Игорь Бунич - Быль беспредела, или Синдром Николая II

• Название: Быль беспредела, или Синдром Николая II
• Автор: Игорь Бунич
• Издательство: Облик
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995

Автор бестселлеров «Золото партии», «Полигон сатаны», «Беспредел», «Таллинский переход» предлагает вниманию читателей свою версию одной из тайн XX века — тайну роковой судьбы последнего Российского императора Николая II.

Поиски останков императора, предпринятые КГБ по приказу Михаила Горбачева, приводят главного героя к таким страшным открытиям, о которых руководство органов безопасности даже не решается доложить президенту.

Книга И. Бунича приоткрывает завесу над тайнами пророчеств Серафима Саровского, Григория Распутина, Лючии Эбоберы о судьбе России, династии Романовых и Николая II.

---

Немцы уверены, что он изменит свое мнение, если попадет к ним в руки, а семья останется в Сибири. Тогда, играя на безопасности его семьи, они смогут склонить царя к восстановлению куцего Российского царства в качестве немецкой подмандатной территории, что-то вроде нынешней Намибии. Мечтатели-немцы и не подозревают пока, что их империи осталось существовать чуть больше полугода, но в большой политической игре все почему-то полагают себя бессмертными. Если бы каждый император или вождь осознавал свою смертность, вся человеческая история пошла бы по другому руслу. Начал бы Гитлер вторую мировую, знай он, что через шесть лет ему придется застрелиться в бункере? Начал бы Ленин все свои глобальные мероприятия, знай он, что всего через пять лет станет какать под себя?

— Ну я же вас просил, — почти простонал Горбачев, — не говорить при мне о Ленине в подобном тоне. Хватит ваших исторических экскурсов в самом деле. Чем вам так Ленин помешал? И вообще, где вы успели такой антисоветчины набраться?

— На службе, — довольно резко ответил Климов. — Итак, немцы требуют у советского правительства доставить Николая II в Москву. Заметьте — одного Николая. Раньше, при подписании договора, они обосновывали свое требование тем, что императрица — немка по происхождению, а потому дочерей ее следует считать немецкими принцессами, сына — курфюрстом Германской империи. Речь о самом Николае не шла. Немцы просто ликовали, когда удалось его сбросить с престола, сорвав намеченное на весну-лето 1917 года мощное, скоординированное с союзниками, наступление русской армии, которое, по всем расчетам специалистов, привело бы к крушению Германии на год раньше, но с неизмеримо худшими для нее последствиями. Более всего немцы боялись, что какая-нибудь неконтролируемая ими сила снова возведет на трон Николая, и он объявит о денонсации Брестского договора, а затем возобновит войну с Берлином. Поэтому теперь они требуют доставки в Москву и дают смутные обещания воссоединить всю семью когда-нибудь в будущем.

— Интересно, — сказал Горбачев. — Неужели Ленину и другим большевикам были неизвестны вполне очевидные планы немецкой стороны?

— Конечно, были известны, — ответил Климов. — Я полагаю, во всех подробностях. Но когда отсутствуют реальные силы, осведомленность о планах противника может доставлять только моральное удовлетворение. Все, что могли себе тогда позволить Ленин и его соратники, это тянуть время и обманывать немцев по мере возможности, иногда до неприличия грубо и примитивно. Каждое утро Владимир Ильич требовал обстоятельного доклада об обстановке на Западном фронте, будто он был не главой Республики, а начальником штаба у маршала Фоша. Дело в том, что накануне всех этих событий в войну на стороне Антанты вступили Соединенные Штаты, и Ленин постоянно успокаивал свое окружение: «Раз Америка вмешалась в войну, значит, немцам уже точно скоро конец, иначе она бы не вмешалась». И ежедневно ждал подтверждения своим словам. Пока же американцы перевозили через океан во Францию свои экспедиционные войска, оставалось только тянуть время. Но большому счету, это напоминало действия воробья, попавшего в лапы кошки и пытающегося своим чириканьем отвлечь внимание этой самой кошки, отсрочив тем самым неминуемый конец. Как только что-либо делалось не так, как им хотелось, немцы грозили оккупировать Москву и Петроград, арестовать Ленина и прочих, предав их суду по обвинению в международном терроризме, хотя в те годы это называлось несколько иначе.

— Подумайте, какие негодяи! — вырвалось у Горбачева, — как они ловко пытались воспользоваться нашими временными трудностями.

— Шла война, — пожал плечами Климов, — и обе стороны это отлично понимали. Военное время несколько отличается от мирного. Вы же пережили оккупацию в Ставрополе, Михаил Сергеевич?

— Да, — вздохнув, мрачно ответил генсек, — только назывался он тогда не Ставрополь, а Ворошиловск. Ставрополь он снова стал по приказу немецкого коменданта. А когда наши отбили город у немцев, то забыли его снова переименовать. Я был тогда еще ребенком, но скажу вам, между нами, конечно, что немцы даже в военное время на чужой территории не совершали и десятой части того, что в нашем крае совершили до войны Шеболдаев, Фриновский и Каганович. Это очень хорошо, что наша партия так откровенно признала, какую чудовищную деформацию социализма допустил Сталин. Я бы сказал, партия даже стала сильнее, отмежевавшись от перегибов, связанных с культом личности.

— Несомненно, — поддакнул Климов, бросив на генсека изучающий взгляд: серьезно он говорит или нет. Хорошо зная Горбачева, генерал до конца так и не смог разобраться, когда генсек говорит искренне, а когда специально для записи на пленку, особенно, если не знал точно, ведется она или нет.

— Однако, мы снова отвлеклись, — заметил Климов, взглянув на красивые каминные часы (подарок одного амстердамского банкира), — впрочем, время еще есть. Вы будете слушать дальше, Михаил Сергеевич — или я вас уже утомил?

— Продолжайте, продолжайте, — попросил Горбачев, — ваш доклад чрезвычайно интересен. Не так уж часто мне приходится слушать столь интересные вещи, да еще связанные с моим собственным поручением. Если бы вы представили мне доклад, как положено, в письменном виде, то, признаюсь, у меня не нашлось бы времени его прочесть, но даже если бы я его прочел, то половина бы до меня не дошла. А тут я уже кое-что начинаю понимать. Так что, прошу вас, продолжайте.

— Так вот, — продолжал Климов. — Под нажимом немцев в Тобольск посылается некий Василий Яковлев с приказом, подписанным Свердловым, доставить царя в Москву. Этот Яковлев — личность исключительно темная, из бывших эсеровских боевиков. Сначала считали, что его фамилия Мячин, но позднее выяснилось, что его фамилия Стоянович, хотя в этом тоже нет полной уверенности. Выбрали его именно потому, что был откровенно пронемецки настроен. Тогда партия, грубо говоря, разделилась на две фракции: пронемецкую и антинемецкую. Амбиций у этого Яковлева было много, но в руках таких людей, как Ленин и Свердлов, он был всего лишь пешкой. А пешкой, как известно, можно ходить только вперед (назад ей уже ходить нельзя) и, в случае необходимости, пожертвовать ею без всякого сожаления, особенно если нужно усилить собственную позицию в каком-нибудь гамбите, который еще неизвестно к чему приведет. Итак, немцам, чтобы они отстали, было доложено: Яковлев во главе довольно сильного отряда особого назначения отправлен в Тобольск за царем.

— Это я слышал, — оживился Горбачев, — одновременно Свердлов дал секретную телеграмму в Екатеринбург Филиппу Голощекину — своему старому приятелю, возглавлявшему тогда Екатеринбургский совет, чтобы они ни в коем случае царя не выпускали с Яковлевым и держали у себя под арестом.

—Так принято считать, — возразил Климов, — но дело обстояло несколько иначе. Никаких данных о том, что Свердлов одновременно с отправкой отряда Яковлева дал какие-то секретные инструкции в Екатеринбург Голощекину, нет. Напротив, есть сведения, что во время возвращения Яковлева с царем в Москву на них готовилось нападение. Его хотели списать на татарских или башкирских националистов: При этом и Николай, и Яковлев должны были погибнуть. Насколько подготовка подобного мероприятия перешла в практическое русло, трудно сказать, ведь события потекли совсем не так, как предполагали в Москве и Берлине. В середине апреля 1918 года Яковлев-Мячин прибывает в Тобольск и объявляет Николаю, что имеет приказ доставить его в Москву, причем одного. Николай, естественно, интересуется, зачем его отправляют в Москву и почему одного? Он заявляет с несвойственной ему решительностью, что никуда не поедет один. Они с Яковлевым ведут несколько продолжительных бесед с глазу на глаз, о которых Яковлев позднее, после своего повторного ареста в 1937 году, довольно подробно рассказал на допросах. Царь решительно сказал, что никогда не подтвердит статей Брестского договора, даже под страхом смерти. Он имел в виду, разумеется, собственную смерть, а не смерть какого-нибудь из своих близких, за судьбу которых он тогда еще совершенно не беспокоился. Он все-таки привык считать Россию XX века цивилизованной страной.

— Послушайте, Виктор Иванович, — снова не выдержал Горбачев, — у вас все время идет какой-то неконтролируемый подтекст с антисоветским душком. Я уже не первый раз замечаю.

— Я же не доклад делаю на Пленуме, — огрызнулся Климов, — а пытаюсь рисовать обстановку такой, какой она была. Если вам нужен идеологически выдержанный текст, то поройтесь в полном собрании сочинений Ленина или прочитайте книгу Касвинова «Двадцать три ступеньки вниз». И вам не придется ни нервничать, ни перебивать меня через каждые две минуты, так что позвольте продолжить.

Яковлев напомнил царю, что тот находится под арестом и должен подчиняться. Тем более, что он, Яковлев, только выполняет приказ. Царь в смятении. Он совсем не хочет ехать в Москву, где немцы, превратив семью в заложников, продиктуют ему свои позорные условия. Да, не удивляйтесь, но Николай II именно так понимал создавшуюся ситуацию и был во многом прав. Единственное, чего он не понимал, где сходятся и где расходятся планы немцев и большевиков. В данном случае он объективно играл на руку большевикам, которые отлично знали, зачем он понадобился немцам.