Игорь Голосовский - Алый камень

• Название: Алый камень
• Автор: Игорь Голосовский
• Жанр: Современная проза

Молодые супруги отправляются на теплоходе в свадебное путешествие. В пути возникает пожар — и на глазах у молодой жены на Матвея падает горящая балка... Проходит время, Наташа выходит замуж за Степана, спасшего ее в ту трагическую ночь. Но однажды, они случайно узнают о том, что Матвей жив. Степан принимает решение разыскать его и покидает Москву...

---

— Я потом к вам зайду, — ответил Егорышев. — Меня учитель пригласил.

— Очень хороший человек учитель, — серьезно сказал Мангульби. — И жена его тоже очень хорошая женщина. Иди к ним.

Школа стояла в центре поселка, возле нее играли ребятишки. Юра и Галя занимались заготовкой дров. Они пилили огромное полено, положив его на козлы.

— Ты нажимай, а не филонь! — услышал Егорышев издали голос Юры Томашевича. — Хочешь за мой счет проехаться?

— Молчал бы уж, лодырь несчастный, — ответила Галя. — Тоже мне лесоруб!

— Давайте я помогу, — сказал Егорышев.

— Познакомься, Галка, — сказал Томашевич, бросив пилу. — Это тот самый цирковой борец, про которого я тебе говорил.

— Вовсе я не цирковой борец, — удивился Егорышев.

— Ну и напрасно, — сказал Юра. — С твоими данными я бы лично обязательно стал цирковым борцом.

Галя улыбалась. Егорышев нашел, что она довольно мила, хотя и красивой ее назвать никак нельзя. У нее был чересчур большой рот, и когда она улыбалась, открывались все зубы. Но зато глаза сияли на ее круглом веснушчатом лице так добродушно и приветливо, что хотелось сразу им довериться.

— Очень хорошо, что вы пришли, — сказала она, — сейчас будем обедать.

От обеда Егорышев не отказался. Не отказался и от рюмочки водки, которую поднес ему Юра, предложив выпить за Москву и за москвичей. Они выпили за Москву и москвичей, потом за здоровье родителей, потом за мир во всем мире.

— Хватит! — строго сказала Галя и убрала бутылку под стол. — А то сейчас будете пить за тех, кто в море, и за хорошее отношение к женщине, я уж знаю.

— Конечно, за это пить не стоит! — ответил Юра и подмигнул Егорышеву. — К женщинам нельзя хорошо относиться. Они очень коварные.

Галя хлопнула его кулаком по спине, и он радостно захохотал. Потом они стали наперебой рассказывать Егорышеву о своей работе, в которую одинаково были влюблены.

— Представляете, приехали мы, а на нас все косятся. Слишком молодые. Куда, дескать, им детей учить, самих еще учить нужно, — говорила Галя, ласково глядя на Егорышева, слегка разомлевшего от сытной пищи и выпитой водки. — Детей не хотели в школу посылать, потом Мангульби велел — прислали. И вот первый урок. Посоветоваться не с кем. С Юркой мы тогда не разговаривали…

— Почему? — спросил Егорышев. Галя с улыбкой взглянула на мужа.

— Валяй! — разрешил тот, и она с улыбкой объяснила:

— Злилась я на Юрку за то, что он сюда приехал. Мы с ним еще в институте ругались. В общем, вошла я в класс и обмерла. Ребятишки грязные, немытые, нечесаные, сидят не на партах, а на полу, и по-русски никто ни слова. А я по-торжинскому не понимаю. Так сорок пять минут и просидели молча… Звонок прозвенел, я в учительскую и — ну реветь. Юрка подошел и говорит: «Плохо? И у меня плохо. Раздеваться не желают!» Он, понимаете, с другой группой хотел физкультурой заняться. «Надо язык изучать, иначе нам каюк!» — говорит Юрка. И стали мы с ним изучать язык. На пушную факторию ходили к товароведу, он русский, тридцать лет тут прожил.

— Короче, старались мы изо всех сил, — задумчиво сказал Юра. — Кое-как научились с ребятишками объясняться, они нас уже слушаться стали, вдруг — бац! Приходит Мангульби и говорит: «Не хотят колхозники, чтобы вы оставались, жалуются на вас: что за люди, говорят, белку, соболя бить не умеют, на промысел с нами не ходят, даже сами обед не варят, в столовой берут, ружье в руках держать не умеют, чему наши дети от них научатся?»

— И вы стали ходить на промысел? — спросил Егорышев, у которого сон как рукой сняло.

— Что делать? Выучились стрелять и стали ходить, — улыбнулась Галя. — Юрка первый выучился, у него это хорошо пошло, всех ворон на Унге перестрелял, а мне никак не давалось. Он за мной на рассвете приходил, и мы с ним за поселком упражнялись. И Алка с нами.

— Алка — это фельдшер здешний,—объяснил учитель. — Тоже молодая. Ей, как и нам, не верили, на роды не звали, в больницу не ходили.

— А рожали тут женщины в ужасных условиях, прямо как в каменном веке, — сказала Галя, — роженицу переносили из дома в чум, ноги растягивали веревками, и в таком положении она рожала, а соседи — мужчины, женщины, дети — стояли вокруг, курили и ждали… Конечно, это раньше так было, мы уже не застали, но все же лечились торжинцы неохотно, Алку не слушались, она из Тайшета сюда приехала, в Братске ей скучно показалось.

— Она из Братска сбежала, а мы отсюда сбежать хотели, — весело сказал Юра. — Зимой совсем невмоготу стало, все население поселка отправилось соболя промышлять. Здесь только больные остались. Дети разбежались, шести-семилетние с утра садились на оленей и ехали в ближнюю тайгу капканы ставить. Умора! От горшка два вершка, а олень его слушается, а от нас шарахается. Захандрили мы и задумали уйти в Улуг-Хем проситься, чтобы перевели в другое место.

— Все он врет! — с неудовольствием перебила Галя. — Я одна сбежать решила, он ни при чем. Я по Москве соскучилась, по автомобилям, по театрам, ну, прямо передать невозможно. Вертолеты тогда еще не летали, запаслась я консервами, взяла ружье и отправилась по льду Унги. До Улуг-Хема по реке сто шестьдесят километров. Рассвело, я оглянулась, смотрю — Юрка за мной плетется. «Уйди!» — кричу я ему, а он молчит. Тоже остановился. Я пошла, и он пошел. Так мы вдвоем и отмахали за день километров сорок. Снег плотный был, лыжи хорошо скользили. К ночи набрели на чум. Смотрим: на берегу дымок вьется, поднялись, зашли. На шкурах мальчик лежит голый, черный, дышит с трудом, а рядом женщина в оленьей малице, кипятком его поит, а он пьет. «Что с ним?» — спрашивает Юрка. «Сын это мой, — отвечает женщина. — Мы с ним соболя вместе били, он заболел, мы пошли домой, в поселок, по дороге ему совсем худо стало. Однако, помрет». Спокойно так говорит, безнадежно. «Я вам фельдшера приведу, — сказал Юрка. — Завтра днем мы здесь будем, а учительница вам пока поможет». — «Нет, — качает головой женщина. — Фельдшера не нужно, у нее нет медвежьего жира, нужен медвежий жир. Я бы медвежьим жиром сама парня вылечила, растерла ему грудь, потом он поел бы жиру и не болел больше». Юрка подумал и отвечает: «Ладно, принесем мы тебе медвежьего жиру, ты только скажи, где его взять».

—Я сразу сообразил, что женщина дело говорит, — сказал Томашевич. — Медицина медициной, а народ тоже свои средства имеет. Ответила женщина, что медвежий жир можно достать только у охотников. Кочуют те охотники где-то в районе Синего ущелья, у истоков Унги. Надо туда идти вверх по течению, никуда не сворачивая. «Ну, что, пойдем? — говорю я Галке. — Принесем ей этого медвежьего жиру, или ты в Улуг-Хем торопишься?» Она на меня сверкнула своими глазищами и выскочила из чума как ошпаренная. И пошли мы с ней к Синему ущелью. Идем, ругаемся на чем свет стоит. «Навязался ты на мою шею! — кричит Галка на всю тайгу. — Глаза бы мои тебя не видели!» Ну, и я ей всякие изящные фразы отпускаю.

— Он меня тунеядкой назвал, я даже сперва не сообразила, что это такое, — вставила Галя.

— В колхоз мы не заходили, не хотели крюк делать, — продолжал Юра. — Поселок-то не на самой Унге стоит, а на притоке, Безымянка называется, километров десять в сторону от нашего пути. Мы думали, Синее ущелье близко, а оно оказалось далеко. Сутки идем, вторые идем, уже еле ноги волочим, а вокруг снег, да горы, да сосны. Из-подо льда черная вода хлещет, дымится, как кипяток. Того гляди, оступишься — и каюк! А по берегу не пройдешь, в снегу потонешь. Спальный мешок только у меня был, она свой дома оставила, в первую ночь я ей этот мешок предложил, она не взяла, и просидели мы до рассвета у костра, не спали, а мешок на снегу валялся. Зато на вторую ночь, не сговариваясь, втиснулись оба в этот мешок и уснули как убитые. Правда, Галка вела себя очень плохо, бессовестно прижималась, ерзала и дышала в ухо.

— Вот нахал! — возмущенно перебила Галя, с наслаждением слушавшая рассказ мужа. — Все было совершенно наоборот.

— Добрались до ущелья на четвертые сутки к вечеру, голодные, замерзшие, грязные и оборванные, как лешие. Глядим, на горе костры горят, но чтобы до них дойти, надо Чертову лужу пересечь, а лед тонкий, трещины по нему бегут, и темнота — глаз коли.

— Из скалы там ключ бьет, а чуть пониже Унга разливается, это место и прозвали Чертовой лужей, — объяснила Галя. Она успела прибрать со стола, вымыть посуду и теперь вытирала тарелки полотенцем.

— Ждать утра было невмоготу, я сломал две елочки, одну сам взял, другую Галке дал, и пошли мы через Чертову лужу. Я впереди, она сзади. Через несколько шагов я загудел в трещину, но елочка зацепилась за лед, и Галка меня вытащила. Потом она провалилась. Так мы по очереди ныряли, раз пять, пока, наконец, не выбрались на твердое место, мокрые, одежда сразу заледенела, стала как стеклянная, и поползли на сопку. Галка ползти не хочет, засыпает, пришлось мне раза два ее стукнуть.

— Я упала и заснула, а он меня по щекам нахлестал, — сказала Галя.