Джон Ирвинг - Четвертая рука

• Название: Четвертая рука
• Автор: Джон Ирвинг
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-334-5

Американский писатель Джон Ирвинг — мастер психологической прозы и блестящий сценарист. Фильмы, поставленные по его романам, не сходят с экранов всего мира. Это и оскароносный «Мир глазами Гарпа» («Мир от Гарпа» в нашем прокате), и «Отель Нью-Хэмпшир», и «Правила виноделов» — за сценарий к нему Ирвинг тоже получил «Оскара», а режиссер Лаосе Хальстрём номинировался на эту премию. Теперь они вместе работают над экранизацией романа «Четвертая рука». Предполагается, что на главную роль — журналиста, которому во время телерепортажа из индийского цирка лев отгрыз руку, — будет приглашен Джордж Клуни.

Герой Ирвинга — красавец, любимец женщин — успешно поднимался по карьерной лестнице, когда с ним случилась эта прискорбная история. Репортаж видели миллионы телезрителей, и журналист стал знаменитостью. Его будет оперировать лучший врач-трансплантолог, а безвестная вдова отдаст для пересадки руку своего погибшего мужа, — но с одним условием, и каким!

---

— Сришком много девочек, и они совсем не морятся! — извиняющимся тоном пожаловался хозяин гостиницы, хотя Патрик и Эвелин ни слова ему не сказали насчет отсутствия горячей воды: их вполне устраивала и чуть теплая.

Весь уик-энд они не покидали постели и, как сумасшедшие, занимались сексом; лишь изредка выходили на улицу, чтобы немного передохнуть и прогуляться к какому-нибудь из храмов, слава которых (в отличие от славы Патрика Уоллингфорда) была вполне заслуженной.

Оказалось, что Эвелин Арбутнот нравится заниматься сексом почти безостановочно. В течение сорока восьми часов… а впрочем, не важно. Просто неприлично подсчитывать, сколько раз за это время они совокуплялись. Достаточно сказать, что к вечеру воскресенья Уоллингфорд был выжат как лимон, а когда они с Эвелин сели на поезд, чтобы со скоростью двести миль в час вновь помчаться в Токио, член у Патрика нестерпимо болел, как у подростка, который слишком увлекся делом рук своих.

Ему понравилось то немногое, что он успел увидеть: залитые дождем святыни Киото. Стоя в огромном деревянном храме и слушая, как проливной Дождь стучит по крыше, он ощущал себя запертым внутри какого-то простейшего музыкального инструмента, вроде барабана, вместе с целой толпой гомонящих девчонок.

Многие девочки были в школьных формах, что придавало их толпе сходство с воинским подразделением. Некоторые были хорошенькие, но большинство — нет, а кроме того, в этот уик-энд, совпавший с национальным религиозным праздником (впрочем, официального названия этого праздника Уоллингфорд так и не выяснил), он видел перед собой только Эвелин Арбутнот.

Заниматься с ней любовью оказалось очень приятно; отчасти и потому, что она явно наслаждалась его обществом. Ее тело, которое он никак не смог бы назвать красивым, показалось ему на редкость функциональным: этакое хитроумное устройство для любовных утех. Она и пользовалась им, как хорошо отлаженным инструментом. На одной груди у нее Патрик заметил довольно большой шрам явно не случайного происхождения. (Слишком он был прямой и тонкий — таким обычно бывает след от скальпеля хирурга.)

— У меня удалили опухоль, — пояснила Эвелин, когда Патрик спросил ее о происхождении этого шрама.

— Должно быть, довольно большую, — заметил он.

— Да, но оказалось, что все это пустяки. И теперь я прекрасно себя чувствую, — заверила она.

Лишь на обратном пути в Токио миссис Арбутнот заговорила с ним как мать с сыном.

— Ты и дальше намерен так с собой поступать, Патрик? — спросила она, сжимая в руках его правую ладонь.

— Поступать с собой? — удивился Патрик.

— С тобой же черт знает что творится! — воскликнула Эвелин, и он почувствовал, что ее искренне волнует его дальнейшая судьба.

— Это точно. Я в полном раздрае, — согласился он.

— Вот именно. И ты это отлично понимаешь. Карьеру свою ты пустил псу под хвост, но куда печальнее то, что у тебя нет никакой жизни! Ты безнадежно утратил направление и плывешь по воле волн, как суденышко в открытом море! Так нельзя, дорогой мой!

(Слово «дорогой» в ее устах звучало непривычно и довольно жестко.)

Патрик принялся рассказывать ей о докторе Заяце и о возможности после долгих лет ожидания обрести наконец новую руку.

— Я совсем не руку твою имела в виду, — прервала его Эвелин. — Кому какое дело, есть у тебя левая рука или нет? Ведь пять лет прошло! Ты и без левой руки прекрасно справляешься. Всегда ведь можно попросить кого-то порезать тебе помидор или без помидора обойтись. Ты, красавчик мой, не из-за отсутствующей руки стал всеобщим посмешищем. А отчасти из-за своей работы, но, главное, из-за того, как бездарно ты живешъ\

— Ах, вон оно что… — протянул Патрик и попытался высвободить из материнских ладоней миссис Арбутнот свою руку, но та не отпускала. У нее-то, в отличие от него, было две руки, так что держала она крепко.

— Послушай, Патрик, — сказала она. — Это здорово, что доктор Зайзац хочет дать тебе новую левую руку…

— Доктор Заяц, — раздраженно поправил Уоллингфорд.

— Ну, Заяц, — согласилась миссис Арбутнот и продолжала: — Конечно, требуется большое мужество, чтобы решиться на столь рискованный эксперимент…

— Между прочим, это будет всего лишь второй случай в мире! — заявил Патрик, снова раздражаясь. — Первая попытка трансплантации руки окончилась неудачей.

— Да-да… ты мне говорил, — напомнила ему миссис Арбугнот. — Но меня волнует другое: хватит ли у тебя мужества переменить свою жизнь!

И, сказав это, она мгновенно уснула. Во сне ее хватка несколько ослабла, и Уоллингфорд мог бы, наверное, незаметно высвободить свою руку, но побоялся ее разбудить.

Из Токио Эвелин собиралась лететь в Сан-Франциско, Уоллингфорд — в Нью-Йорк. В Сан-Франциско намечалась еще одна конференция по женским проблемам.

Он так и не выяснил у нее, какую роль она играет в женском движении, и ни одной ее книги до конца не прочитал. Та единственная, за которую он взялся, показалась ему на редкость скучной. Сама Эвелин Арбугнот, безусловно, была куда интереснее своих книг. Подобно многим умным и энергичным людям, живущим на износ, писала она довольно плохо.

В постели, где люди свободнее говорят о себе, миссис Арбутнот рассказала Патрику, что дважды была замужем. В первый брак она вступила совсем юной и вскоре развелась А второй ее муж, которого она по-настоящему любила, умер. Так что Эвелин Арбутнот была вдовой, имела взрослых детей и малолетних внуков. Дети и внуки, сказала она, это и есть ее жизнь, а писательство и путешествия — всего лишь призвание. Впрочем, Уоллингфорд, плохо знакомый с ее творчеством, так и не понял, о чем она говорит. Но, вспоминая об Эвелин Арбутнот, всегда признавал, что именно она помогла ему разобраться в себе самом.

Незадолго до прибытия в Токио стайка японских школьниц и сопровождавшая их учительница узнали Уоллингфорда. Они явно намеревались отправить одну из девчонок за автографом к «бедолаге». Патрик очень надеялся, что никто из них на это не решится: чтобы расписаться, ему пришлось бы потревожить спящую Эвелин — вытащить свою правую руку из ее некрепко сжатых пальцев.

Девочки робели, и по проходу двинулась учительница. Она тоже носила форму, немногим отличавшуюся от формы ее подопечных, и была совсем еще молоденькая, но в ее чертах и повадке уже чувствовались строгость и педантичность, свойственные преподавателям более старшего возраста. Впрочем, молодая женщина была изысканно вежлива, говорила шепотом и изо всех сил старалась не разбудить Эвелин. Уоллингфорду даже пришлось высунуться в проход чтобы расслышать ее голос, заглушаемый грохотом «поезда-пули».

—Девочки просили меня передать вам, что находят вас очень красивым и очень мужественным, — пролепетала юная учительница. — И я полностью присоединяюсь к их мнению! Но мне хотелось бы вот что сказать: когда я вас впервые увидела — ну, рядом со львом, — вы мне, к сожалению, совсем не понравились. Нет, тогда вы таким милым не были. Но теперь, когда я смотрю на вас, как вы путешествуете вместе с вашей мамой, как вы дружны с нею, как весело вы с ней разговариваете, я вижу: да, вы действительно очень милый!

— Спасибо, — ответил ей Уоллингфорд тоже шепотом, хотя его, надо сказать, здорово задели ее слова. А когда юная учительница вернулась на свое место, Эвелин крепко стиснула его руку — давая понять, что все слышала. Уоллингфорд посмотрел на нее глаза ее были широко открыты, на губах играла веселая улыбка.

Не прошло и года, как Патрик вспомнил эту улыбку: в тот день он узнал о ее смерти.

— Ремиссия кончилась, и рак груди снова стал прогрессировать, — сообщил а Уоллингфорду одна из дочерей Эвелин, когда он позвонил, чтобы выразить свои соболезнования ее детям и внукам. Опухоль, которую Эвелин Арбутнот назвала «пустяковой», оказалась очень большой и дала метастазы. А если учесть, каким длинным был шрам у нее на груди, она, возможно, уже и тогда, в Японии, это понимала.

Была в облике Патрика Уоллингфорда некая хрупкость, из-за которой все женщины — исключая, правда, его бывшую жену Мэрилин — старались его беречь и всё ему прощали. Также поступила и Эвелин Арбутнот, хотя это было совсем не в ее характере.

Уоллингфорд вспоминал впоследствии, что так и не спросил у молоденькой учительницы, как называется тот японский праздник. Невероятно, но он, журналист, проведя целых шесть дней в Японии, абсолютно ничего не узнал об этой стране!

И та учительница, и все японцы, с которыми Патрик знакомился, вели себя исключительно вежливо и учтиво, даже японские газетчики, устроители женской конференции. Они оказались куда более воспитанными, чем подавляющее большинство журналистов, с которыми Патрик работал или встречался в Нью-Йорке. Но он ни о чем их не спрашивал, слишком поглощенный собой и тем, что с ним происходило. Единственное, чему он за эти шесть дней кое-как научился, это подражать английскому произношению японцев, причем делал это плохо.