Аркадий Островский - Говорит и показывает Россия

• Название: Говорит и показывает Россия
• Автор: Аркадий Островский
• Жанр: Публицистика
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-093381-5

Удостоенная премии имени Джорджа Оруэлла книга известного журналиста Аркадия Островского, редактора отдела России английского журнала The Economist, много лет проработавшего корреспондентом газеты Financial Times, рассказывает о событиях российской жизни последних нескольких десятилетий. Это сжатая и увлекательная история идей, последовательно овладевавших страной на ее пути от советского прошлого к нынешнему настоящему. Изменения массового сознания происходили под воздействием СМИ, и именно журналисты, редакторы газет, телевизионные начальники, то есть те, кто “говорил и показывал”, являются главными героями книги. Они, вместе с идеологами, конструировали смыслы и концепции, формулировали повестку для всей страны и потому ответственны и за выход России из авторитаризма, и за ее к нему возвращение. “Говорит и показывает Россия” – это краткая и емкая хронология событий, происходивших в стране, которая, по сути, и была ими создана.

---

Горбачева Пражская весна затронула лично. Правая рука Дубчека Зденек Млынарж был одним из его ближайших друзей, с которым они вместе учились в Московском университете. В 1967 году Млынарж навестил Горбачева в его родном Ставрополье, где тот работал секретарем обкома; старые товарищи обсуждали реформы в Чехословакии. В 1968 году, когда советские танки вошли в Прагу, Млынаржа и Дубчека доставили к Брежневу в Москву против их воли.

Через год после советского вторжения Горбачева отправили в Прагу в составе комсомольской делегации – для восстановления отношений с чешской молодежью. С Млынаржем (которого к тому времени уволили) он не встречался – это было бы политическим самоубийством. В Праге он увидел антисоветские лозунги и враждебно настроенных рабочих, которые отказывались разговаривать с посланниками из СССР. Поездка оказалась крайне неудачной. “Я понял, что с нашей страной что-то неладно”, – признался Горбачев Млынаржу во время одного из их более поздних разговоров[95]. И вот теперь у него появилась возможность исправить давние ошибки. Казалось, что все так просто: достаточно сдвинуть тяжелую глыбу мертвенной советской бюрократии – и народ воспрянет, ощутив невероятный прилив сил. Реформаторы эпохи Горбачева верили, что подлинный социализм позволит людям полностью реализовать свой потенциал.

Перестроечные реформаторы были буквально одержимы представлением об истории, как о кинопленке, которую можно отмотать назад до нужного кадра. В 1986 году они отматывали ее к 1968-му году и дальше – к эпохе ленинского НЭПа. В поисках здоровых сил, нужных для экономических преобразований, они обратились к фермерам и мелким предпринимателям. Одной из первых знаковых публицистических работ перестроечных лет был документальный фильм под названием “Архангельский мужик”, снятый режиссером Мариной Голдовской по сценарию писателя и журналиста Анатолия Стреляного. Главным героем фильма стал Николай Сивков, первый советский фермер с севера Архангельской области, взявший семейный подряд и наладивший крепкое семейное хозяйство вопреки советской бюрократии, истории и климату.

За кадром Стреляный неспешно рассказывал о хуторской жизни образцового русского фермера, сохранившего мышечную память, умения и здравый смысл крестьянства, истребленного коллективизацией и социалистическим хозяйством. По-северному окающий Сивков был в чем-то сродни солженицыновскому Ивану Денисовичу, имел ту же смекалку и привычку к труду. Сивков, что называется, на пальцах объяснял Стреляному свое понимание государственной пользы: “Ты, я, Петька, Митька – а мы государство. Петька, Митька, я, он будем жить хорошо, богато – значит, и государство будет жить богато. Ты думаешь, я один такой? Ты думаешь, мало таких?”. Для создателей фильма Сивков, родившийся в один год с Горбачевым, был человеком-матрицей, зерном той жизни, которая должна была восстановиться, если снять с нее гнет. За длинными кадрами северного пейзажа, медленной и широкой реки Двины, сенокосов и лесов, высоко поставленных деревянных домов звучал будто заклинающий голос Стреляного: “Есть Сивковы, есть. Не может не быть”.

Чудесного возрождения, тем не менее, не произошло. Историю нельзя отмотать назад. Сивков был редким экземпляром, чудом уцелевшим в условиях насилия и “отрицательной селекции”. Таких Сивковых еще можно было найти в конце 1950-х, но к середине 1980-х их уже почти не осталось. Сам Сивков умер в 1993 году в возрасте 62 лет.

Пару лет спустя после начала реформ Горбачев недоумевал: с 1985 года было принято больше шестидесяти постановлений о сельском хозяйстве, но ситуация не менялась. Проблема, однако, заключалась не в количестве постановлений, а в отсутствии людей, способных отозваться на них: корни, придавленные могильным камнем социалистического хозяйства, уже успели засохнуть. Настойчиво пытаясь отмотать назад пленку истории, реформаторы как будто разыгрывали сказку о Спящей Красавице. Они верили, что страна, заснувшая в 1960-е, могла очнуться через двадцать лет свежей и полной сил.

Горбачев официально объявил о начале перестройки в феврале 1986 года, на XXVII съезде КПСС – спустя тридцать лет после того, как Хрущев зачитал свой секретный доклад. За годы, которые прошли после хрущевской оттепели, страна оказалась измотана, деморализована, она переживала экономический упадок и, что самое главное, испытывала нехватку человеческих ресурсов. Она все меньше походила на хутор Сивкова и все больше напоминала дом, описанный Владимиром Высоцким:

Кто ответит мне, что за дом такой?
Почему во тьме, как барак чумной?
Свет лампад погас, воздух вылился,
Али жить у вас разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяином здесь? Напоил бы вином…
А в ответ мне: видать, был ты долго в пути
И людей позабыл, мы всегда так живем.
Траву кушаем, век на щавеле,
Скисли душами, опрыщавели.
Да еще вином много тешились,
Разоряли дом, дрались, вешались.

В Кремле одним из немногих, кто трезво оценивал состояние страны и его опасность для всего мира, был Александр Яковлев. Его Горбачев назначил ответственным за идеологию и пропаганду. Яковлев лучше Горбачева понимал, что сложившуюся систему нельзя улучшить, а можно и нужно демонтировать.

С Яковлевым Горбачев познакомился за два года до своего вступления в должность генсека, в 1983 году, во время визита в Канаду, где Яковлев уже десять лет работал послом. Часами разговаривая о состоянии дел в стране, они сходились в том, что если так будет продолжаться, СССР долго не протянет. Все нужно менять. Вопрос заключался только в том, как именно это сделать.

За десять лет почетной канадской ссылки у Яковлева было достаточно времени, чтобы многое обдумать и переоценить. В отличие от шестидесятников, которые искали опору в идеях Ленина и Бухарина, Яковлев подверг сомнению то, на чем базировалась вся советская идеологическая конструкция, – марксизм и, в частности, один из его главных постулатов: “бытие определяет сознание”. Неужели, спрашивал себя Яковлев, то, как люди живут, продиктовано только материальными условиями жизни, а не их волей?

Сущность человека нельзя сводить к его профессии или образу жизни (так ли уж важно, что Иисус был плотником?): эту сущность определяет только его сознание. То же самое, заключал Яковлев, справедливо и по отношению к целым народам. “Сознание в большей мере определяет бытие. С моей точки зрения, в основе всего лежит информация, в том числе и в основе прогресса… Первична информация, материя и дух – вторичны… Без человеческого мозга – этого идеального информационного синтезатора – не могла взорваться атомная или водородная бомба…”[96]. Изменить советский образ жизни можно было только одним способом – открыть путь свободному потоку информации и поменять сознание людей. Средства массовой информации действительно сыграли гораздо более важную роль в трансформации страны, чем средства производства. Гласность, затронувшая советские СМИ, во многом воплощала эту идею превосходства сознания над бытием.

В декабре 1985 года, через несколько месяцев после своего назначения, Яковлев подготовил докладную записку. По своему содержанию она была гораздо более радикальной, чем все, что было написано в последующие несколько лет. “Догматическая интерпретация марксизма-ленинизма настолько антисанитарна, что в ней гибнут любые творческие или даже классические мысли. Люцифер он и есть Люцифер: его дьявольское копыто до сих пор вытаптывает побеги новых мыслей… В нашей практике марксизм представляет собой не что иное, как неорелигию, подчиненную интересам и капризам абсолютной власти… Политические выводы из марксизма неприемлемы для… цивилизации”[97].

Яковлев был убежден, что стране необходимы свободные рыночные отношения и частная собственность, чтобы вывести экономику из стагнации: “Социализм без рынка – это утопия, причем кровавая…”. Восстановление нормальной жизнедеятельности страны требовало открытого обмена информацией, который был возможен только при подлинной демократии.

Ложью отравлена общественная жизнь. “Руководством к действию” сделали презумпцию виновности человека. Двести тысяч подзаконных инструкций указывают человеку, что он потенциальный злоумышленник. Свою порядочность нужно доказывать характеристиками и справками, а конформистское мышление выступает как свидетельство благонадежности. Социализм тем самым отрезал себе путь в будущее – в вакуум дороги нет. И пошли назад в феодализм, а в… иных “местах, не столь отдаленных” опустились до рабства… Тысячу лет нами правили и продолжают править люди, а не законы… Речь, таким образом, идет не только о демонтаже сталинизма, но и о замене тысячелетней модели государственности[98].