Елена Арсеньева - Берег очарованный (Елизавета Кузьмина-Караваева, мать Мария)

• Название: Берег очарованный (Елизавета Кузьмина-Караваева, мать Мария)
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-09962-X

Даже лишившись родины, общества близких людей и привычного окружения, женщина остается женщиной. Потому что любовь продолжает согревать ее сердце. Именно благодаря этому прекрасному чувству русские изгнанницы смогли выжить на чужбине, взвалив на себя все тяготы и сложности эмиграции, — ведь зачастую в таких ситуациях многие мужчины оказывались «слабым полом»… Восхитительная балерина Тамара Карсавина, прекрасная и несгибаемая княжна Мария Васильчикова — об их стойкости, мужестве и невероятной женственности читайте в исторических новеллах Елены Арсеньевой…

---

О чем она со мной беседовала? О текущих делах, о войне — все было так тревожно, мы все болели душой за Россию. Заметив, что я все рассматриваю ее сушенья, она как-то спросила меня, сушу ли я тоже овощи и ягоды, как она. Я ответила, что не умею, да мне и в голову не приходило… Тогда она подробнейшим образом мне объяснила, как это делается, и прибавила: «Начинайте сразу, увидите, как приятно будет, если зимой сварите сыну кисель или компот». Вот так сидели мы, и вроде ничего особенного или поучительного не было, но она, конечно, знала, что я отношусь к ней с величайшим уважением. Я была у ней в ее каморке раза три-четыре — и вот как-то, пожалуй уж под конец, я сидела и слушала ее — как раз про сушение — и вдруг что-то вроде шока, и я во мгновение ощутила, что со мной говорит святая, удивительно, как это я до сих пор не поняла!.. А вот в памяти QJ этих минут осталось только ее лицо — лицо немолодой женщины, несколько полное, но прекрасный овал, и сияющие сквозь дешевенькие металлические очки, незабываемые глаза».

Прежде, до войны, работа в Комитете была просто актом милосердия, служения Богу и заботы о малых сих. Однако с тех пор, как фашисты оккупировали Францию и объявили вне закона часть населения этой страны — немалую часть! — работа матери Марии и всех остальных стала именно актом Сопротивления. Сопротивления, сопряженного с постоянной опасностью для жизни…

Наконец раздался звонок, послышался негромкий разговор в передней.

Лиза встрепенулась: кажется, она дождалась-таки! Кажется, вернулся Блок! Сейчас она снова увидит это незабываемое лицо…

И вот он появился: в черной широкой блузе с отложным воротником, совсем такой, как на известном портрете, который она видела в его книжке. Очень тихий, очень застенчивый.

Лиза, приготовившая целую речь, теперь не знала, с чего начать. Блок ждал, не спрашивал, зачем она пришла. Ей было мучительно стыдно и страшно: в конце концов, она еще девочка, и он может принять ее не всерьез. (Что ж, она была права: ведь в это время Лизе было всего пятнадцать, а Блоку уже (!!!) двадцать восемь.)

Наконец Лиза собралась с духом и выпалила все, что ее заботило, но… умудрившись ни слова не сказать о главном — о своей любви:

— Петербурга не люблю, рыжий туман ненавижу, не могу справиться с этой осенью, знаю, что в мире тоска, брожу по островам часами и почти наверное знаю, что Бога нет.

Поэт спросил, отчего Лиза именно к нему пришла. Она несвязно говорила о его стихах, о том, как они вошли в ее кровь и плоть, о том, что ей кажется, будто у него ключ от тайны…

И вдруг Лиза ощутила: он понял главную причину ее появления в его квартире. Именно поэтому был так внимателен, почтителен и серьезен, так верно все понимал, но совсем не поучал Лизу и, кажется, не замечал, что она не взрослая женщина, а девочка.

Они говорили долго, пока не стемнело. Блок не зажигал света. Лиза всем существом своим ощущала: около нее большой человек, и он мучился сильнее, чем она, ему еще тоскливее. Ее поразила его особая внимательность, какая-то нежная бережность. Ей этого большого человека сделалось вдруг ужасно жалко, и она начала его осторожно утешать, утешая и себя одновременно.

Ей так не хотелось уходить! Но уже ночь подступала. Возникло какое-то слово в памяти: неприлично. Неприлично девушке оставаться так долго в доме одинокого мужчины!

В том-то и дело, что он не был одиноким мужчиной. В доме ощущалось присутствие женщины — его жены. Вот она там сидит где-то в глубине комнат и, наверное, думает: ну что эта долговязая девица делает так долго в моем доме? Пора бы и честь знать!

Лиза разволновалась, смутилась, начала собираться. Странное у нее было чувство: словно, уходя с Галерной, она оставляла часть души там.

Целую неделю она не могла найти покоя. Так хотелось пойти еще раз в тот дом! Стеснялась, собиралась с силами. А потом получила письмо в каком-то необычайном, ярко-синем конверте.

Почерк писавшего был твердый, не очень крупный, но размашистый, щедрый. Строчки широко расставлены.

На одном листочке — стихи:

Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту -
Что же? Разве я обижу вас?

О нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я — сочинитель,
Человек, называющий все по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.

Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах.
Все же я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и небе.

Право, я буду рад за вас,
Так как — только влюбленный
Имеет право на звание человека.

Еще там было письмо: мол, Лиза еще так молода, что ей не нужно отдавать себя поэзии (она прочла между строк — «поэту»), что она еще может найти какой-то выход, может быть, в соприкосновении с природой, с народом: «Если не поздно, то бегите от нас, умирающих».

Письмо пришло из Ревеля — Блок уехал гостить к матери.

Лиза обиделась смертельно — именно за эту тональность разговора, стихов. Итак, он все же принял ее за несмышленое, восторженное дитя. Дитя, а не женщину… Право, когда ей было пять лет, Победоносцев разговаривал с ней менее снисходительно!

Она порвала письмо.

Наверное, Лизе было бы чуточку легче, если бы она знала, что в тот же день Блок написал еще одни стихи — и о той же встрече. Но поэт утаил эти стихи от своей гостьи. Уж слишком они противоречили тому назидательно-нравоучительному тону, который пронизывал первое стихотворение! Слишком были откровенны!

Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,

Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовней.
Она немедленно уронила на пол

Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.

Все это было немножко досадно
И довольно нелепо.
Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух Макбета.

Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.

Оказалось, что большой пестрый кот
С трудом лепится на краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.

Я рассердился больше всего на то.
Что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Паоло и Франчески.

Об этих стихах Лиза узнала гораздо позднее, через несколько лет. А пока сочла, что с Блоком все кончено, — и попыталась жить, как живется.

Однако она уже была заражена стихами и поэзией, как болезнью. Именно проявлением этой болезни стал ее коротенький роман с молодым стихотворцем Николаем Гумилевым, который, конечно, был «повеса из повес», по выражению хорошо знавшего его Сергея Маковского. Романчик случился зимой 1908/09 года, когда Лиза еще училась в гимназии. Это было через год после встречи с Блоком, но Гумилев уж никак до его туманного, загадочного образа не дотягивал, хотя именно загадочность делал знаменем своего поведения. Впрочем, любви не получилось еще и потому, что всю жизнь, как будто черной нитью пришитый, Гумилев любил «колдунью из города Змиева», Анну Горенко, вернее, Ахматову, и любовь к другим женщинам для него была всего лишь лекарством от Анны.

Забавна эта встреча двух, безусловно, родственных душ! Ведь и для Лизы другие мужчины всегда были лишь попыткой вылечиться от любви к Блоку. «Иногда любовь к другим, большая, настоящая любовь, заграждала Вас, но все кончалось всегда, и всегда как-то не по-человечески, глупо кончалось, потому что — вот Вы есть», — признается она в письме к нему спустя несколько лет…

Лиза и Николай Гумилев навсегда сохранили друг к другу очень теплые чувства, однако вскоре Лиза попыталась забыться с другим человеком. Звали его Дмитрий Кузьмин-Караваев. Он был другом и дальним родственником Гумилева, происходил из профессорской петербургской семьи, был человек утонченный, образованный, светский, общительный, сугубо столичный, друг поэтов, декадент по своему существу, но социал-демократ. Большевики вовлекли его в работу связного, и он какое-то время перевозил нелегальную литературу. Был пойман, судим, но вызволен отцом. После 1906 года Дмитрий разочаровался в подпольной работе, вышел из партии. Однако «товарищи» долго еще его преследовали, угрожали и шантажировали.

19 февраля 1910 года Лиза вышла за Дмитрия замуж — неожиданно для родных, подруг и, если честно, для себя. Венчание происходило в церкви Рождества Богородицы при гимназии Александра I. Приглашенных было немного, но все Лизины подруги присутствовали. Они еще были гимназистками, а Лиза теперь становилась светской дамой.