком-нибудь скверном изложении параграфов уголовного кодекса могло бы называться «похищение людей».

Украсть человека! Скажи мне кто-нибудь, что я украл Фанни, я бы просто расхохотался, потому что Фанни весит 75 килограммов. Итак, я якобы унес эти 75 килограммов, носящие имя Фанни Коштялковой; она блондинка по цвету лица, но рыжая по цвету волос, вернее, если выразиться красиво, златокудрая, а еще красивее – блондинка с волосами, как струи расплавленного золота, как лучи заходящего солнца, огненного и ослепительного.

Остряки с нашей улицы утверждали, что от ее волос можно прикурить сигару... Если б Фанни Коштялкова жила в Турции, где любят корпулентных дам, она сделала бы блестящую партию, потому что ее фигура всем бросалась бы в глаза.

И вот эту красоту я якобы и украл. Если выразиться цинично, то я украл 75 рыжих тридцатилетних толстых килограммов.

Дело было так.

Когда я въехал в коштялковский дом, то был очень доволен, потому что мамаша Коштялкова по-матерински опекала меня. Пуговицы моего пиджака – а также и пуговицы брюк – всегда были пришиты в должном количестве; кальсоны, приходившие в упадок, она чинила и штопала, пришивала вешалку к пиджаку, воротнички так и сверкали, белье, окропленное нежной сиреневой эссенцией, всегда было белоснежным. Завтраки превосходные, обеды великолепные, ужины роскошные и полдники восхитительные. Развлечения непринужденные и интересные каждый день.

Пан Коштялек, пенсионер, был очаровательный господин, общительный, Фанни всегда элегантна и грациозна, несмотря на дородность. Она никогда не играла на пианино слезливых мелодий, а выбирала веселые пьески, причем не более трех в вечер.

Прошу вас, представьте себе хорошенько эту упорядоченную мирную жизнь приличного семейства. Печь в углу приятно греет, горит висячая лампа, а фонарик в красном шарообразном бумажном абажуре (изделие пана Коштялека) льет красноватый свет. Под лампой круглый стол, под столом большой ковер, на котором ткач изобразил тигра размером с кошку, терзающего бедуина, который, по меньшей мере в два раза больше вытканного хищника. А вокруг стола сидим мы и играем в карты на арахисовые орешки и смеемся, когда кто-нибудь «остается в дураках». Играем мы в «цинк», и так заняты игрой, что не замечаем, как бьют глубоким тоном большие стенные часы.