Полин Ошер - Счастье из морской пены

• Название: Счастье из морской пены
• Автор: Полин Ошер
• Жанр: Русское современное

Эта история – о том, что вся наша жизнь состоит из взлетов и падений, мгновений острого счастья и горьких разочарований. А еще она про то, что всегда, даже в самой тяжелой ситуации, должно быть место надежде: если веришь, что все плохое заканчивается, – когда-нибудь обязательно настанут хорошие дни.

---

Неужели я настолько себя не люблю, – чтобы взять и остаться здесь?..

Я лежала на спине и смотрела в потолок, который кружился надо мной и то наклонялся ко мне, то улетал в самые небеса. Наблюдая за ним, я чувствовала, как во мне клубятся непонятно откуда взявшиеся силы. И, как только их концентрация стала критической, – они подняли меня с кровати, и отправили в кабинет к юному доктору.

Тот, по счастью, не ушел домой и даже не спал на своем раскладном кресле, когда я, тихо постучавшись, заглянула к нему. Он стоял у окна, и кивком пригласил меня заходить. В руках у него была рамка с фотографией невероятной грузинской красавицы с толстой косой, раскосыми глазами, четко очерченными губами и скулами. «Черкешенка», – подумала я. Красавица обнимала девочку, свою миниатюрную копию.

– Жена с дочкой, – сказал он, проследив за моим взглядом.

Я смутилась, почувствовав неловкость за свое так некстати проявленное любопытство.

Он вопросительно смотрел на меня, а я все никак не могла собраться с силами, чтобы ему рассказать.

– Боитесь? – сочувствующе проговорил он, и показал рукой на кресло: мол, садитесь.

Оставшись стоять, я тихо сказала:

– Я ухожу.

Он как будто не удивился. Задумчиво подвигал грязные чашки с остатками кофейной гущи на своем столе, и негромко спросил:

– Куда?

И я ему все рассказала. Про плачущую в коридоре девочку со шрамом и изможденную женщину в лифте, про мою знакомую и ее грудь, про то, что в Израиле хорошая медицина, а я знаю язык и могу себе позволить сделать все необходимые манипуляции там.

Он слушал меня, не перебивая, только кивнул несколько раз.

Потом сказал, что понимает такое решение, и согласен с ним.

Я удивилась.

А он распахнул окно настежь, сел на подоконник, и, и, поерзав, достал из кармана пачку LM, закурил сигарету и кивком пригласил меня присесть рядом. Я села; он выбил из пачки одну сигарету и дал мне. Держа ее в руках, я рассеянно подумала, что не курила уже три года и даже не помню, как пахнет такой табак.

Юный доктор говорил. О том, как устал от бедности нашей медицины, от того, что нет самого необходимого, и что ему ночами снятся эти девочки с раскроенной грудью, у которых – ну какое может быть будущее, о чем вы?.. на них сами врачи ставят крест, и многие из этих девочек так и не становятся женщинами, да никем они не становятся, потому что разве ж это жизнь.

Он говорил с силой, и я знала, что он не врет.

Этот врач разделял мое решение, и подбадривал меня, а под конец сказал:

– Знаешь, я ведь тоже. Уезжаю в Израиль. В этом… году.

От неожиданности я поперхнулась ароматным дымом, который я вдыхала, а он – выдыхал. И, пока юный врач хлопал меня по спине, я пыталась прокашляться и понять, о чем идет речь. А он рассказывал, и с каждым словом его голос становился все сильнее, все уверенней.

Оказывается, его уже ждут в Ришоне1, в клинике Ма ор, и ему осталось отработать всего девятнадцать дней. И он считает каждую оставшуюся до конца срока минуту, потому что знает: скоро начнется совсем другая жизнь.

Юный врач написал мне на синей врачебной бумажке название и адрес госпиталя, в который мне стоит обратиться. Он пообещал, что позвонит своему знакомому доктору, который работает там много лет. А на прощание похлопал меня по плечу, словно отец, и сказал: бэ ацлаха2!

И, выходя в серый коридор из его кабинета, я вдруг некстати подумала о том, что вся вот эта «жеребцовость», которую в нем замечают женщины, – это не его. Она просто передалось по наследству от каких-то предков, и не стоила ему никакого труда. А он, этот юный врач, совсем простой. Человек, который без памяти любит своих девочек, жену и дочь; который надеется, что «перегорит» вся любовь к нему у медсестер, санитарок и прочих неустроенных женщин его больницы. Быть может, он вообще почел бы за благо, если б ему при рождении дали менее броскую внешность…

Сжимая в кулаке бумажку, я вернулась в палату, тихо собрала свои вещи, и, проскользнув через медицинский пост с громко сопящей в крепком сне толстой медсестрой, спустилась вниз по лестнице до черного выхода. Я заметила еще днем, что он всегда открыт, – там курили все кому не лень. Толкнула в полной темноте дверь. Заперто. Черт. Черт, черт, черт!!!

Я дергала и дергала за дверь, и в нос мне бил крепкий морозный аромат, который просачивался сквозь дверные щели, и запах холодного железа. По щекам горохом катились слезы; я чувствовала, как прихватывает мокрую щеку к студеным стальным перемычкам дверной коробки.

В кромешной тьме я шарила руками по дверному полотну, пока наконец не нащупала благословенную задвижку. Потянув за нее, я распахнула дверь в ночную зимнюю стужу. Меня тут же обдало морозом. Благо, я не сдавала в гардероб свою куртку и ботинки, – и их, и даже шапку, я натянула здесь же, ежась от внезапно окатившего холода.

А потом побежала через парк, на парковку, где стояла моя сонная машинка. Нажала на кнопку брелока, и автомобиль приветливо подмигнул желтыми фарами. Я села, поежившись от холодного сиденья, и скомандовала сама себе: в аэропорт!

На выезде с парковки остановилась. Так. У меня нет с собой ни загранпаспорта, ни каких-либо вещей, а в куртке и ботинках я буду смотреться в жарком Тель-Авиве как минимум нелепо. Подумала еще немного, барабаня пальцами по холодной поверхности руля, потом, взревев мотором и моргнув сквозь снежную тьму желтыми фарами, повернула в сторону дома.

Метель стучала в мое окно, и своими завываниями она будто уговаривала меня – останься! Ничего не получится! На что ты надеешься вообще?

Я не знала, что ей ответить, поэтому просто оставила ее реплики без внимания. Подъехала к дому, заглушила мотор машины. Открыла тяжелую подъездную дверь и захлопнула ее за собой, надежно отсекая кликушенские метельные крики. В подъезде было темно и зябко, и я сунула руки поглубже в карманы куртки. Поднялась по скрипучим ступеням наверх.

В квартире я даже не зажигала свет. Хотя был такой соблазн, но я знала, – стоит мне только его включить, как я начну передвигать какие-нибудь предметы с места на место, менять порядок кухонной утвари и до потери пульса трогать ручки у шкафов. Стоит только начать, и я уже не смогу уехать: меня захватят привычные действия, которыми я раньше спасалась от ужаса перед действительностью. Какое-то время я даже не могла покинуть стены дома, не потрогав по часовой стрелке несколько раз подряд все дверцы кухонных шкафов. Мне казалось, что стоит только наполнить свою жизнь ритуалами, и тогда будет не так страшно.

Впотьмах нашарив коробку с документами, выуживаю из нее свой заграничный паспорт, – он подмигивает мне в лунном свете своей золотистой надписью, – и иду назад, в темноту.

А. Мне же еще одежда нужна какая-нибудь, и другие необходимые вещи.

Секунду помявшись на пороге, я разворачиваюсь и захожу в ванную, где, подсвечивая себе телефоном, бросаю в косметичку несколько упаковок контактных линз и пару банок с кремами. Потом таким же образом, с телефоном в одной руке, выуживаю из платяного шкафа небольшой рюкзак, сую в него, скомкав второпях, несколько футболок, белье, цветастую юбку, которая по моей забывчивости не перекочевала в сумку с убранными на хранение в гараж летними вещами. В коридоре бросаю туда же босоножки на деревянной подошве, расческу, айпад и зарядник, сама переобуваюсь в кеды, повязываю вместо шарфа первую попавшуюся косынку. Потом захлопываю дверь и спускаюсь бегом по лестнице, не оглядываясь, – будто боюсь, что кто-то станет меня догонять.

Выскочив из подъезда, я прижимаюсь спиной к замерзшей металлической двери. Перед лицом летит снег, диагонально, пересекая под прямым углом свет от маленького фонаря над подъездом.

Куда я еду? Ну куда? И зачем?..

Чешется нога. Я почесываю бедро, исколотое медсестрой, и натыкаюсь пальцем на что-то тонкое и твердое, лежащее в переднем кармане джинсов. Достаю. Это тот самый синий листочек, на котором написан заветный адрес – Ришон-ле-Цион3, город, название которого переводится как «Первый храм»; клиника Ма Ор, доктор Гринбаум.

Интересно, он тоже юный, как тот больничный врач, будущий эмигрант?..

Хорошо. Значит, хотя бы на один вопрос из мучавшей меня партии я знаю точный ответ.

Я знаю, куда еду.

Почувствовав, что у меня мерзнет нос, причем уже довольно продолжительное время, я наконец отлипаю от металлической двери и иду к машине. Та снова приветливо моргает мне желтыми огоньками своих круглых японских глаз. Пристегиваемся, устраиваемся поудобнее, включаем в аудиосистеме Brazzaville4. Нет, не то. Пусть будет Jingle Bells5.

И под эту старую рождественскую мелодию сквозь метель я еду в сторону аэропорта.

Лес по обеим сторонам трассы нежно обнимает меня своими еловыми лапами, и будто покачивает на коленях; моя маленькая машина летит, словно комета, в кромешной тьме, а из динамиков несутся звуки вечного гимна победы дня над сумраком.