Джон Майерс - Серебряный Вихор

• Название: Серебряный Вихор
• Автор: Джон Майерс
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1993
• ISBN: 5—8352—0170—2

Роман Дж. Майерса Майерса «Серебряный Вихор» широко известен за рубежом. Произведение строится по принципу «литературной чехарды»: главный герой Шендон попадает на загадочный материк Романию, где сталкивается с ожившими литературными и мифологическими персонажами: нимфой Цирцеей, Робином Гудом, Беовульфом, Дон-Кихотом и даже Анной Карениной. На протяжении всего романа автор держит читателя в постоянном напряжении, умело сочетая динамику сюжета с блестящим стилем и необузданной фантазией.

---

Здесь дыма было поменьше, и я мог непосредственно увидеть то, что происходило, надо полагать, на всех этажах гигантской воронки. Зрелище ужаснуло меня настолько, что я бы ударился бежать сломя голову куда попало, если бы Фаустофель изо всех сил не вцепился мне в рукав. Пришлось плестись за ним.

Вокруг нас там и сям были разбросаны каменные блоки. На каждом сидел грешник — мужчина или женщина, обхватив голову руками, тупо уставившись в пол и бормоча себе под нос что-то невнятное. Время от времени грешников подвергали пытке. Экзекуцию осуществляла целая орда чертей — поросших рыжей шерстью, рогатых, с хвостами. Истязатель, приблизившись к страдальцу сзади, коловоротом просверливал ему макушку. Жертва, онемев, застывала на месте с воздетыми руками, без малейшего намека на сопротивление. Заплечных дел мастер вливал в проделанное отверстие какой-то раствор, производивший действие, аналогичное действию нитроглицерина на дверцу запертого сейфа. Верхушка черепа моментально распадалась на четыре части, обнажая раскаленный докрасна, пульсирующий мозг. Издав дикий вопль, несчастный взахлеб, будто в горячечном бреду, нес бессвязные признания и каялся как на исповеди. С последним его словом раскроенный череп захлопывался, и швы тотчас же срастались, а сам бедняга, понурившись, вновь начинал шептать что-то себе под нос.

Я не в силах был скрыть своего потрясения, а это, в свою очередь, доставляло, как обычно, Фаустофелю немалое удовольствие.

— Это вот насест для птичек, которые совершили проступок, бессмысленный с точки зрения их жизни в целом, но благодаря ему и остаток их дней тоже лишился всякого смысла. — Фаустофель хмыкнул. — Выхватим кого-нибудь наугад и послушаем, что он нам споет.

Столь безжалостное предложение вызвало у меня взрыв негодования.

— Нет! — выкрикнул я. — Нет, ни за что, черт бы тебя побрал!

Фаустофель, ничуть не оскорбившись, расхохотался мне в лицо.

— Послушай, ты, человечишка: меня уже побрали, причем по самому высшему разряду, так что советую тебе выбирать выражения.

Сделав мне этот выговор, он огляделся по сторонам и ткнул пальцем в изможденного юношу в двух шагах от нас.

— Пожалуй, вон тот сгодится как нельзя лучше. Я поневоле вынужден был подойти поближе, а Фаустофель схватил юношу за длинные прямые волосы.

— Кто ты таков и почему угодил сюда? Голова юноши беспомощно откинулась назад, и затуманенный взгляд мало-помалу прояснился.

— Ты знаешь обо мне все. Мы встречаемся уже не в первый раз.

— Я что, подрядился вас запоминать? — возмутился Фаустофель. — Штаны от юбки я еще отличу, а в остальном вы все для меня одинаковые, как вши. — Он крепко встряхнул юношу. — Отвечай: почему ты здесь?

Юноша запротестовал:

— Но вы обязательно должны меня помнить. Я известен каждому — а если нет, то стану известен. Нет злодея чудовищнее, чем я.

— Злодей не злодей, а вот хвастун ты первоклассный, — заявил Фаустофель. — На свете не так уж много тех, кто сознательно закоренел в злодействе. А у тебя глаза как у раненой лани: на ретивого душегубца ты, скажем прямо, похож не очень.

Он отпустил юношу, голова которого бессильно поникла на грудь.

— Секундочку терпения, — бросил мне Фаустофель. — Сейчас подзовем ассистентов.

Под ассистентами он явно имел в виду компанию нечистых, поглощенных беседой. Точно так же, сбившись в тесную кучку, увлеченно треплются между собой продавцы универмага, которым и дела нет до тщетно взывающих к ним посетителей.

— Кому поручена опека над этим молодым человеком? — обратился к ним Фаустофель.

Ни один из чертей даже не обернулся в нашу сторону.

— Кто дежурный, я спрашиваю! Я спрашиваю — я, Фаустофель! — рявкнул вдруг мой вожатый что было мочи. Эхо от его оглушительного возгласа «Тофель… Тофель» прокатилось по просторной камере, заглушив на минуту стоны и бормотание ее обитателей. Не успел я и глазом моргнуть, как бесы всей оравой ринулись к Фаустофелю и вытянулись перед ним в струнку, почернев от страха и дрожа мохнатыми телами от рогов до копыт.

— Вот так-то лучше, — примирительно сказал Фаустофель, для острастки продержав их минуты две-три в состоянии полного шока. — А ну-ка, обработайте этого малого, да поживее!

Бесы, отталкивая друг друга, бросились со всех ног исполнять поручение, и после небольшой потасовки самый дюжий из них приступил к описанной выше операции. Сверло со свистом вонзилось в черепную кость, зашипело политое из склянки зелье, череп с жутким треском разломился по швам… Юноша, болезненно вскрикнув, вскочил на ноги и торопливо заговорил:

— Меня зовут Родя Раскольников, я широко образован, изучал философию, я — прямой наследник мудрости, накопленной человечеством за века. Эта мудрость должна была быть поставлена на службу человечеству, однако меня она привела к убийству и ограблению старухи.

Фаустофель с трудом подавил зевок.

— Да-да, теперь мне что-то вспоминается в этом духе… Старушонка была прескверная, хуже некуда, настоящая грымза, сквалыга немилосердная. Так ведь, кажется, если не ошибаюсь?

— Ну вот, вы сами все знаете. — Голос у Раскольникова упал. — Я в этом не сомневался. Но вам тогда должно быть известно, что попутно я убил и ее сестру, ничуть на нее не похожую. Бедное, беззащитное существо — она даже и не пыталась обороняться… Я уложил ее на месте как свидетельницу моего преступления.

— Поступок как нельзя более благоразумный, — заметил Фаустофель, подмигнув мне с заговорщицким видом. — Желаете о чем-нибудь его спросить?

Я не мог противиться соблазну. Болезненный интерес к подробностям преступления питают все.

— Много ли денег вы присвоили?

— Не знаю, — услышал я в ответ. — Кошелек я сунул в карман, но так и не решился в него заглянуть.

— Вот это да! — вскричал Фаустофель. — Укокошил, чтобы обобрать, и даже не потрудился пересчитать добычу. Вранье!

Я тоже, признаться, был разочарован таким бессмысленным результатом предпринятой налетчиком затеи, однако Раскольникова наше недоумение нимало не озаботило.

— Мне были нужны не просто деньги, как вы не понимаете? Я хотел доказать сам себе, что способен переломить судьбу, изменить свою участь.

Насмешливость с Фаустофеля как рукой сняло.

— Этого ты как раз и добился, — жестко отрезал он.

— Совсем нет, — уныло проговорил Раскольников. — Переменить жизнь мне не удалось: в тот самый момент она остановилась — и с тех пор время течет мимо меня.

Со стоном он опустился на каменный куб. Кости черепа шумно захлопнулись и вмиг срослись. Раскольников вперил взгляд в пол и принялся вполголоса рассуждать о чем-то сам с собой.

Мы покинули помещение и отправились по гибельной тропке к нижним этажам Ада.

— Что ты скажешь об этом удальце? — рассмеялся Фаустофель. — Шпокнул старую ведьму, а потом — уже ex post facto [1] — измыслил скрупулы, не позволяющие ему, видите ли, воспользоваться ее деньжатами. Элементарное чувство долга перед остывшим трупом просто обязывало расстаться с наличностью, не правда ли? Комедия — и только.

Я тут комедии никакой не усматривал и потому возразил:

— Осознание многих поступков нередко приходит позже.

— Еще бы! — язвительно фыркнул Фаустофель. — Добавь, что раскаяние проказника вернуло старую хрычовку к жизни, а кроме того, излечило от остеохондроза и повысило в крови процент содержания гемоглобина.

— Убитую раскаянием не воскресишь, — согласился я. — Но ведь убийца жестоко наказан за преступление. Черт возьми, неужели ты этого не понимаешь?

— Я понимаю одно: Раскольников — маньяк и эгоцентрик, убежденный в том, что весь мир волнует только вопрос, виновен он или нет.

Фаустофель обернулся ко мне со свирепым видом, и я робко прислонился к стене, выжидая, когда мы двинемся дальше.

— Ты что, плохо его слушал? Он и сам еще не решил толком, каяться ему в порочности или ею бахвалиться.

Но мне открылся вдруг смысл раскольниковского монолога.

— Он и не думал бахвалиться. Просто он и по сей день пытается уяснить, что побудило его выбиться из колеи.

— И если с рыданиями бить себя в грудь и объявлять всякому встречному и поперечному, какой ты великий грешник, это поможет делу?

— Нет, ничто не поможет, — сознался я, чувствуя, как в груди у меня зашевелились воспоминания, о которых я охотно бы забыл навсегда.

— А между тем средство имеется, и действует оно безотказно. — Фаустофель двинулся вперед, на ходу кидая на меня через плечо огненные взгляды. — Беда всех этих плакучих ив, рев-коров и прочих нюнь в том, что они принимают себя всерьез, носятся с собой как с драгоценностью. Тогда как главный и единственный выход — забыть обо всем начисто. Выкинуть из головы прошлое — и дело с концом. Встряхнулся — и пошел свеженький, как огурчик. Чего уж проще?

— Но это невозможно! — Впервые за долгое время я ощутил прилив гордости за себя. — Поступки человека имеют слишком большое значение: просто так из памяти их не выбросишь. Это тебе не экскременты, которые организм исторгает за ненадобностью. Деяния каждого неразлучны с ним до конца: они формируют личность, входят в ее состав. Только так — не иначе.