Пола Волски - Наваждение – книга 2

• Название: Наваждение – книга 2
• Автор: Пола Волски
• Издательство: Александр Корженевский, Русич
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1995
• ISBN: 0-553-08145-4, 5-87917-020-9, 5-88590-323-9

Мир, в котором, в отличие от нашего, есть магия, погружается в хаос. Стране Вонар угрожают политические волнения, а крестьянские философы публично подвергают сомнению врожденные волшебные силы Высшего правящего класса. В это самое время молодая дворянка Элисте во Дерриваль интересуется жизненно важными вопросами – в первую очередь, своим дебютом при королевском дворе Шеррина. Девушка еще не подозревает о грубой силе, которая скоро разрушит её беспечную жизнь. Мир рушится, наступает время террора, и, чтобы выжить, героине вскорости придется вспомнить о своих ныне бездействующих волшебных силах.

---

Поручили это, естественно, Улуару Валёру, доказавшему своим успехом с Кокоттой, что он понимает природу Чувствительниц, сотворенных для зла.

Его привезли в подвалы «Гробницы» и заставили работать в древнем пыточном застенке. Дни и ночи он проводил в сыром погребе без окон, где пол был красен от глубоко въевшейся крови, а стены пропитаны воплями истязуемых, словно губка – водой. Не смыкая глаз, бился он над спящими Пыточницами, и труды его не пропали втуне: они пробудились, они заявили о себе. Их тупые желания и стремления заполнили затхлую темницу и тяжким грузом легли на сверхвосприимчивое сознание Улуара Валёра.

Со столь примитивной злобой он столкнулся впервые; она была еще хуже откровенного солипсизма Кокотты, ибо в Пыточницах непомерная жестокость не уравновешивалась разумом. Они жаждали ломать, крушить, подавлять; безоговорочное подчинение жертвы – вот на что их изначально нацелили. Они были упорны и неутомимы – в отличие от Улуара, который смертельно устал от их безжалостной тупости. Она настигала его даже во сне, ибо механическая жестокость окрашивала собою его сновидения. Это сильно подрывало его здоровье, но еще хуже ему пришлось, когда пробужденных Пыточниц впервые опробовали на живых заключенных, а его заставили присутствовать при этом. Улуар во всякое время ощущал усталость, упадок сил, подавленность и отчаяние. У него болела голова, слезились глаза, тошнота подступала к горлу; ему часто казалось, что он не выдержит еще одной ночи подневольного напряжения. Тем не менее он как-то держался. Этого требовал Уисс, а требования Уисса надлежало исполнять любой ценой.

Он почти забыл свет солнца и запах свежего воздуха. Впрочем, глотнуть последнего ему представился случай. Улуару дозволили на короткое время, ночью, под усиленным конвоем, покинуть подвалы «Гробницы». Ни о каком великодушии со стороны тюремщиков речи быть не могло – просто услуги Улуара понадобились в другом месте. Чувствительнице Кокотте, дабы пребывать в безмятежности, требовалось время от времени общение с другим разумом. Таким образом она давала знать служителям из плоти и крови о своих нуждах и пожеланиях. Для этого Улуар, понятно, подходил, как никто другой, – ведь он пробудил Кокотту. Улуару это было не по душе, но хотя бы давало возможность на два-три часа вырваться из подвала; да и в любом случае его согласия никто не спрашивал.

Народогвардейцам предстояло вывезти его ночью в закрытой карете. По такому случаю площадь Равенства очистили и выставили кордон из жандармов. Кокотта предпочитала общаться без свидетелей. Улуар – тоже, хотя его желания не имели значения.

Когда настал час и за ним пришли, Улуар с удивлением глядел, как с его рук и лодыжек сбивают оковы – он уже успел привыкнуть к ним.

Его торопливо извлекли из подвала, провели по многочисленным лестницам, вывели на воздух и затолкали в карету. Улуар еле держался на ногах; он был бледен, нездоров и совершенно сломлен. Его усадили между двумя ражими верзилами народогвардейцами, возница щелкнул кнутом, и карета со скрипом тронулась. Окна, разумеется, были закрыты. Внутри царил почти непроглядный мрак, но сквозь щели под шторками проникали сладкие струйки свежего воздуха, от которого щипало в носу. Улуар вспомнил о своем домике на болотах в родном Ворве. Последнее время он почти забыл Ворв, представлявшийся теперь бесконечно далеким, чудесным и утраченным сказочным уголком, память о котором лишь бередила душу. Но сейчас Улуар невольно подумал о Ворве, и на глаза у него навернулись жгучие слезы. Он порадовался, что в карете темно, – тюремщики не увидят его слез; хоть в этом повезло, они и без того его презирают.

Цокот подков сделался более гулким, колеса заскрипели чуть по-иному, и Улуар понял, что карета въехала на Винкулийский мост. Они следовали тем же путем, что повозки с осужденными, которых везут из «Гробницы» к месту казни. Путем, которого могло бы не быть, не пробуди он… Впрочем, что толку себя винить? Останься Кокотта в оцепенении, Уисс и его присные наверняка измыслили бы другой, не менее действенный способ массовых казней.

Винкулийский мост остался позади; сейчас они, верно, приближаются к Набережному рынку. До площади Равенства оставалось еще ехать и ехать, поэтому Улуар оторопел, когда карета дернулась и внезапно остановилась. Его бросило вперед, чуть ли не на колени сидящего напротив народогвардейца. Он умудрился сохранить равновесие, откинулся назад и съежился. В темноте конвойные принялись от души ругаться, потом кто-то из них поднял шторку, впустив слабый свет каретных фонарей. Однако Улуар еще раньше ощутил присутствие чар – сродни его искусству, но много сильнее. После возвращения из общины Божениль ему не приходилось встречаться со столь подавляющим могуществом. Как ни вымотан и подавлен был Улуар, он понял, что происходит настоящее чудо.

Собственное мастерство ограждало Улуара от наваждения, но он видел призрачные очертания того, что его спутники восприняли как реальность, – баррикаду, возведенную из бочек, козлов для пилки дров, мешков и тюков. Она на глазах расплывалась клубами тумана, но в остальном напоминала самое обычное заграждение, какое разъяренные горожане могли устроить на скорую руку за час-другой. Но горожан не было видно – за полночь на Набережном рынке царило безлюдье, – да и кому могло прийти в голову преграждать путь карете? Лишь Улуар понимал, что это обман, но даже он не сразу постиг его смысл.

Не восприимчивые к наваждениям лошади беспокойно били копытами. Народогвардейцы злились и проклинали все на свете, Улуар ждал и всматривался. Он увидел, как от туманного облака оторвался клок, сгустился и принял облик невысокой тонкой фигуры – седого, хрупкого на вид старика в очках. Лицо его было незнакомо Улуару, но наваждение, вне всякого сомнения, исходило именно от него; незнакомец буквально излучал осязаемые волны чародейного могущества. Улуар подивился, как это его спутники ничего не видят. Правда, в их теперешнем состоянии им было не до наблюдений: на глазах у них внезапно оказались призрачные повязки, во рту – мнимые кляпы, а на руках и лодыжках – просвечивающие оковы. Народогвардейцы остервенело И бестолково крутились, пытались освободиться от несуществующих пут и повязок, издавая при этом судорожное глухое мычание. Поистине впечатляющая картина. Чтобы сотворить наваждение, способное противостоять физическому сопротивлению, требовалось совершенное чародейное искусство. Неизвестный мастер, кто бы он ни был, не только справился с этим; он одновременно удерживал под контролем сознание пятерых народогвардейцев. Улуар дивился и восхищался.

Незнакомец спокойно подошел к карете, открыл дверцу, заглянул и робко осведомился, словно спрашивая дорогу:

– Мастер Улуар Валёр?

У него оказался приятный, немного неуверенный голос с характерным для Возвышенных произношением. Растерявшийся Улуар молча кивнул.

– Не окажете ли любезность прогуляться со мною, молодой человек?

Улуар ошарашенно уставился на него.

– С вашего позволения, прошу сюда. – Незнакомец, не обращая внимания на извивающихся конвойных, подался вперед, взял пленника за руку и вытянул из кареты.

Улуар оказался на Набережном рынке. Его либо освободили, либо похитили – что именно, он и сам не понимал, да это и не имело значения. Он вконец растерялся. Немного кружилась голова, ноги стали как ватные, его слегка покачивало. На миг он утратил сопротивляемость к наваждению, и ему показалось, будто карета остановилась перед высокой неприступной баррикадой, а пять народогвардейцев и впрямь закованы в железо. Пока он пялился, таинственный чародей что-то шепнул, и все четыре больших колеса кареты подломились одно за другим – великолепное по своей тонкости наваждение, сопровождаемое звуковыми эффектами, работа великого мастера. Испуганные конвойные разразились сдавленными криками.

– Теперь, полагаю, они не скоро очнутся и пустятся в погоню, – безмятежно заметил незнакомец. – Прошу, друг мой.

«Но наваждение мгновенно исчезнет с уходом создателя. Как только незнакомец удалится, народогвардейцы сразу поймут, что их обманули». Тот, должно быть, почувствовал опасения Улуара и поспешил его успокоить:

– После нашего ухода чары будут действовать не менее четырех минут, а то и все девять. Фиакр ждет нас в неполных пяти минутах ходьбы. Не правда ли, замечательно?

Всему этому могло быть только одно объяснение.

– Община Божениль? – высказал догадку Улуар.

– Совершенно верно. Ах, какие приятные воспоминания! Жаль, у нас нет времени посидеть, выпить сидра и поболтать о былом. Ну, как-нибудь в другой раз. Идемте, друг мой. Вот сюда.

Улуар Валёр безвольно последовал во мрак за своим спасителем.

Никто не хотел докладывать о случившемся Уиссу Валёру. Являться к Защитнику с дурными известиями и раньше было делом малоприятным, а теперь стало просто небезопасным. В лучшем случае черного вестника могли облить потоком гнуснейшей брани. Не столь удачливым нередко доставались оплеухи и зуботычины, а иногда их передавали в руки народогвардейцев для крепкой порки. А сейчас и того хуже: за одну неделю двух несчастных вестников лишили чинов и упекли за решетку. Судя по всему. Защитник, печально известный своей вспыльчивостью, становился и вовсе необузданным, что начинало не на шутку тревожить его окружение. Возможно, виной тому были заботы и тяготы его огромной ответственности, ибо за последнее время Защитнику и впрямь выпали беспримерные неприятности и нервы у него сдали, что было вполне естественно. Открытый процесс над «бандой Нирьена», первоначально задуманный как обычный пропагандистский спектакль, принял вовсе нежелательный уклон. Суд был призван возвеличить экспроприационистский режим, но почему-то привел к результатам прямо противоположным. Власти допустили грубейший промах, разрешив обвиняемым защищаться, ибо все пятеро повели защиту с таким искусством, которого никто не ожидал. Что языки у них прекрасно подвешены – в этом не было ничего удивительного, но кто бы подумал, что предатели завладеют мыслями и чувствами собравшихся в зале суда! Публике они просто нравились; абсурд, но исправить положение было уже невозможно. Толпу покоряли тонкое умение сестры и брата Бюлод запутать свидетелей, страстность Риклерка, стойкость Фрезеля, являвшегося в суд с картинно перебинтованной головой. Наибольшие восторги, однако, вызывало красноречие и одухотворенность самого Шорви Нирьена. Потенциальную опасность этих неуправляемых выступлений нирьенистов было невозможно просчитать наперед. Порой начинало казаться, что обвиняемые, чего доброго, еще добьются оправдания. Зловещие признаки вероятности такого исхода были налицо. Вопреки ожиданиям, нирьенизм в Шеррине вновь поднял голову. Люди ворчали, задумывались и даже поругивали политику экспроприационистов. Кое-кто уже ставил под сомнение необходимость продолжения массовых казней, официально именуемых «Чисткой Вонара». Пошли пустые разговорчики об умеренности и терпимости, словно все забыли о требовании экспроприационизма считать терпимость по отношению к подстрекательским речам и писаниям контрреволюционной. Слабые духом заскулили о том, что пора бы прекратить кровопролития, вернуться к нормальной жизни и начать все с начала. Несколько популярных памфлетистов