Полин Ошер - Счастье из морской пены

• Название: Счастье из морской пены
• Автор: Полин Ошер
• Жанр: Русское современное

Эта история – о том, что вся наша жизнь состоит из взлетов и падений, мгновений острого счастья и горьких разочарований. А еще она про то, что всегда, даже в самой тяжелой ситуации, должно быть место надежде: если веришь, что все плохое заканчивается, – когда-нибудь обязательно настанут хорошие дни.

---

Счастье из морской пены Полин Ошер

Моя любимая, моя родная, моя бедная и моя богатая страна, – все это о тебе, все мои сомнения и страхи, улыбки и радости, смех и слезы.

Ты и я, – мы с тобой навсегда вместе, неразделимы, как бусинки на четках.

© Полин Ошер, 2017

ISBN 978-5-4485-3901-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Меня зовут Полин, и сегодня мне исполнилось тридцать.

Я лежу на животе на кипенно-белой простыне в залитой солнцем комнате, задумчиво шевелю босой ногой и поедаю крупные клубничины из тарелки, которая стоит прямо перед моим носом.

Неплохое начало для Дня рождения, не находите?

В общем-то у меня их два. Два Дня рождения. Один – день, в который я родилась. Второй – тот, в который начала жить заново. И, поскольку история моего появления на свет ничем не отличается от сотен тысяч историй других младенцев, я, пожалуй, расскажу вам о моем втором празднике.

Глава I. История о болезни

Мне было двадцать с чем-то лет, даже, скорее, уже ближе к третьему десятку, чем ко второму. За плечами – обширный багаж: университет, работа с четырнадцати лет, пара лет жизни в другой стране, завершившийся крахом бизнес и одно весьма неудачное замужество. Когда оказываешься один на один с полным свободы миром, вдруг оказывается, что тебе не за что ухватиться, чтобы стоять ровно; и тогда ты цепляешься за первое, что попадет в поле твоего зрения. Да, какое-то время мои вехи – учеба, карьера, брак, – помогали мне держать равновесие, но в какой-то момент все они – бах! Рассыпались, словно домик из карточной колоды.

В то время я тратила на работу все силы, что у меня были. Я работала столько, чтобы больше ни на что не оставалось сил, кроме того, чтобы упасть в неразобранную постель по окончанию одного трудового дня и перед началом нового. Мне казалось, что жизнь моя закончилась в тот момент, когда я продала остатки своего бизнеса и получила от хамоватой регистраторши свидетельство о разводе. С тех пор я была кем угодно: роботом, автоматом, машиной для совершения каких-то действий, но никак не живым человеком, ибо сердце мое навсегда осталось там, где на строгой официальной бумаге еще не стояла моя дрожащая подпись.

Жертвы катастроф часто сравнивают свою историю с падением в бездну. Будто бы они летят куда-то вниз без возможности сменить вектор движения. Мне же казалось, что я просто зависла над пропастью, и бездна смотрит мне прямо в глаза, криво ухмыляясь своим впалым ртом и беззубо хохоча над моей беспомощностью.

И любые усилия, призванные вернуть меня к обычной жизни, в которой есть чувства, были опасными. Потому что мое движение вниз, в самые глубины пропасти, могло возобновиться в любой момент: достаточно было одного невесомого толчка, и я бы полетела туда, во тьму, беззвучно крича от ужаса. А я не хотела падать; и потому мне было больно и страшно даже просто смотреть вглубь себя. Я боялась, что там осталась только лишь одна сплошная пустота, имя которой – ничто.

Нет, радости у меня тоже были. Например, шоппинг. Я пристрастилась к нему в Питере, куда поехала, чтобы не проводить две недели, оставшиеся до получения документов о разводе, глядя в стенку замершим взглядом. Мне казалось, – это поможет как-то взбодриться, увлечься, и снова почувствовать вкус радостной и интересной жизни.

Все две недели я нарезала круги по Питеру, как шальная. Я выходила утром из дома, где жила у своей подруги, и шла, шла, шла. Просто шла. Бесцельно, не зная, куда приду, не анализируя свой маршрут. Я просто двигалась вперед, словно робот, в котором есть всего одна единственная программа: идти, что бы ни происходило хоть снаружи, хоть внутри. Конечно, время от времени я подавала себе импульсы – «надо поесть», «выпей кофе», «зайди в магазин». В последних я иногда просто ходила, бездумно рассматривая ценники, но время от времени мои руки сами хватали что-то с полки и несли на кассу, даже толком не давая мне рассмотреть добычу. Так в моей жизни появился кислотно-розовый в леопардовые пятна пояс в японском стиле, который можно было застегнуть на талии только в том случае, если бы я совсем перестала дышать; странного вида брюки защитного цвета, похожие на средневековые кюлоты и превращающие меня в коротконогого моллюска с неестественно большими коленями; жуткого вида черная куртка, одетому в которую человеку срочно хотелось дать хоть какое-нибудь подаяние.

Вернувшись из Питера, я получила бумажку о разводе и решила, что пора начинать новую жизнь. Так как бизнес я продала, то нужно было найти работу; с этим проблем не было, – мой бывший работодатель, карьеру у которого я променяла на трудные будни эмигранта в другой стране, был рад взять меня обратно. Так я стала руководить отделом, в котором на тот момент, правда, не было никого, кроме меня. Столь высокая должность тешила мое чувство собственной важности, которое стало единственным, что смогло проснуться во мне и как-то себя проявлять. И потихоньку я начинала работать больше, больше, больше… в выходные, в праздники, задерживаясь на работе до позднего вечера, и делая все, чтобы не оставить себе и малейшей возможности проводить время наедине с собой.

Меня тогда тяготило всякое общение с миром. С друзьями. С родственниками. С родителями, наконец. Все, чего мне хотелось, – это окунаться снова и снова в теплое, безболезненное молчание, в котором ничто не сможет растревожить мое изорванное в клочья сердце.

Прячась от людей, я работала все больше и больше. Очень скоро круг моих друзей поредел, и я практически переселилась в офис, возвращаясь домой только для того, чтобы забыться рваным сном. На доходах это не слишком отражалось, но меня это ничуть не беспокоило. Главное, что у меня не было возможности вести с собой внутренний диалог, я себя не видела и не слышала. Внутреннего «я» у меня в то время будто бы не было вообще; было только внешнее, та картинка, которую видели окружающие. А внутри меня была все та же пустота, которую у меня не было ни сил, ни желания заполнять.

Я не ходила никуда даже в то свободное время, которое у меня было. Редкие вечера, когда я не падала в кровать сразу по прибытию домой, я проводила за просмотром фильма «Дневник Бриджет Джонс» под неизменную бутылку красного сухого, уже на середине которой я начинала рыдать так, что казалось, будто у меня остановится сердце.

Даже это не наводило меня на мысли о том, что со мной что-то не так. Мне казалось, все в порядке, просто время такое, грустить и печалиться.

Я никого не подпускала близко к себе, ни подруг, ни коллег, ни родственников. Закрылась в глухую броню, спряталась поглубже в свой панцирь, затянула потуже капюшон, и всячески старалась казаться невидимой.

И еще много плакала во сне. Просыпалась с мокрым лицом и слипшимися ресницами.

Иногда могла впасть в истерику на ровном месте. К счастью, редко. Например, когда ехала за рулем и вдруг подумала о дворняжке, собачке по имени Филя, которую я все равно не смогу взять к себе. Я тогда остановилась на обочине и плакала, плакала, плакала, и казалось, что со слезами из меня будто бы уходят остатки жизни.

А потом я попала к врачу.

Юному усатому красавцу с кудрявой шевелюрой цвета воронова крыла. Он вообще был похож на изящную породистую лошадь, и, если бы мне не было так больно, я бы присмотрелась к нему поближе.

Тогда я нащупала шишку в груди и подумала – вот незадача, сейчас на работе такой большой проект. Некогда, займусь этим позже.

И я отложила вопрос ненадолго.

Потом еще ненадолго.

Потом еще.

А потом оказалось, что прошел год, а нащупанное никуда не делось.

В общем, пришла пора что-то с этим делать.

Юный врач качал головой и говорил, когда брал пункцию: не бойся, будет быстро и не больно.

И это действительно было так.

Помню, как я лежала на белой койке в белой комнате. Белый потолок кружился у меня перед глазами; я как будто находилась сверху, над телом, и наблюдала, как юный врач колет лежащую на спине женщину тонкой иглой в беззащитную грудь.

Потом было две недели страха. Вернее, нет. Было две недели пустоты, часть которой-таки заполнил страх. Внутри меня по-прежнему было пусто, и где-то на краю меня качался волной вопрос: а что теперь будет? Со мной? Что теперь со мной будет?

Через две недели врачи собрали консилиум, и решили, что нужно вырезать.

И я снова приехала в то же самое отделение.

Подождала своей очереди в грязной приемной, переоделась в байковый больничный халат, смутно думая про себя, что плачу все-таки достаточно немалые деньги; почему тогда здесь все так убого, будто это бесплатный хоспис, а не платное отделение больницы?..

Жутко кряхтящий лифт поднял меня на третий этаж. Кажется, мы ехали туда целую вечность. Рядом со мной была медсестра и женщина на инвалидной коляске. Когда я взглянула в ее лицо, я неприятно укололась о совершенно отсутствующий взгляд ее глаз; руки, иссохшие и сморщенные, равнодушно лежали на ручках кресла, а из-под расстегнутой верхней пуговицы халата виднелся шрам, который находился ровно на том месте, где раньше у нее была грудь.