Джон Ирвинг - Четвертая рука

• Название: Четвертая рука
• Автор: Джон Ирвинг
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-334-5

Американский писатель Джон Ирвинг — мастер психологической прозы и блестящий сценарист. Фильмы, поставленные по его романам, не сходят с экранов всего мира. Это и оскароносный «Мир глазами Гарпа» («Мир от Гарпа» в нашем прокате), и «Отель Нью-Хэмпшир», и «Правила виноделов» — за сценарий к нему Ирвинг тоже получил «Оскара», а режиссер Лаосе Хальстрём номинировался на эту премию. Теперь они вместе работают над экранизацией романа «Четвертая рука». Предполагается, что на главную роль — журналиста, которому во время телерепортажа из индийского цирка лев отгрыз руку, — будет приглашен Джордж Клуни.

Герой Ирвинга — красавец, любимец женщин — успешно поднимался по карьерной лестнице, когда с ним случилась эта прискорбная история. Репортаж видели миллионы телезрителей, и журналист стал знаменитостью. Его будет оперировать лучший врач-трансплантолог, а безвестная вдова отдаст для пересадки руку своего погибшего мужа, — но с одним условием, и каким!

---

Джон ИРВИНГ ЧЕТВЕРТАЯ РУКА

Посвящается Ричарду Глэдстейну и Лаосе Хальстрём

«…когда ищешь что-то, путешествие удлиняется». [1]

Слова телефонного мастера в книге Э.-Б. Уайта «Стюарт Литтл»

Глава 1 Репортер, которого лев погрыз

Представьте себе молодого человека, которому задолго до того, как он перешагнул порог зрелости, суждено было лишиться левой руки менее чем за тридцать секунд — именно столько продолжался прославивший его эпизод.

В школе наш герой подавал большие надежды: милый и смышленый мальчик, к счастью, далеко не оригинальный. Те из сверстников, кто еще помнил, каким был в младших классах будущий реципиент трансплантированной руки, вряд ли назвали бы его смельчаком. Впрочем, в старших классах и в колледже он также не отличался особенной храбростью, хотя пользовался у девушек несомненным успехом. А уж безрассудство ему и вовсе не было присуще. Бывшие подружки, единодушно признавая его внешнюю привлекательность, в один голос твердили, что самое лучшее в нем — это уступчивость.

Пока он учился в колледже, никто и предположить не мог, что судьбой ему уготована великая cлава. «Такой был теленок», — сказала одна из его тогдашних приятельниц.

Того же мнения придерживалась и другая молодая женщина, близкая знакомая нашего героя в годы его учебы в аспирантуре. «Самоуверенность ему совершенно не свойственна, как, впрочем, и желание выпендриться!» — решительно заявила она.

По лицу этого юноши постоянно блуждала смущенная улыбка — так улыбается, увидев вас, человек, который знает, что с вами знаком, но никак не может припомнить, при каких обстоятельствах вы встречались — то ли на похоронах, то ли в борделе, и во взгляде его появляется странное и тревожное выражение — сочетание грусти и замешательства.

Он вступил в любовную связь со своей научной руководительницей, что было следствием (или причиной) его полнейшей растерянности по окончании курса. Годы спустя эта дама — она была разведена и имела почти взрослую дочь — признавалась: «Никогда нельзя полностью доверяться мужчине столь привлекательной наружности! К тому же это классический случай полного неумения хоть что-то довести до конца. Впрочем, сперва надежда была, и мне, естественно, хотелось ему помочь, как-то его поддержать, переделать… и… да, мне сразу же захотелось заняться с ним сексом!»

При этих словах глаза ученой дамы неизменно вспыхивали отблеском былой страсти; вспыхивали и тут же гасли, словно лицо ее освещал прощальный луч заката, для которого любое расстояние — пустяк. Ей вспоминались его «крайняя беззащитность и уязвимость — безумно трогательные».

Позвольте, но как же столь мягкий и бесхарактерный человек решился на чрезвычайно рискованную операцию? Кто отважится на такое, кроме любителей приключений и безнадежных идеалистов?

Нашего героя никто не назвал бы ни авантюристом, ни идеалистом, хотя идеалистом он, конечно, был — только очень давно. Ребенком он не мог не мечтать, и какими бы смутными ни были его цели, он все же к чему-то стремился.

Уже упомянутая ученая дама, весьма уверенно чувствовавшая себя в роли эксперта, особенно упирала на то, что молодой человек слишком рано потерял родителей — они умерли, когда он еще учился в колледже. Родители, впрочем, полностью его обеспечили, так что он мог бы до скончания века ходить в студентах. Однако учился он вполне прилично, хотя и без особого интереса. Он по природе своей не был «заводилой» и всегда с готовностью принимал то, что предлагали другие.

Короче, по своему характеру этот человек сумел бы примириться с потерей руки и, более того, превосходно приспособился бы к новому положению. Никто из его знакомых в этом не сомневался.

К тому же по профессии он был тележурналистом. Разве одной руки для этого не достаточно?

Впрочем, он-то как раз считал, что новая рука ему совершенно необходима, изучил специальную литературу по трансплантации конечностей и ясно представлял себе возможные осложнения. Однако кое-каких тонкостей так и не понял. Исследователь он был никудышный, и ему попросту не приходило в голову, что новая рука будет все-таки не совсем его рукой — ведь до операции она, безусловно, принадлежала кому-то другому.

Нет, хорошо все-таки, что он был тележурналистом! Они в большинстве своем люди смышленые — в том смысле, что быстро соображают и умеют, что называется, ковать железо, пока горячо. На телевидении не терпят проволочек. Если уж решился на трансплантацию руки, к чему тянуть с операцией?

Патрик Уоллингфорд — так звали нашего героя, — не задумываясь, отдал бы свою журналистскую славу за новую левую руку. Когда с ним случилась беда, Патрик весьма успешно поднимался по крутой карьерной лестнице, успел поработать на двух из трех крупнейших телеканалов, неустанно сожалея о том, что рейтинги сказываются на качестве новостных программ. Сколько раз главные редакторы, которых куда чаще можно увидеть в мужской курилке, нежели в аппаратной, принимали «в высшей степени важные для маркетинга решения» и портили все дело. (По мнению Уоллингфорда, руководители новостных программ давно уже без боя сдали свои позиции маркетологам.)

Короче говоря, Патрик не сомневался, что коммерческий подход к информационным программам губителен для новостей. С какой стати, возмущался он, новости должны приносить такую же прибыль, как развлекательные передачи? Зачем давить на информационные программы, даже гонясь за прибылью? Новости — это ведь не голливудские сплетни, не чемпионаты мира и не игры на суперкубок. Новости (Патрик имел в виду настоящие новости, раскрывающие суть событий) никоим образом не должны состязаться в рейтингах с комедиями или так называемыми драмами.

Патрик Уоллингфорд продолжал работать на одном из ведущих телеканалов, когда в ноябре 1989 года пала Берлинская стена. Разумеется, он тут же устремился в Берлин, чтобы не пропустить столь знаменательного события, однако его берлинские материалы редакторы неизменно «обстригали» — порой наполовину, — что, по мнению Патрика, было крайне несправедливо. Кто-то в нью-йоркской редакции даже ляпнул: «Да чего там, все эти внешнеполитические дела — сплошное дерьмо!»

Когда же телекомпания стала закрывать свои бюро в других странах, Патрик Уоллингфорд последовал примеру своих коллег и перешел на чисто информационный канал. Канал был так себе, зато круглые сутки передавал международные новости.

Неужели Уоллингфорд оказался столь наивен, полагая, что международному новостному каналу безразличен собственный рейтинг? Его подсчитывали самым скрупулезным образом и довольно точно могли определить, в какое время суток внимание телезрителей усиливается или ослабевает.

Коллеги Уоллингфорда, хоть и не без оговорок, считали, что Патрик идеально подходит на роль телеведущего. Его лицо с правильными, чуть резковатыми чертами отлично смотрелось на экране; к тому же он честно отслужил свой корреспондентский срок. Как ни странно, расплатой за это стала ненависть его жены.

Теперь, правда, уже бывшей жены. Патрик клял свои бесконечные командировки, но его жена (в ту пору она еще была его женой) утверждала, что все дело в женщинах. Сказать по правде, Уоллингфорд любил развлечься на стороне — как в командировках, так и в Нью-Йорке.

Незадолго до прискорбной истории со львами против Уоллингфорда было возбуждено дело о предполагаемом отцовстве. И хотя дело вскоре закрыли — анализ ДНК оказался отрицательным, — сама возможность подобного процесса привела его жену в бешенство. Мало того что ее ветреного супруга уличили в вопиющей неверности, она давно хотела ребенка, а Патрик упорно ей в этом отказывал. (Опять же кляня на чем свет стоит свои командировки.)

Бывшая жена Уоллингфорда — ее, кстати, звали Мэрилин — позже говорила: жаль, мол, что муженек потерял всего лишь левую руку, а не кое-что другое. После развода с Патриком она очень быстро вышла замуж, забеременела, родила и тут же снова развелась. А потом постоянно твердила, что по сравнению с той болью, какую она испытала при родах — а ведь она так хотела ребенка, — страдания Патрика, утратившего руку, можно считать сущей ерундой.

Патрик Уоллингфорд вспыльчивостью не отличался; ровный спокойный нрав был неотъемлемым его достоинством, как и привлекательная внешность. Но память о пережитом страдании он хранил свято и на эту святыню не позволял посягать никому. Уоллингфорда выводили из себя попытки принизить его трагедию. «Подумаешь, роды», — возмущался он, когда Мэрилин говорила, что ей было больнее, чем ему.

Не всегда удавалось ему сохранить душевное равновесие и в тех случаях, когда Мэрилин начинала твердить, что он неисправимый бабник Патрик считал, что за юбками никогда не бегал. Он не соблазнял женщин — лишь поддавался соблазну. Он никогда не звал их — они звали его сами. Если можно так выразиться, Патрик Уоллингфорд представлял собой мальчишеский эквивалент тех девушек, которые просто не в состоянии сказать «нет» — бывшая жена Уоллингфорда особенно подчеркивала слово «мальчишеский». (Патрику было под тридцать, когда они развелись, но, по словам Мэрилин, он так и остался вечным мальчишкой.)