София Привис-Никитина - Папа! Папочка! (сборник)

• Название: Папа! Папочка! (сборник)
• Автор: София Привис-Никитина
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-907006-40-9

Софья Никитина-Привис – женщина-баллада. Из-под ее пера выходят маленькие поэмы в суперской джазовой аранжировке. Жизненные коллизии, в которых живут, влюбляются, конфликтуют и совершают поступки герои ее локальных историй, не оставляют никаких сомнений в аутентичности происходящего с ранее пережитым самим писателем, наоборот, здесь ощущение явного авторского присутствия, но с мастерски исполненной импровизацией. Великолепное чувство юмора, которое поднимает читателя над «свинцовыми мерзостями жизни», добавляет рассказам парадоксальной философской мудрости.

---

– Доця, ты же всё не так поняла, мама вовсе не про Колюню говорила, ты ошиблась, доця!

– И ничего я не ошиблась! Говорила! Говорила! Что вы все врёте? Всё время врёте! Говорила! – закусила удила Солоха.

Положеньице назревало патовое. Солоха в мгновения ока оказалось за дверью с мандаринкой в руке, а там, в доме события покатились как с горы!

Папа бегал за дядей Пашей и бил себя в грудь, дядя Паша выхватывал из объятий кавалера танцующую Агу, нервно накидывая на неё норковую новенькую шубку. Скандала и полного разрыва всех дипломатических отношений удалось избежать с трудом.

Только благодаря Вериному магическому влиянию на мужчин. Гордая Вера хватала Пашу за руки, гладила по волосам, потом протащила к граммофону, завела что-то бесстыдно-страстное и не выпускала Пашу из танцевальных объятий ещё долго-долго.

Наутро папа решил поговорить со своей распоясавшейся и не в меру разговорчивой доцей. Он долго пытался объяснить Солохе, что нельзя рассказывать обо всём, что говорится в доме.

– А зачем тогда вы врёте? – резонно спрашивала Солоха.

Лёва тяжело вздыхал и начинал всё сначала:

– Доча, это не враки, просто не надо всё, что услышала рассказывать чужим людям.

– А если спросят?

– Если спросят, скажи, что не видела, не слышала!

– Значит всё-таки врать? – не унималась правдолюбка-Солоха.

– Да зачем же врать? Сказала: «не знаю!» и всё!

– Так я же знаю, зачем же я буду врать, что не знаю! – моргала на него своими-Вериными изумрудами Солоха.

Лёва устал, у него сосало под ложечкой, и на этом воспитательная работа была похерена.

С трепетом ждали 31-го декабря: придёт семья дяди Паши или нет? Пришли, ввалились шумной гурьбой, долго тискали детей и мудро и не трудно о конфузе рождественском забыли.

Январь пронёсся по жизни ярким праздником: огромная ёлка в Доме офицеров флота, ёлка в театре «Эстония», короче, все возможные ёлки были посещены и обсуждены, все призы и подарки собраны.

Ни в какой Киев доцю не отправили и уставшая Солоха притихла, а папа после отгрохотавших праздников ушёл в море, но ненадолго: болтался между Ленинградом, Ригой и Таллинном.

В дальние походы путь ему был заказан его же друзьями-врачами. Друзья били тревогу, состояние Лёвиного сердца их удручало.

Волновалась мама, она плакала и умоляла Лёву заняться собой. Лёва ничего не слушал: ничего у него не болело, всё-ерунда, он в полном порядке и требовал прекратить кликушество и не портить жизнь по пустякам.

В то раннее и скучное весеннее утро Солохе положительно нечем было заняться. Она вышла со двора со своей знаменитой куклой «папка с моря привёз» и пошла по направлению к дому хромой Наташки.

Кукла эта была Наташкиной тайной страстью, мало того, что сама по себе кукла была красавицёй-блондинкой с яркими синими глазами, говорила: «мама», она ещё и широко шагала по земле и была ростом почти с саму Наташку.

Кукла постоянно снилась, за обладание такой куклой Наташка готова была душу дьяволу заложить, но Солоха очень экономно и только временно разрешала Наташке владеть этим сокровищем, а в последнее время с помощью куклы пыталась поработить Наташу окончательно.

Она заставляла бедную полиомиелитную девочку таскаться за ней, Солохой, по бесчисленным сараям, которые называла штабами мальчишек, посылала её в разведку по не очень чистоплотным делам, вынуждала бегать в «казаки-разбойники».

Наташка отставала, Солоха злилась, трясла ногой, но Наташку не бросала, игру они, конечно, проигрывали, и Солоха отчаянно её отчитывала. Она кричала:

– Больше, хромая, я тебя в команду не возьму, ты мне надоела, хромая!

Они ссорились, а наутро опять под окном возникала Солоха в зелёном плюшевом пальто и орала во всю мочь своих лёгких:

– Хромая, выходи на улицу! Хромая-я-я! Выходи!

Наташина мама боялась и ненавидела эту девчонку, она выходила во двор и тихим интеллигентным голосом спрашивала:

– Девочка, почему ты называешь Наташу «хромая»? Разве так можно?

– Дак она же хромая! – утверждала и удивлялась Солоха.

– Прежде всего у неё есть имя. Вот у тебя есть имя? Как тебя зовут?

– Зося! – скучая, объявляла Солоха.

– Ну вот и хорошо. Ведь дома тебя зовут тоже Зося?

– Не-а, дома меня зовут – Солоха!

– А почему? – не могла взять в толк красивая Наташина мама.

– А потому! – задиристо отвечала Солоха.

Женщина тяжело вздыхала и уходила в дом. Оттуда сразу же выковыливала счастливая Наташка и готова была идти за Солохой и за её куклой хоть на край света!

Сегодня они с Наташкой направились к дворику Ленки, там им предстояло строить дом из весеннего мокрого песка.

Впереди шла Солоха, небрежно волоча за собой по грязной дороге волшебной красоты куклу, за ней прихрамывала Наташка, мучительно наблюдая такое варварское отношение Солохи к своей мечте.

Работа по строительству дома была в полном разгаре, когда Наташка в очередной раз спросила:

– А ты, правда, дашь мне куклу домой ночевать? – Ты же обещала!

Солоха, увлечённая последними штрихами своей архитектурной мысли, была несколько взвинчена и на этом винте ответила Наташе грубо и категорически:

– Ничего я тебе, хромая, не дам! Ты мне строить не помогала и вообще, надоела ты мне, таскаешься за мной, ноешь, а толку с тебя никакого.

Договорить Солоха не успела. Лопатка, красивая, новенькая, остро отточенная лопатка, взметнулась ненавистью в руках Наташки и опустилась на растерянное наглое Солохино лицо, разрубив ровно напополам крохотный курносый нос, моментально забрызгав фонтанчиками алой крови зелёный плюшевый наряд.

Дети разбрызгались, как крысы по углам, пища́ страхом и паникой. Солоха стояла посредине песочницы и пыталась окровавленными пальцами склеить свой уплывающий куда-то нос.

К дому она бежала, придерживая нос пальцами, как прищепками, ввалилась в сени и с порога крикнула:

– Мама, мама! Посмотри, что мне хромая сделала! – и разлепила пальцы-прищепки.

Вера сначала застыла вся, а потом тихонько стала проседать на пол. К счастью, дома был Валерик, он быстро понял, что скорая – это долго, галопом помчался к дяде Паше и они погрузил в машину серую маму и истекающую кровью Солоху.

В травмпункте у буквально умирающей Веры вырвали из рук Солоху. На каталке помчали её в операционный блок, в коридоре сидела Вера с «нанашатыренной» ваточкой в дрожащей руке и тихо молила Бога: «Господи, спаси и помилуй! Господи спаси мою девочку! Смилуйся, господи!»

Через сорок минут вывели Солоху. Вместо носа на её распухшем отёчном лице красовалась огромная сизая картофелина. А из картофелины торчали разноцветные шёлковые усы.

Смотреть на это обезображенное лицо было просто невозможно, дядя Паша утешал Веруню, как мог, но и он видел, что девочка изуродована безвозвратно и навсегда.

Через три дня вернётся из Риги Лёва и что она, Вера ему предъявит? Жизнь утекала из рук. Больше никогда не будет в доме счастья, оказывается всё, всё было сосредоточено в этой маленькой девочке. А девочка глазела из окна машины и требовала мороженого на палочке – две порции!

«Что-то с ней не так! Что-то с ней не так!» – стучало молоточком в Вериной голове. Вера вспомнила финский Поркула, холодную съёмную квартиру.

Солохе не было и года, но она уже просилась по ночам на горшок. Поскольку в доме было холодно всегда, Вера ставила детский ночной горшок на плиту вверх тормашками, чтобы не сажать ночью ребёнка на студёную ночную посуду.

Ночью захныкала Солоха, Веруня прошла к печке за горшком, потрогала его за ручку – тёплая. Усадила верхом девочку, прислушалась – зажурчало, стала снимать ребёнка с горшка. Ребёнок не снимался, сидел, покрякивал недовольно, но с горшка не снимался.

Вера буквально сдёрнула с него в отчаянии Солоху, поглядела и ахнула! По диаметру горшок был обвешан Солохиной кожей, а на попе горел ярко-красный ожоговый круг! Ребёнок молчал и буквально засыпал в её руках.

«Даун!»! – сделала вывод Вера. Наутро пришёл с судна Лёва, увидел попу своей ненаглядной дочери, выслушал Веруню, но воспринял всё спокойно: низкий болевой порог, здоровая психика-всё нормально.

Ребёнок, действительно, нормально развивался, был смышлёным, даже слишком смышлёным! Но вот он сидит сейчас рядом с ней напополам разрубленный, зашитый-перешитый и торгует себе мороженое – две порции!

Боже, что теперь будет с Лёвой? Нет! Его сердце не выдержит! Как она ему предъявит такую дочь? Что скажет в своё оправдание? Он ведь в жизни ей не простит этого изуродованного лица! Господи! А Солоха! Как жить ей с этим расплывшимся по лицу носом? И опять сердце заходилось горем и тоской.

Дома Солоха подлетела к зеркалу, глянула и отшатнулась – оттуда из зазеркалья на неё смотрела страшная разбойничья рожа туземца с приплюснутым и съехавшим на сторону носом. Выйти с таким лицом на улицу не представлялось возможным.