Карл Уве Кнаусгор - Моя борьба. Книга четвертая. Юность

• Название: Моя борьба. Книга четвертая. Юность
• Автор: Карл Уве Кнаусгор
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2022
• ISBN: 978-5-00131-419-6

Четвертая книга монументального автобиографического цикла Карла Уве Кнаусгора «Моя борьба» рассказывает о юности главного героя и начале его писательского пути. Карлу Уве восемнадцать, он только что окончил гимназию, но получать высшее образование не намерен. Он хочет писать. В голове клубится множество замыслов, они так и рвутся на бумагу. Но, чтобы посвятить себя этому занятию, нужны деньги и свободное время. Он устраивается школьным учителем в маленькую рыбацкую деревню на севере Норвегии. Работа не очень ему нравится, деревенская атмосфера – еще меньше. Зато его окружает невероятной красоты природа, от которой захватывает дух. Поначалу все складывается неплохо: он сочиняет несколько новелл, его уважают местные парни, он популярен у девушек. Но когда окрестности накрывает полярная тьма, сводя доступное пространство к единственной деревенской улице, в душе героя воцаряется мрак. В надежде вернуть утраченное вдохновение он все чаще пьет с местными рыбаками, чтобы однажды с ужасом обнаружить у себя провалы в памяти – первый признак алкоголизма, сгубившего его отца. А на краю сознания все чаще и назойливее возникает соблазнительный образ влюбленной в Карла Уве ученицы…

---

Вернувшись после уроков в квартиру, я обнаружил на крыльце коробки. Вещи приехали – все, что у меня имелось, и было их не сказать чтоб много: коробка с пластинками, еще одна – с убогим проигрывателем, потом коробка с кухонной утварью и последняя, со всякой мелочью, которую я прихватил в своей старой комнате, и парой маминых книжек. Однако же, когда я занес коробки в гостиную, чувство было такое, будто мне преподнесли щедрый подарок. Я подключил проигрыватель, поставил у стены пластинки, просмотрел их, выбрал «My Life» из альбома Брайана Ино и Дэвида Бирна, одну из моих любимых песен, а когда гостиную заполнила музыка, я принялся распаковывать остальные вещи. Все, что я забрал из дома, когда мы переехали, – кастрюли, тарелки, чашки и стаканы – было рядом со мной еще с тех самых пор, когда мы жили в Тюбаккене. Коричневые тарелки, зеленые стаканы, большая кастрюля с одной ручкой, почти черная снизу и слегка – по бокам. Фотография Джона Леннона, которую я прикрепил над пишущей машинкой, висела у меня в комнате все то время, пока я учился в гимназии. Здоровенный постер футбольного клуба «Ливерпуль» сезона 79/80, теперь нашедший пристанище на стене над диваном, появился у меня в одиннадцатилетнем возрасте. Наверное, это был их лучший состав. Тогда в нем играли Кенни Далглиш, Рэй Клеменс, Алан Хансен, Эмлин Хьюз, Грэм Сунесс, Джон Тошак. Из постера с Полом Маккартни я уже вырос, поэтому его я свернул и сунул на шкаф в спальне. Закончив, я снова просмотрел пластинки, представляя на моем месте кого-нибудь другого, кто никогда прежде их не видел, и раздумывая, что незнакомец подумал бы о моей коллекции или, точнее, о том, кому эта коллекция принадлежит, то есть обо мне. Пластинок у меня было больше ста пятидесяти, большинство появились у меня в последние два года, когда я писал в местной газете рецензии на альбомы и почти все деньги спускал на пластинки, нередко покупая все альбомы понравившейся группы. Каждая из пластинок таила в себе целый маленький мир. Все выражали определенное отношение, ощущения и настроение. Но ни одна из пластинок не была островом – между ними существовали взаимосвязи, прораставшие наружу: Брайан Ино, например, начинал в Roxy Music, выпускал сольные альбомы, продюсировал U2, сотрудничал с Джоном Хасселом, Дэвидом Бирном, Дэвидом Боуи, Робертом Фриппом, а Роберт Фрипп играл вместе с Боуи в Scary Monsters, Боуи был продюсером Лу Рида, который пел в Velvet Underground, и Игги Попа, начинавшего в The Stooges, Дэвид Бирн выступал в Talking Heads, а в их лучшем альбоме, Remain in Light, играл на гитаре Эдриан Белью, и он же играл в нескольких альбомах Боуи и долгое время был его любимым гитаристом на концертах. Развилки и взаимосвязи существовали не только между альбомами, они врастали в мою жизнь. Музыка была связана почти с каждым моим действием, у меня не имелось ни единой пластинки, не наполненной воспоминаниями. Я ставил их, и по комнате, словно пар от чашки с горячим кофе, ползли воспоминания о событиях последних пяти лет, но принимая форму не мыслей и рассуждений, а настроений, откровений, состояний. Одни общие, другие конкретные. Если воспоминания – поклажа на прицепе моей жизни, то музыка – веревки, связывающие эту поклажу и не дающие ей развалиться.

Но не это в музыке главное. Самое важное – то, какая она. Когда я, например, слушал Remain in Light, а начиная с восьмого класса, я слушал этот альбом постоянно и он мне не надоедал, то когда приходил черед «The Great Curve», третьей композиции с ее потрясающим накатывающим и в то же время многослойным аккомпанементом, полным энергии, с духовыми и хором, то оставаться неподвижным было невозможно, просто невозможно, она поджигала мое тело, и я, самый неуклюжий в мире восемнадцатилетний парень, вдруг, сидя за столом, начинал раскачиваться, словно змея, то вперед, но назад, и меня тянуло сделать погромче, я врубал музыку на полную громкость и, вскочив на ноги, принимался танцевать, если, конечно, был один. А потом, ближе к финалу, словно бомбардировщик над маленькой танцующей деревенькой, вступала всепобеждающая гитара Эдриана Белью, и – да, господи, я танцевал, захлебываясь от радости и желая лишь, чтобы это продолжалось подольше, чтобы гитарное соло не умолкало, самолет не приземлялся, солнце никогда не садилось, жизнь не заканчивалась.

Или «Heaven Up Here» группы Echo and the Bunnymen, прямой противоположности Talking Heads – тут соль не в ритмах и драйве, а в звучании и настроении, в том великом стенании, порождаемом ими, во всей той тоске, и красоте, и мрачности, которая то накатывает, то отступает в их музыке, нет, которая и есть музыка. И хотя о вокалисте мне известно немало, хотя я прочел тонны интервью с ним, как и со всеми остальными музыкантами, чьи пластинки у меня есть, музыка стряхивала с себя все эти знания, не желала хранить их, потому что в музыке нет смысла, нет значения, нет личности, а есть лишь голоса, и каждый – со своими отчетливыми особенностями, как будто каждая эта особенность в своем чистейшем виде, без тела, без личности, да, как бы образует личность без лица; и на каждой пластинке было бесчисленное множество таких отпечатков из другого мира, который открывается, когда ставишь пластинку на проигрыватель. Я так и не уразумел, что меня наполняет, когда меня наполняет музыка, знал только, что мне всегда этого хотелось.

К тому же музыка, безусловно, меняла меня, с ее помощью я делался видимым, тем, кто вызывает восхищение, конечно не равное тому, которое вызывают создатели музыки, однако среди тех, кто ее слушает, я был в первых рядах. Здесь, на севере, этого, наверное, никто не заметит, как не замечали в Кристиансанне, но и здесь существовали ценители подобного, это я точно знал. И я непременно окажусь среди них.

Я какое-то время перебирал пластинки и расставлял их так, чтобы усилить впечатление, которое производил каждый из альбомов, и, возможно, позволить тому, кто станет их рассматривать, выстроить новые, неожиданные взаимосвязи. Потом я пошел в магазин – купил пива и замороженную пасту карбонара. Еще я взял кочан капусты, несколько яблок, несколько слив и гроздь винограда, которые на следующий день собирался использовать в качестве наглядного пособия на уроке природоведения с третьим и четвертым классами: знакомясь накануне с их учебным планом, я решил, что надо бы продемонстрировать им космос.

Вернувшись домой, я сунул пасту в микроволновку, а потом съел прямо из контейнера, запивая пивом и читая «Дагбладет». Сытый и довольный, я ушел в спальню и прилег на часок отдохнуть. Сознание еще долго подсовывало мне лица школьников и учителей и школьную обстановку, но затем все исчезло. К действительности меня спустя полтора часа вернул звонок в дверь. Чего ждать, я не знал, звонить мог кто угодно, поэтому к двери я направился в какой-то сонной тревоге. За дверью стояли три девочки из моего класса. Смело улыбнувшись, одна из них, Андреа, поинтересовалась, можно ли им войти. Другая, Вивиан, хихикнула и покраснела, а третья, Ливе, требовательно смотрела на меня из-за больших очков с толстыми стеклами.

– Разумеется! – сказал я, – проходите!

Как и другие гости, войдя в гостиную, они огляделись. Все три жались друг к дружке, подталкивали друг друга локтями, хихикали и краснели.

– Да вы садитесь! – я кивнул на диван.

Они послушно уселись.

– Ну, рассказывайте, – сказал я, – что вас ко мне привело?

– Мы хотели посмотреть, как вы живете. Нам просто скучно было, – призналась Андреа.

Значит, она у них главная? В школе мне так не показалось.

– Здесь заняться нечем, – добавила Вивиан.

– Ага, вообще, – подтвердила Ливе.

– Да, это никуда не годится, – согласился я, – но и тут у меня не особо весело.

– Да, настоящая дыра, – сказала Андреа.

– Ты про мою квартиру? – спросил я.

Она залилась краской.

– Да нет, вот вы глупый. Про деревню! – воскликнула она.

– Я как девятый класс окончу, прямо в следующую секунду свалю, – сказала Вивиан.

– И я тоже, – подхватила Ливе.

– Вечно ты за мной повторяешь, – сказала Вивиан.

– Ну да. И что? – удивилась Ливе.

– «Ну да. И что?» – передразнила Вивиан, да так точно, что даже дважды изобразила, как Лив дергает носом под дужкой очков.

– Оооо! – сердито протянула Ливе.

– Ты же тут не монополист на отъезд из деревни в шестнадцать лет, – я посмотрел на Вивиан, та улыбнулась и отвела взгляд.

– Вы так странно говорите, Карл Уве, – сказала Андреа. – Что такое монополист?

Звук собственного имени застал меня врасплох, и я, смотревший в этот момент на Андреа, покраснел и опустил глаза.

– Тот, кто владеет чем-то в одиночку, – ответил я и снова взглянул на нее.

– Ах, ну дааааа, – протянула она так, будто готова была умереть от скуки.

Ее подружки засмеялись. Я улыбнулся.

– Я вижу, вы еще много чего не знаете, – пошутил я. – Повезло вам, что я сюда приехал.