Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

• Название: Странствие Бальдасара
• Автор: Амин Маалуф
• Издательство: АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-028515-9

… 1666 год.

Европа, истерзанная бесконечными войнами, с ужасом ждет прихода… КОГО? Мессии — или Зверя?

Мир, по которому генуэзский торговец древностями Бальдасар Эмбриако, человек, принадлежащий в равной степени Западу и Востоку, начинает свой мистический путь — поиски Книги, что, согласно легенде, способна принести испуганным, растерявшим ориентиры людям Спасение…

Новое — «Имя Розы»?

Прочитайте — и узнаете!

---

Как обычно, я поспешил в кофейню к моему греку из Кандии, а «вдова» пошла к Верхним воротам, оглядываясь на каждом шагу и бросая на меня прощальные взгляды, словно нам уже не суждено увидеться. Эти взгляды разрывали мне сердце, но должна же она добыть этот чертов фирман, чтобы мы могли свободно любить друг друга! И вот я напустил на себя строгий вид и смело подал ей знак идти и пересечь эти ворота. На это она была не способна. С каждым шагом она дрожала все больше и шла все медленнее. Напрасно славный Хатем поддерживал ее под руку и увещевал шепотом: ее уже не несли ноги. Ему пришлось смириться и отвести ее ко мне, почти волоком. Утопая в слезах, она извинялась, рыдая, за то, что выказала себя такой слабой.

— Как только я приблизилась к воротам, мне показалось, что я снова вижу отрубленную голову. У меня даже во рту пересохло.

Я утешал ее, как мог. Хатем спросил, стоит ли ему туда сходить. Поразмыслив, я попросил его зайти только к секретарю из Оружейного зала, узнать, что он нашел в третьем списке, и сразу же возвращаться. Ответ судейского был тем самым, какого я опасался: «В третьем списке ничего нет. Но мне стало известно, что существует четвертый список…» За свои труды он потребовал еще два пиастра. Наше несчастье стало верной рентой для этого жалкого молодчика.

Мы ушли оттуда, унылые и огорченные, и всю обратную дорогу молчали.

Что же теперь делать? Хорошо бы дать ночи успокоить мою тревогу. Если бы мне удалось заснуть…

15 ноября.

Ночь не принесла никакого решения, и мне захотелось найти утешение от своих тревог в молитве. Но я сразу пожалел об этом. Нельзя внезапно ощутить себя верующим, как нельзя внезапно стать неверующим. Должно быть, даже Всевышний утомился от скачков моего настроения.

Отправившись этим воскресным утром в церковь в Пере, я спросил у отца Тома, не исповедует ли он меня. Посчитав, что тут, вероятно, что-то срочное, он извинился перед окружавшими его многочисленными прихожанами, отвел меня к исповедальне и выслушал мой — столь неловкий! — рассказ о Марте и обо мне. Прежде чем дать отпущение грехов, он взял с меня обещание не приближаться больше к «этой женщине», поскольку она не моя жена. Помимо укоров, он также обратился ко мне со словами поддержки. Я запомню эти слова, но не уверен, что сдержу обещание.

В начале службы я совсем не хотел исповедоваться. Я стоял, преклонив колена, в полумраке под внушительными сводами, в облаке ладана, и пережевывал свои волнения и страхи, как вдруг меня охватило это желание. Прекрасно понимаю, что к этому меня подтолкнул вовсе не приступ благочестия, а приступ отчаяния. Моим племянникам, приказчику и Марте, сопровождавшим меня в церковь, наверное, пришлось долго меня дожидаться. Если бы я хорошенько подумал, я бы отложил эту исповедь, чтобы прийти туда одному. Я редко исповедуюсь, и все в Джибле это знают; чтобы снискать расположение кюре, я дарю ему время от времени какую-нибудь молитвенную книгу, и он делает вид, будто верит в то, что я мало грешил. Вот почему мой сегодняшний жест равносилен публичной исповеди — я понял это по поведению моих спутников, когда мы вышли из церкви. Глаза Хатема светились насмешкой, глаза племянников то смотрели на меня сердито, то избегали моего взгляда, а глаза Марты кричали: «Предатель!» Насколько мне известно, сама она не исповедовалась.

Придя домой, я посчитал необходимым торжественно собрать их всех вокруг себя и объявить, что намерен жениться на Марте, как только она добьется расторжения своего первого брака, и что я только что говорил об этом с капуцином. Добавив, сам не слишком этому веря, что, если, по счастью, ее вдовство будет подтверждено на днях, мы поженимся здесь же, в Константинополе.

— Вы для меня мои дети, и я хочу, чтобы вы любили и уважали Марту как собственную мать.

Хатем склонился к моей руке, потом — к руке моей будущей супруги. Хабиб горячо расцеловал нас обоих, пролив бальзам мне на сердце; Марта долго обнимала его, но на этот раз, клянусь, я не испытал ревности; уверен, что никогда они не будут сжимать друг друга в тесных объятиях. Что до Бумеха, он тоже подошел нас обнять — в своей манере: бегло, загадочно. Казалось, он погружен в размышления, о которых мы никогда ничего не узнаем. Может быть, он думал, что это неожиданное потрясение — еще один знак, еще один из бесчисленных ударов, волнующих душу перед концом света.

Сегодня вечером, сидя в своей комнате и выводя эти строки, я ощутил угрызения совести. Если бы я мог прожить этот день еще раз, я прожил бы его иначе! Ни исповеди, ни торжественного заявления. Но что за важность! Что сделано, то сделано! Нельзя наблюдать за собственной жизнью с высокой вершины!

16 ноября.

При пробуждении угрызения совести продолжали терзать меня. Чтобы усмирить их, я сказал себе, что исповедь освободила меня от давящего бремени. Но это не совсем так. Осознание акта плотской любви придавило мои плечи только в ту минуту, когда я преклонил колени в церкви, не раньше. Раньше я не называл грехом то, что случилось в пятницу. А теперь я сержусь на себя за то, что назвал так нашу любовь. Если я думал освободиться от тяжести в исповедальне, то сейчас понимаю, что, напротив, только взвалил на себя лишний груз.

Больше того, меня обступили тревожные вопросы: куда нам идти? куда мне вести своих? к чему побуждать Марту? Да, что же делать?

Хатем сказал мне, что, по его мнению, наилучшим решением было бы добиться от какого-нибудь чиновника за большую мзду получения фальшивой бумаги, удостоверяющей, что муж Марты казнен. Я не отверг с испуганным видом этого предложения, как должен был бы сделать честный человек. У меня слишком много седых волос, чтобы я еще верил в чистоту, справедливость или невинность этого мира, и, по правде говоря, я даже склоняюсь к тому, что лучше уж подложный документ, который освободит нас, чем подлинный, который закабалит. Но вернуться в Джибле и повенчаться в церкви на основании бумаги, о которой я буду знать, что это фальшивка? Провести остаток жизни в страхе увидеть, как однажды откроется дверь и войдет человек, которого я преждевременно похоронил, чтобы жить с его женой? Нет, я не могу на это решиться!

17 ноября.

Сегодня вторник, и чтобы отвлечься от своих тревог, я позволил себе одну из моих излюбленных радостей — побродить одному по улицам города и на целый день затеряться в квартале книжных лавок. Но когда по соседству с мечетью Сулеймана я простодушно упомянул имя Мазандарани в разговоре с купцом, спросившим, что я ищу, тот нахмурил брови и быстро подал мне знак понизить голос. Удостоверившись, что меня никто, кроме него, не слышал, он пригласил войти и приказал своему сыну удалиться, чтобы мы могли поговорить без свидетелей.

Но даже когда мы остались одни, он говорил очень тихо: настолько, что мне приходилось делать постоянное усилие, чтобы расслышать его. По его словам, самым высоким властям стало известно о предсказаниях насчет Судного дня, что уже рядом с нами; один астролог будто бы сказал великому визирю, что все столы скоро будут перевернуты, а яства убраны, что самые большие тюрбаны падут на землю вместе с головами, которые их носят, и все дворцы обрушатся на тех, кто в них обитает. Из страха, как бы эти слухи не вызвали панику или мятеж, был отдан приказ забирать и уничтожать все книги, объявляющие о неотвратимости конца света; те же, кто их переписывает, продает, распространяет или комментирует, подлежат самому суровому наказанию. Все это делается под покровом тайны, признался мне славный человек, показав на закрытую лавку соседа, который был схвачен и замучен, и даже его собственные братья не решались справляться о его судьбе.

Я был бесконечно признателен своему коллеге, взявшему на себя труд предупредить меня об опасности и оказавшему мне такое доверие, несмотря на мое происхождение. Но, может быть, как раз из-за моего происхождения он и почувствовал ко мне доверие. Если бы власти хотели испытать или выследить его, не стали бы они подсылать к нему генуэзца, не так ли?

То, что я узнал сегодня, проливает новый свет на происшедшее со мной в Алеппо и лучше объясняет необычную реакцию книгопродавцев из Триполи, когда я осведомился у них о «Сотом Имени».

Мне бы надо стать сдержаннее, осмотрительнее, и, главное, не следует теперь бегать по книжным лавкам с названием книги на устах. Да, надо бы, так я говорю себе сегодня, но не уверен, что смогу долго придерживаться этого разумного поведения. Так как слова того доброго человека не только побуждают меня к осторожности, но они также разжигают мое любопытство к этой проклятой книге, которая все время надо мной насмехается.

18 ноября.

Сегодня я еще раз пошел к книжникам и ходил до наступления ночи. Я смотрел, наблюдал, рылся в книгах, ни разу все же не справившись о «Сотом Имени».

Я кое-что приобрел, и среди прочих одно редкое сочинение, давно мною разыскиваемое: «Знание об оккультных письменах», приписываемое Ибн-Вахшийе. В нем изложено с десяток различных систем письма, расшифровать которые может только посвященный; если бы я раньше приобрел эту книгу, я, может быть, выбрал бы одну из них, чтобы вести свой дневник. Но поздно, у меня уже образовались свои привычки, я использую собственный шифр и не стану его менять.