Алистер Макграт - Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию

• Название: Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию
• Автор: Алистер Макграт
• Жанр: Биографии
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-094274-9

Вышедшая к 50-летию кончины К. С. Льюиса биография написана на огромном фактическом материале. Алистер Макграт досконально изучил не только все написанное знаменитым «Джеком», включая обширнейшую переписку и дневники, но и множество до сих пор не учтенных исследователями документов и воспоминаний. Эта биография не только рассказывает читателю о жизни знаменитого писателя, ученого и апологета, но и предлагает авторские «ключи» к пониманию его творчества, одновременно разнообразного и непостижимо цельного. Автор сделал все, чтобы приобщить читателей к основному вдохновению Льюиса – радостному и трепетному ощущению таинственного мира, просвечивающего сквозь реальность.

---

Он приступил к занятиям английским языком и литературой 13 октября 1922 года, встретившись с А. С. Л. Фаркухарсоном в Университи-колледже и обсудив с ним программу своих занятий. Фаркухарсон посоветовал Льюису поехать в Германию изучать немецкий: будущее, как он полагал, за европейскими литературами, и в этой области должны появиться вакансии. По очевидным причинам Льюис отказался следовать этому совету. Ни миссис Мур, ни Морин не обрадовались бы ни поездке Льюиса в стан недавнего врага, ни его продолжительному отсутствию, когда по дому всегда найдется немало мужских дел.

Учеба показалась Льюису изматывающей. Потребовалось не только полное погружение в весьма обширную литературу, но и приобретение лингвистических навыков, чтобы разобраться в наиболее древних текстах. Но главная проблема заключалась в том, что Льюис решил менее чем за девять месяцев справиться с курсом, рассчитанным на три года. Обычно первокурсник год занимался основной литературой, а следующие два года отводил более подробному изучению, но Льюис был освобожден от базового курса, как человек, уже имеющий оксфордскую степень, и тем не менее нужно было уместить в один год программу двух старших курсов, иначе он бы не мог претендовать на диплом «с отличием», а получил бы только свидетельство об окончании курса. Льюису непременно требовался диплом первого класса, чтобы подтвердить свой потенциал и обеспечить себе наконец работу в университете.

В ту пору между двумя старинными университетами наметился серьезный разрыв в подходе к английской литературе. Оксфорд в 1920-е – 1930-е годы сосредоточился на исторических, текстологических и филологических вопросах, а Кембриджская школа, во главе с наставниками вроде Ричардса (1893–1979) и Ф. Р. Ливиса (1895–1978), выбрала более теоретический подход, рассматривая литературные произведения как «тексты» или «объекты», которые можно подвергнуть научному литературному критицизму. Льюис чувствовал себя как дома в оксфордской школе. Он предпочитал именно авторов и их тексты, а литературная теория вызывала у него отвращение, что ощущается во всех академических работах Льюиса до конца его жизни.

Изучение английской литературы поглощало все силы. За академический год 1922/23 он написал сравнительно мало писем, и в них часто упоминается растущий интерес к древнеанглийскому (англосаксонскому) языку и проблемы, с которыми он сталкивался при его изучении. Он также обнаружил заметную социальную разницу между своими прежними однокурсниками и теми, с кем учился теперь: в основном это «женщины, индийцы и американцы», сообщает он своему дневнику, отличающиеся «некоторым дилетантизмом» по сравнению с будущими специалистами по античности[233]. Дневник за Михайлов семестр 1922 года ощутимо выдает интеллектуальное одиночество, изредка облегчаемое интересными лекциями и вдохновляющими беседами. Но по большей части умственные радости Льюис черпал из книг, засиживаясь часто до полуночи, чтобы разделаться со своим списком для чтения.

Однако стали возникать отношения, дополнявшие (заменить они никогда не смогут) его давнюю дружбу с Артуром Гривзом. Два человека оказались для него особенно важны. С Оуэном Барфилдом (1898–1997) Льюис познакомился еще в 1919 году. Барфилд тогда изучал английский в колледже Уэдхем. Льюис сразу распознал в нем человека и умного, и хорошо начитанного, хотя расходился с ним в мнениях практически обо всем. «Барфилд, наверное, забыл больше, чем я когда-либо знал», сокрушался он в дневнике[234].

Льюис называл Барфилда «лучшим и мудрейшим из неофициальных моих учителей»[235] и охотно поправлял свои ошибки, следуя его советам. В качестве примера Льюис приводит случай, когда он назвал философию «предметом». «Для Платона она не была предметом, – заметил Барфилд, – она была путем»[236]. Интерес Барфилда к философии Рудольфа Штайнера, «антропософии», зародился, когда Оуэн прослушал в 1924 году лекцию Штайнера, пытавшегося распространить научный метод на духовный опыт человека, и с этого начался их длительный спор с Льюисом, который в ту пору был атеистом. Позднее Льюис шутливо пишет о «великой распре», происходившей между ними и по этому вопросу, и по многим другим. «Все то, от чего я так старательно избавлялся в самом себе, вновь ожило и ярко вспыхнуло в ближайших моих друзьях»[237]. Постепенно он почувствовал себя словно в осажденной крепости под градом вопросов, которые задавал ему Барфилд и на которые Льюис не мог дать удовлетворительного (прежде всего для самого себя) ответа[238].

Но, несмотря на разногласия с Барфилдом, Льюис приписывал ему две важные перемены в собственном образе мыслей. Прежде всего Льюис избавился от «хронологического снобизма»: «Я уже не мог просто принимать распространенные в наш век идеи и предвзято думать, что все устаревшее заведомо можно отвергнуть»[239]. Вторая перемена связана с отношением к реальности. Льюис, как большинство его современников, склонен был предполагать, что «вселенная, открываемая нам в чувствах», и есть «неколебимая реальность». По его мнению, то был наиболее здравый и экономный подход к тем вещам, которые он считал сугубо научными. «Мне хотелось, чтобы Природа совершенно не зависела от нашего внимания, чтобы она была чем-то другим, безразличным и самодостаточным»[240]. Но как насчет моральных суждений? Или чувства радости? Или переживания красоты? Как эти субъективные мысли и чувства вписываются в такую картину вселенной?

То был не праздный вопрос. Студентом в Оксфорде Льюис оказался под влиянием того, что он окрестил «новым взглядом» – рационалистического мышления, которое привело его к убеждению, что следует отказаться от надежды, будто мимолетные феномены Радости могут открыть ему подлинный смысл жизни[241]. Льюис отдался этому потоку, погрузился в модный на тот момент образ мыслей. Он поверил, будто его детские желания, стремления и переживания доказано лишены смысла. Он решил, что «с этим покончено». Он «разоблачил» Радость. Больше он «не попадется на эту приманку»[242].

Но Барфилд убедил его в непоследовательности самого этого рассуждения: Льюис положился как раз на те логические схемы, которые отвергал, когда утверждался в знании якобы «объективного» мира. Последовательный вывод из веры во «вселенную, познаваемую чувствами», – «пойти дальше и разделить взгляды бихевиористов на логику, этику и эстетику». Но в их взгляды Льюис никак не мог поверить. Оставалась альтернатива, полностью признающая важность моральной и эстетической интуиции человека и не сбрасывающая ее со счетов. Для Льюиса оставался возможным лишь один вывод: «Наше мышление причастно космическому Логосу»[243]. И куда вел этот ход рассуждений?

Эту тему он исследовал в рассказе под названием «Человек, рожденный слепым»[244]. Этот рассказ особенно значим, поскольку это, по-видимому, первый дошедший до нас образчик взрослой прозы Льюиса. Текст не слишком хорош и имеет мало общего со зрелым стилем Льюиса и его мощной, доходящей до видений фантазией. Эта притча уложилась менее чем в две тысячи слов, и относится она к эпохе до обращения Льюиса в христианство. Основной сюжет – к человеку, родившемуся слепым, возвращается зрение. Он ожидал увидеть свет, но он не понимает, что свет не есть нечто видимое – это то, благодаря чему мы видим все остальное.

Льюис полагал, что человеческая мысль зависит от «космического Логоса», который сам по себе невидим и непостижим и даже не способен стать видимым или постижимым, но тем не менее он – необходимое условие для нашего зрения и понимания. Можно истолковать эту идею в духе Платона, однако раннехристианские авторы, выросшие на Платоне (такие, как блаж. Августин, 354–430), умели показать, как легко адаптировать Платона к христианскому мировоззрению, где Бог – тот, кто освещает реальность и позволяет людям различать ее черты.

Второй важной дружбой, сложившейся во время изучения английской литературы, стали отношения с Невиллом Когхиллом (1899–1980), ирландским студентом, который тоже участвовал в Великой войне. Он получил диплом первой степени в Эксетер-колледже и решил заняться английским. Как и Льюис, он пытался уместить весь курс в один год. Молодые люди познакомились на дискуссии, организованной профессором Джорджем Гордоном, и каждый оценил те открытия, которые делал другой при чтении общих текстов. Это чтение, вспоминал Когхилл, было «постоянным опьянением открытиями»[245], которые приводили к спорам, и обсуждение продолжалось на затяжных прогулках по сельской местности близ Оксфорда. Когхилл сыграл важную роль в формировании зрелых идей Льюиса.

Трудный год интенсивных занятий завершился в июне 1923 года, когда Льюис сдал последние экзамены. Дневник за эти дни отражает его разочарование: Льюису казалось, что он не сумел показать наилучший результат. Для успокоения он пока что косил лужайку перед домом. Устные экзамены были назначены на 10 июля. Выпускник, как полагается, оделся в sub fusc – черная мантия, темный костюм, белый галстук-бабочка – и вместе с другими кандидатами предстал перед комиссией. Экзаменаторы отпустили всех, кроме шестерых, чьи ответы они желали разобрать подробнее. Льюис оказался одним из тех, кого ожидала пытка устного собеседования.