Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

• Название: Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха
• Автор: Игорь Минутко
• Издательство: «Яуза»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8153-0254-6

Имя Николая Константиновича Рериха — художника, общественного деятеля, путешественника, знатока восточной культуры — известно всем. Однако в жизни каждого человека, и прежде всего в жизни людей неординарных, всегда есть нечто глубоко скрытое, известное лишь узкому кругу посвященных. Был такой «скрытый пласт» и в жизни Рериха.

Игорь Минутко пытается, привлекая документальные источники, проникнуть «за кулисы» этой богатой событиями и переживаниями жизни человека, оставившего, несомненно, яркий след в истории российской и мировой культуры. Связь с советскими спецслужбами и поиски легендарной Шамбалы — вот две основные темы этой судьбы.

---

— Я знаю это…

«Только он проходит через подземные лабиринты», — подумала она и сказала:

— Ты там, перед каменным лотосом почувствовал…

— Да! — поспешно перебил он.

«Но тебя… Нет, правильнее сказать — нас… Нас под землей не пропустят, задержат. Во всяком случае, пока. Или ДРУГИЕ заберут к себе».

— Мы найдем дорогу в Шамбалу! — страсть, воля, непоколебимость были в его голосе. — Дорогу под небом и солнцем.

— Может быть…

Глава 3 АНГЛИЯ, ГАСТБОРН, СЕНТЯБРЬ 1918 ГОДА

Тюрьма в этом маленьком городке на берегу пролива Ла-Манш была построена в средние века для знатных узников, включая членов королевской семьи (там тоже случались преступники, особенно во времена смут и дворцовых переворотов), и представляла собой по внешнему виду маленький замок, обнесенный высокими крепостными стенами со сторожевыми башнями на углах. Южная стена обрывалась прямо в море, и узник просторной холодной камеры № 12 слышал, особенно по ночам, как там, на воле, внизу, размеренно и неустанно бьются волны, накатываясь на неприступную каменную преграду, — шум моря долетал через маленькое окно под самым потолком, с разбитыми стеклами, без решетки; добраться до него по стене в пять метров было совершенно невозможно.

Пошел третий год заточения, и узник одиночной камеры начал замечать в себе странные, пугающие перемены: ярость, бешенство, неистовая жажда свободы — сейчас, немедленно! — которые обуревали его в первые дни и месяцы, незаметно сменились апатией и полным безразличием к своей судьбе: ничего не хотелось… Так бы и лежать на своем жестком ложе, состоящем из деревянного топчана, войлочного матраца и ветхого, захватанного по краям, одеяла: лежать на спине, закрыв глаза, слушать глухой мерный шум морских волн и… Что «и»? Мечтать? Грезить? Вспоминать минувшее?

Иногда он вяло думал: «Мне сорок шесть лет. Собственно, жизнь прожита, лучшие годы позади. Можно, конечно, написать мемуары. Есть что вспомнить. Но зачем? И потом… Мемуары — любые — это тщеславие».

Он закрывал глаза. Где-то там, вне его жизни, шумело море, ко всему безразличное. Нет, определенно все, что происходило за тюремными стенами, не интересовало узника двенадцатой камеры. Он уже давно отказался от газет, которые в первые месяцы заточения жадно читал. Теперь, если тюремщики предлагали ему свежие номера «Таймс» или «Еженедельного обозрения», он брезгливо отвергал их, говоря, впрочем, без всякого раздражения:

— Не надо. Все это суета сует и чушь. Лучше отведите меня в библиотеку. Выберу какой-нибудь роман из жизни «рыцарей круглого стола» короля Артура.

Надо сказать, что в тюрьме Гастборна были вполне приличные условия: администрация, охрана и узники — всего здесь было пятнадцать камер-одиночек и две общие (которые уже многие десятилетия пустовали) — питались из общего котла; прогулки, библиотека, цветник и огород — если есть желание потрудиться на земле, свободное посещение родственниками и друзьями (к обитателю камеры № 12 никто никогда не приходил); единственное неудобство — собачий холод в каменных склепах.

В этой тюрьме с середины прошлого века содержались те, кто был осужден королевским судом Великобритании за политические преступления. В сентябре 1918 года здесь находились всего шестеро заключенных, а обслуживали их, включая администрацию и охрану, сорок восемь человек. И поэтому своих узников они «любили»: не будет их — не станет работы.

Однажды под вечер — была середина сентября 1918 года, под крепостной стеной глухо, но мощно рокотал осенний шторм — в замочной скважине загремел ключ, дверь камеры, скрипя петлями, открылась, и перед жильцом темницы, лежавшем на своем топчане, предстали двое: знакомый охранник, толстый и ленивый, похожий на одетого в мужской костюм медведя, и некто в длинном черном плаще и широкополой, тоже черной, шляпе.

— К вам посетитель, — сказал охранник.

— Вот как? — произнес заключенный без всякого интереса и не меняя позы (он лежал на спине, положив руки под голову).

Молчание. Некто в плаще, сняв шляпу, деловито прошелся по камере, зачем-то стукнул несколько раз по стене с окном на волю костлявыми, сжатыми в кулак пальцами и, повернувшись к охраннику, сказал глуховатым голосом — вежливо, но холодно и надменно:

— Оставьте нас, пожалуйста, одних, — в его английском присутствовал явный акцент.

«Немец, — подумал узник. — Или австрияк».

Охранник щелкнул выключателем, и когда под потолком загорелась тусклая электрическая лампочка, вышел. За окном смеркалось.

Дверь, ржаво проскрипев петлями, закрылась.

Незваный и неожиданный гость взял табурет, стоявший у грубого деревянного стола с множеством вырезанных на нем имен и изречений (над одним из них обитатель камеры часто размышлял, пытаясь разгадать тайный глубинный смысл этих шести слов «кто много теряет, тот много находит», и не мог докопаться до него), незнакомец поставил табурет рядом с топчаном, прочно сел, широко расставив ноги; под полами плаща обозначились худые колени.

— Здравствуйте, господин Линкольн, — сказал вечерний гость.

Поскольку ответа на приветствие не последовало, некто в плаще спросил:

— Может быть, вам предпочтительнее другое обращение — господин Требич?

Сердце узника забилось чаще.

— Кто вы? — жилец камеры № 12 повернулся, чтобы лучше видеть странного визитера.

На худом аскетическом лице с впалыми щеками напряжением и волей мерцали жгучие, притягивавшие к себе глаза.

— Я послан к вам господином Николаи.

— Как? — заключенный уже сидел на своем топчане. — Вальтером Николаи?

— Именно так.

— Но почему я должен вам верить? Гость усмехнулся:

— Хотите — верьте. Хотите — нет. Но чтобы развеять ваши сомнения, напомню один эпизод из вашего бурного прошлого. Двенадцатый год, София. Вы в тюрьме. Открывается дверь камеры, в которую вас заточили болгарские власти, заподозрив в том, что вы работаете не только на них, но и на Турцию, то есть они увидели в вас двойного агента, — некто в плаще скупо улыбнулся. — Что, скорее всего, соответствовало действительности. Не так ли, господин Требич-Линкольн? — Ответа не последовало. — Словом, картина такая: открывается дверь вашей камеры, и в ней появляется господин Николаи собственной персоной. Вы беседуете, вам делается некое предложение. Вы его принимаете. И через несколько дней выходите на свободу. Мой друг Вальтер просил напомнить такую деталь: он принес вам передачу — бутылка анисовой водки, ветчина, еще что-то. И яблоки. Они были сладкими, сочными, но очень крепкими, уж такой сорт. Вы попробовали одно и сказали: «Не угрызу. Зубы…»

— Верно! — нетерпеливо перебил господин Требич-Линкольн. — Я у этих вонючих болгар маялся цингой. Отвратительное питание, не хватало витаминов. А зубы вообще моя вечная проблема, — предчувствие возможной свободы обуяло узника.

— Но… Кто вы? Что вам от меня нужно?

— Разрешите представиться: генерал-лейтенант Фридрих фон Остертаг, военный атташе германского посольства здесь, в Великобритании.

— И…— сердце билось часто и сильно. От недавней апатии и безразличия к собственной судьбе у заключенного не осталось и следа. — И… что же дальше?

— Вы уже наверняка догадались, господин Требич-Линкольн… Или вы предпочитаете какую-то одну вашу фамилию при обращении?..

— Мне совершенно наплевать, — перебил обитатель двенадцатой камеры, — как вы будете ко мне обращаться. Выкладывайте: в чем суть вашего предложения?

— Скажите, господин Требич-Линкольн, вы ненавидите Англию?

— Не Англию — англичан. Впрочем… Да! Англию — тоже. Зажравшаяся страна. Ненавижу! — его лицо пылало, непроизвольно сжались кулаки. — Всеми фибрами души ненавижу!

— И прекрасно! Наше предложение заключается в следующем…

Исаак Тимоти Требич-Линкольн (1872-1943)

Наш герой родился в Венгрии в местечке Пэксе, недалеко от Будапешта, в семье преуспевающего кораблестроителя-еврея. Его небольшая, но успешно работавшая верфь располагалась на берегу Дуная, и с младенческого возраста Исаака окружали корабли, парусные яхты, речное раздолье, пестрая жизнь моряков, корабелов, бродяг, и наверно, уже тогда в нем были разбужены гены, питающие «синдром странствий», который заключен в древней и от этого ставшей банальной сентенции: «увидеть весь мир»; иногда это состояние души бывает выражено другими словами, но суть та же: «мир велик, а жизнь коротка». И это, скажете вы, банально. Но, увы, это так, дамы и господа…

Исаак Тимоти (второе имя, очевидно, дала своему сыну мать-венгерка) получил блестящее частное образование, в котором пальма первенства отдавалась изучению иностранных языков, и в шестнадцать лет юноша владел восемью европейскими языками, в том числе русским, став таким образом — по возможности общения с людьми — гражданином мира.

А на календаре 1896 год. Именно в это время у Исаака Тимоти Требич (пока что у него второй фамилии нет) возникают неприятности с полицией, на причины которых биографические данные и скудные архивные материалы не проливают абсолютно никакого света. Ну просто ни лучика. Зато доподлинно известно, что происходит размолвка с отцом, который отказывает сыну в материальной поддержке, и, преследуемый законом в лице полицейских чиновников, Исаак Тимоти без гроша в кармане покидает Австро-Венгрию.