Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

• Название: Странствие Бальдасара
• Автор: Амин Маалуф
• Издательство: АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-028515-9

… 1666 год.

Европа, истерзанная бесконечными войнами, с ужасом ждет прихода… КОГО? Мессии — или Зверя?

Мир, по которому генуэзский торговец древностями Бальдасар Эмбриако, человек, принадлежащий в равной степени Западу и Востоку, начинает свой мистический путь — поиски Книги, что, согласно легенде, способна принести испуганным, растерявшим ориентиры людям Спасение…

Новое — «Имя Розы»?

Прочитайте — и узнаете!

---

Следующей ночью начался ад. Я дрожал, метался и задыхался, одежда и простыни промокли насквозь. В смутном гудении голосов, эхо которых раздавалось в моей больной голове, я услышал, как «вдова» прошептала у моего изголовья:

— Он не поедет завтра. Если он отправится в дорогу в таком состоянии, то умрет прежде, чем доберется до Листаны.

Листана — это слово на диалекте обитателей Джибле означало Стамбул или Истамбул, Византии, Порту, Константинию…

И в самом деле, утром я даже не пытался встать. Вероятно, я исчерпал все свои силы за предыдущие дни, нужно было дать телу отдых, чтобы поправиться.

Но я тогда был еще очень далек от исцеления. О том, что я пережил в следующие три дня, я сохранил только несколько смутных картин. По-моему, я так близко прикоснулся к смерти, что и до сего дня некоторые мои суставы остались онемевшими, так, говорят, было когда-то с воскресшим Лазарем. В этой битве с болезнью я потерял несколько фунтов своей плоти: так бросают хищнику мясо, чтобы успокоить его. И до сих пор я не могу говорить об этом, не заикаясь, должно быть, и в душе моей осталось какое-то онемение. Слова мне даются с трудом.

Однако в памяти моей от этой вынужденной остановки в Афьон-Карахисаре останется не страдание и не отчаяние. Караван бросил меня, и, вероятно, я уже слышал страстный зов смерти. Но каждый раз, как я открывал глаза, я видел Марту, сидящую, скрестив ноги, у моего изголовья; она смотрела на меня, не отрываясь, и старалась скрыть беспокойство улыбкой. А когда я вновь закрывал глаза, она держала меня за левую руку: одна ее рука была крепко — ладонь к ладони — прижата к моей, а другой она время от времени медленно проводила по моим пальцам, лаская их, выказывая этим жестом поддержку и бесконечное терпение.

Она не стала звать ни знахаря, ни аптекаря — те прикончили бы меня вернее, чем лихорадка. Марта вылечила меня не только своим присутствием, не только глотками свежей воды, которую она давала мне пить, а этими двумя руками, что удерживали меня от ухода. И я не ушел. Три дня, как я говорил, смерть бродила вокруг, я уже почти стал ее добычей. Но на четвертый день, словно утомившись или, быть может, сжалившись, она удалилась.

Я не хочу создавать впечатление, что мои племянники или приказчик покинули меня. Хатем все время был рядом, и племянники, в промежутке между прогулками по городу, возвращались справиться о моем состоянии, озабоченные и огорченные, — в их возрасте невозможно представить себе большей преданности. Да сохранит их Господь, мне не в чем их упрекнуть, разве лишь в том, что они увлекли меня в эту поездку. Но благодарность моя прежде всего — Марте. Нет, «благодарность» неподходящее слово. С моей стороны было бы даже верхом неблагодарности, если бы я удовольствовался только этим, высказав ей свою «благодарность». То, что оплачено слезами, не может быть возмещено соленой водой.

Для любого существа конец света — это прежде всего его собственный конец, и мой внезапно показался мне неминуемым. Не дожидаясь рокового года, я был уже готов ускользнуть от мира, когда меня удержали ее руки. Две руки, лицо, сердце, то сердце, что я считал способным на любовные безумства и мятежное упрямство, но, может быть, я не находил в нем нежности — такой сильной, такой всепоглощающей. С той минуты, как мы оказались по недоразумению в одной постели, изображая мужа и жену, каждую ночь я говорил себе, что по неотвратимой логике вещей в конце концов я выдам желание за любовь, пусть и пожалею об этом на рассвете. Теперь же я говорю, что Марта на самом деле моя жена — гораздо больше, чем это кажется окружающим; и в тот день, когда я соединюсь с ней, это случится не по прихоти игры, не от опьянения страстью, не в порыве чувств, нет — это станет самым пылким и самым правильным моим поступком. Независимо от того, будет ли она в тот день свободна от обета, некогда связавшего ее с подлецом супругом.

Я говорю «в тот день», потому что он еще не настал. Убежден, что она думает так же, как и я, но пока нам не представился случай. Если бы мы были сейчас на пути в Таре и нам пришлось провести следующую ночь в доме двоюродного брата Маимуна, мы соединили бы наши тела, как соединены отныне наши души. Но к чему смотреть назад, я — здесь, у врат Константинополя, я жив, и Марта рядом со мной. Любовь питается терпением, так же как и желанием — не этот ли урок получил я от Марты в Афьон-Карахисаре?

Мы снова двинулись в путь только в конце недели, присоединившись к каравану, следовавшему в Дамаск, с которым, по странному стечению обстоятельств, ехали двое моих знакомых — парфюмер и священник. На один день мы останавливались в Кютахье, на другой — в Измите 23, сегодня в первой половине дня мы добрались до Скутари. Некоторые из наших спутников решили, не откладывая, сразу сесть на корабль; я же предпочел поберечь силы и дать себе время для послеполуденного отдыха, чтобы завтра в субботу спокойно завершить последний этап нашего путешествия. Со времени нашего отъезда из Алеппо мы провели в дороге пятьдесят четыре дня — вместо запланированных сорока, а если считать от Джибле — шестьдесят девять. Лишь бы Мармонтель еще не отплыл во Францию, увозя с собой «Сотое Имя»!

В Константинополе, 31 октября 1665 года.

Сегодня Марта перестала быть «моей женой». Видимость отныне совпадает с действительностью, дожидаясь, пока однажды действительность не совпадет с видимостью.

Не то чтобы я решил положить конец путанице, длившейся два месяца и с каждым шагом делавшейся все более привычной, но сегодня обстоятельства сложились таким образом, что мне пришлось бы всем бесстыдно лгать, продолжи я настаивать на этом вымысле.

Как только мы пересекли пролив — в такой сутолоке людей и животных, что я всерьез опасался, что наша лодка сейчас потонет, я тут же направился на поиски дорожной гостиницы, которую содержал один генуэзец по имени Баринелли, у которого мы с отцом останавливались во время нашей поездки в Константинополь двадцать четыре года тому назад. Но этот человек уже умер, а дом больше не был гостиницей, хотя и принадлежал той же семье, и один из внуков прежнего хозяина все еще жил там с одной служанкой — еще издали я заметил ее.

Когда я, поздоровавшись с юным Баринелли, упомянул свое имя, он начал взволнованно расхваливать моих славных предков и настоял на том, чтобы мы остановились у него. Потом он спросил меня, кто мои благородные спутники. Не слишком колеблясь, я ответил, что это два моих племянника, а тот, кто занимается лошадьми на улице, — мой приказчик; и еще одна уважаемая дама из Джибле, вдова, приехавшая в Константинополь под нашим покровительством, чтобы уладить некоторые административные формальности.

Не стану отрицать, в этот миг у меня сжалось сердце. Но не могло быть и речи, чтобы я ответил иначе. Иногда путешествие располагает к фантазиям, но нужно вовремя остановиться, нужно вовремя вернуться к реальности.

Для меня пробуждение звалось Константинополем. Завтра же, в воскресенье, я надену парадную одежду и отправлюсь в посольство французского короля или, точнее, в церковь при посольстве, разыскивать шевалье Мармонтеля. Надеюсь, он не слишком сердит на меня после того, как я заставил его так дорого заплатить за книгу Мазандарани. Если понадобится, я сделаю ему солидную уступку, вернув часть денег в обмен на позволение снять копию с этой книги. Вероятно, чтобы убедить его, мне придется проявить всю мою ловкость — ловкость генуэзца, негоцианта и левантийца.

На эту встречу я пойду один, я недостаточно доверяю племянникам в этом деле. Одно слово, слишком пылкое или, напротив, слишком угодливое, один жест нетерпения — и этот вельможа, такой гордый, немедленно заартачится.

1 ноября.

Господи! Как мне вести свой рассказ об этом дне?

С начала? Утром, проснувшись как от толчка, я побежал в Перу 24, чтобы побывать на мессе в посольстве…

Или с конца? Весь этот путь от Джибле до Константинополя мы проделали напрасно…

У людей, собравшихся в церкви, вид был совершенно подавленный: дамы все были одеты в траур, порой раздавался приглушенный шепот. Тщетно искал я среди них глазами шевалье Мармонтеля или другое знакомое лицо. Прибежав к началу службы, я только-только успел снять шляпу, перекреститься и занять краешек последней скамьи, позади всех.

Тогда, увидев крайнюю печаль, царившую вокруг, я бросил два-три вопросительных взгляда на ближайшего соседа, но тот упорствовал в своем благочестии и делал вид, что не замечает моего присутствия. Конечно, это не только из-за Дня Всех Святых, здесь видна скорбь, вызванная недавней смертью важного лица, и я пустился в вычисления. Я знал, что бывший посол, господин де Ла Э, вот уже несколько лет был очень плох после пятимесячного заключения по приказу султана в замке Семи Башен, откуда он вышел больным и таким ослабевшим, что о его смерти говорили уже несколько раз. Это он, подумал я, а так как я знал, что новый посол не кто иной, как его сын, то скорбь людей и их потрясенный вид не удивили меня.