София Привис-Никитина - Папа! Папочка! (сборник)

• Название: Папа! Папочка! (сборник)
• Автор: София Привис-Никитина
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-907006-40-9

Софья Никитина-Привис – женщина-баллада. Из-под ее пера выходят маленькие поэмы в суперской джазовой аранжировке. Жизненные коллизии, в которых живут, влюбляются, конфликтуют и совершают поступки герои ее локальных историй, не оставляют никаких сомнений в аутентичности происходящего с ранее пережитым самим писателем, наоборот, здесь ощущение явного авторского присутствия, но с мастерски исполненной импровизацией. Великолепное чувство юмора, которое поднимает читателя над «свинцовыми мерзостями жизни», добавляет рассказам парадоксальной философской мудрости.

---

Полный набор сироты казанской возымел действие. Решили не травмировать ребёнка, а действовать через поселковую почту сплетниц и всезнаек.

Дама настаивала на, в случае чего, удочерении. Муж не возражал. Особой дружбы между военными и коренными землевладельцами не было, но связи какие-никакие были. Оставив ребёнка на попечении супруги, муж побежал наводить справки.

А Солоха пока примеряла на себя бесконечные бусы, браслеты и колечки новой знакомой. Она ныряла с головой в шкатулку и выныривала на свет Божий только для того, чтобы произнести очередное:

– Подо́ришь?

– Подо́ришь, – кивала головой женщина, влюблённая мгновенно и навсегда.

В самый разгар Солохиного праздника души, вернулся муж дамы в сопровождении взволнованных Солохиных родителей. Праздник явно сворачивался. Папа был взбешён. Ему этот усатый муж, видимо, доложил, что был намёк со стороны его доци на сиротство.

Мама сдирала с неё бижутерию, мелко и часто кивала головой в сторону разочарованной женщины.

Женщина была взрослой и очень серьёзной. Но вот однажды захотела поверить в сказку и поверила, а теперь эта сказка в виде прелестной маленькой девочки ускользала прямо из рук. Всё это было очень грустно. И дама заплакала.

Заплакала как раз в тот момент, когда Веруня добралась до жемчуга на толстенькой Солохиной шейке. Грозно сопящая Солоха вдруг взвизгнула и запищала полной пожарной тревогой.

– Очень вас прошу, пожалуйста, не надо! Оставьте девочке на память, – попросила дама.

Мама вздохнула и повела дочу к выходу. Грустно попрощались и отправились восвояси.

Домой шли гуськом. Впереди большой и плечистый Лев Давидович, за ним маленькая Вера с осиной талией и в замыкающих – Солоха в жемчужных бусах и с распухшим от слёз носом.

Мирились, как всегда: долго и обстоятельно. Солоха как-то притихла на время, стала чаще бегать с подружками-однолетками, но и там постоянно шли драки и разборки – первенства своего Солоха не уступала никому.

А как-то войдя с улицы в свой родной двор, увидела мирно спящий на боку под ласковым августовским солнцем велосипед. Как случилось, что он лежал здесь в одиночестве, невостребованный, оставалось загадкой. Но упускать такую исключительную возможность нельзя было ни в коем случае.

Она ещё не знала, что будет делать со свалившимся на неё счастьем обладания. Кружила вокруг этого зверя, трогала звоночки, гладила руль, потом решила поднять его на ноги.

Велосипед был тяжеленный. Солоху заносило то вправо, то влево, опрокидывало обратно на землю, то под велосипед, то сверху.

Она трудилась жестоко и сосредоточенно. Наконец, велосипед стоял у забора, стоял и никуда не падал. Солоха взгромоздилась в седло, но ноги болтались в безоговорочной недосягаемости к педалям.

Кряхтя, Солоха втиснулась одним плечом под раму, ручонками вцепилась в руль, ножки расположила на педалях, оттолкнулась и выкатилась таким макаром за калитку.

У калитки зацепилась за столб, немножко пораскачивалась и рванула по дорогам своего городка. С этого сумасшедшего выезда началась новая полоса её жизни. Падения, шишки, синяки, содранные колени и локти – ничто не могло погасить огонь, бушевавший в её душе, валасапед поработил её окончательно и полностью.

Веруня гонялась за ней с мокрым полотенцем, Лёва промывал раны вонючей перекисью, смазывал зелёнкой и так без конца.

Велосипед приковывали, прятали, но это не решало проблемы. Солоха хватала все валявшиеся без присмотра соседские велосипеды и вновь носилась под рамой по городку, сшибая заборы, заезжая на чужие грядки. Вся эта вакханалия напоминала окончательное схождение с ума.

С ума сводила в первую очередь полная независимость от старших братьев, отпавшая необходимость постоянно канючить: «Прокати меня, Варелик! Прокати меня, Дима!»

Лёва купил ей личный дамский маленький велосипед без рамы, но он валялся никому не нужный на задах двора. А Солоха вновь и вновь усаживалась под раму взрослого велосипеда и гоняла по городку, круша всё на своём пути.

К концу лета для езды на велосипеде время существенно сократилось – Лев Давидович отвёл дочь к Дегмаре Августовне учиться музыке.

Вообще, Дегмариха не брала в ученики русских детей, ей достаточно было живших рядом обеспеченных эстонцев. Но – Лев Давидович! Это же отдельная песня!

Дегмариха разучивала с этой постоянно раненой девочкой гаммы, больно била её по рукам, заваливала домашними заданиями, а дома папа строго следил за их исполнением. В довершение всего, папа достал из своего стола толстую тетрадку в арифметику и приступил к обучению Солохи грамоте.

Буквы он вписывал в клеточки красивые и ровные. Рядом несчётное количество раз Солоха должна была эти буковки написать и запомнить. Запоминалось моментально. Но вот писалось с трудом. В её исполнении буквы были похожи на раненых бойцов, у всех не хватало палочек (ручек или ножек) или вывернуты они были, как в переломе, в противоположную направлению сторону.

Когда Солоха уж совсем доходила до отчаяния, папа брал её маленькую ручку в свою тёплую большую ладонь и выводил красивую стройную или, наоборот округлую буковку.

К осени Солоха бегло читала, знала массу стихов, но писала так грязно, что папа входил в ступор.

К осени приехала из Киева бабушка. Решено было забрать Солоху в Киев до лета, там откорректировать её хорошие манеры, укрепить здоровье и к школе доставить домой совершенно готового к десятилетнему рабству обучения ребёнка.

В Киеве, уезжающей от папы, как в изгнание, рыдающей Солохе неожиданно понравилось. Там был двор по величине своей равный почти всему поселку. А сколько ещё таких дворов было по всему району? Не счесть! Там была красавица Томуся, в которую она влюбилась раз и навсегда.

Но бабушка быстро и мягко ограничивала Солохины возможности. Большее время она проводила не в босяцком дворе (босяцким его называла бабушка), а в семьях интеллигентной родни с приличными и воспитанными детьми.

Детей этих Солоха, конечно, портила, развращая такими словечками, которые не знавали даже родители этих детей. Но родня терпела, скрепя сердце. Надо сказать, что терпела не зря. С Солохой было весело и празднично, она, видимо, в наследство от папы, несла этот праздник жизни в себе. Совершенно рафинированные интеллигентные еврейские детки оживали и проявляли под чутким Солохиным руководством неожиданные таланты.

– Лёва, вылитый Лёва! – причитала её тётка, двоюродная сестра папы.

В бабушкиной квартире, на Искровской, тоже находилось много дел для неуёмной девочки. Она устраивала концерты, гремела детской посудой, переворачивала на паркет чернильницы, короче, жизнь шла полным ходом.

Только тоска по папе не отпускала ни на минуту, даже в самые весёлые и победоносные шествия по Киеву. Папа снился, к Новому году тоска уже сдавливала горло удавкой. Как же без неё? Как же ёлка?

Их ёлка была самой высокой в городке, детворы и взрослых набивалось в их дом столько, что потом все удивлялись: как хватило места?

Папа придумывал весёлые шарады, дети выступали, всем вручали очень серьёзные подарки, никто никого не загонял спать, можно было кувыркаться в сугробах, изредка забегая укусить что-нибудь вкусненькое. И вот – она здесь, а папа, мама и Димка с Варелкой там, в самой гуще праздника!

Вечером третьей декады декабря тихие киевские вечерние посиделки пронзил чёткий звонок в дверь.

– Папа! – вскрикнула Солоха – и помчалась в коридор. За ней бабушка, соседка Феня, её муж Жора, все гуртом кинулись к дверям, почему-то моментально поверив этой сумасшедшей девчонке.

На пороге стоял улыбающийся красивый до невозможности Лев Давидович, руки его были заняты двумя внушительными чемоданами, а на шее ярким разноцветным галстуком болталась обезумевшая от счастья Солоха.

– Лёва, Лёвочка, Вэйзмир! – причитала бабушка. – Что случилось? Почему ты приехал?

– Я приехал забрать вас на Новый год в Таллинн! – весело сообщил Лёва. – Семья должна встречать такой праздник в полном составе, а о каком может быть речь составе без Солохи?

Когда уже почти описавшуюся Солоху оттащили от папы, начались разговоры, чаепитие и питие на кухне, только тогда сосед Жора вдруг заметил какими глазами смотрела на Льва Давидовича его Фенечка, да и дочь Тата глаз с него не спускала.

Молодой красивый мужчина был лет тридцати – тридцати пяти на вид, но он был Львом Давидовичем, а сорокалетний Жора был просто Жорой и это в ку́пе с внешностью гостя, настораживало и отодвигало Жору на не очень выгодные для него позиции.

Домочадцев срочно уложили спать. А на кухне остались только свои – бабушка, Жора и Лёва, вскоре и бабушка покинула кухню, и через пятнадцать минут после её ухода не было уже никакого Льва Давидовича: на кухне квасили Лёвчик и Жорик, сцепляясь периодически крепкими руками в армрейстлинге.

Расставались со слезой, долго топтались у двери бабушкиной комнаты, возвращались на кухню выпить по последней и опять топтались, и так до двух часов ночи, пока растрёпанная бабушка не прихлопнула всю эту вакханалию. Лёва подкатился к своему тёпленькому счастью и впервые за последние три месяца уснул полностью счастливым человеком.