Анонимный автор - Житие преподобного Паисия Святогорца

• Название: Житие преподобного Паисия Святогорца
• Автор: Анонимный автор
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9907764-9-4

Житие преподобного Паисия Святогорца (1924–1994), афонского монаха, известного всему миру и торжественно причисленного к лику святых в 2015 году, переносит читателя в атмосферу духовного подвига, пламенного устремления к Богу и самоотверженной любви к ближнему, которые были характерны для святого Паисия с раннего детства и до самой его преподобнической кончины.

Немало встречается на страницах жития сверхъестественных событий и чудес, но основное внимание в книге уделено именно человеческим усилиям старца Паисия: его непоколебимому упованию на Бога и Матерь Божию, его молитвенным трудам, его смиренному служению ближним, его терпению в скорбях и тяжёлых болезнях. С любовью и тщательностью описанные детали жития преподобного делают его близким и родным читателю, вдохновляя разумно подражать подвигам святого.

Книга предназначена всем интересующимся Православием и монашеством.

2-е издание.

---

В святогорских монастырях ежегодно 1 января, в день памяти святителя Василия Великого, собирается Духовный собор. Все насельники обители по очереди предстают перед Собором, и им объявляется о новых послушаниях, которые они будут нести весь наступивший год. Когда перед Собором предстал Арсений, ему объявили, что теперь он будет помощником архонда́ричного.[112] «Буди благословенно!» – ответил Арсений. После собора трапезник дал ему такой совет: «Ты ответил на Соборе "буди благословенно" – и всё. Это не очень хороший ответ. В нём есть гордость. Таким ответом ты выставил напоказ свою самоуверенность, показал, что сам можешь справиться с любым послушанием. Надо было ответить соборным старцам так: "Буди благословенно, но не знаю, справлюсь ли я. Буду стараться вашими молитвами и благословением"». Этот совет очень помог Арсению и заставил его задуматься о том, насколько тонкой духовной работы над собой требует монашеская жизнь.

На новом послушании Арсений научился красиво накрывать столы, готовить угощение для паломников, стирать простыни. Стирали так: варили воду с золой, давали ей отстояться и использовали вместо чистящего средства. А «гладили» простыни, просто придавливая их тяжёлыми плоскими камнями. Такой работой Арсений раньше никогда не занимался. В архондарике он тоже сильно уставал, потому что монастырь был очень гостеприимным. Каждый день принимали по пятьдесят-шестьдесят паломников. Их окружали большой заботой и любовью, потому что в каждом приходящем в обитель человеке монахи видели Самого Христа. Иногда случалось так, что братия ели на трапезе фасоль, подпорченную жучками. Чтобы жучков не было видно в мисках, в блюдо добавляли побольше орегано. А паломников тем временем за соседними столами угощали рыбой, которую братья с большим трудом наловили для них в море в предыдущую ночь. Часто братья, которые несли послушание в архондарике, оставались там допоздна, чтобы накормить лесорубов, которые спускались с гор только поздним вечером. Иногда для того, чтобы успеть приготовить угощение, приходилось уходить из храма ещё до окончания Божественной Литургии. Арсений, хотя был от природы быстрым и ловким и уходил на послушание до отпуста Литургии, часто не успевал всего сделать, или случались какие-то промахи. Однако перед его глазами всегда были светлые примеры других отцов. Он начал деликатно наблюдать, как ведёт себя один келейник игумена.[113] Этот брат не был особенно быстрым. На Божественной Литургии он всегда стоял до самого конца, но при этом всегда успевал приготовить угощения, потому что перед началом послушания осенял себя крестным знамением, веря, что Бог ему поможет. Так он принимал Божественную помощь. Арсений решил делать так же, а если не будет успевать что-то сделать и его станут за это ругать – принимать это со смирением.

После архондарика Арсения перевели помощником в монастырскую больницу. Старшим на этом послушании был благоговейный монах – старец Дорофе́й, также отличавшийся подвижническим духом. К каждому из братии – будь то старый монах или молодой послушник – отец Дорофей относился как родная мать. Видя, что кого-нибудь из братии словно ветром шатает от болезни или слабости, отец Дорофей говорил ему с таинственным видом: «Пойдём-пойдём! Хочу тебе один секрет рассказать». Он приводил брата в больницу и давал ему тахи́ни[114] с мёдом или сахаром. Старым монахам он мог сварить суп с тонкими макаронами. Отец Дорофей чувствовал необходимость заботиться особым образом о каждом брате. Он любил каждого, и не потому, что «так положено», а искренне и от сердца. Арсений чувствовал духовное родство со старцем Дорофеем и старался ему подражать.

В общем, на какое бы послушание ни назначали Арсения, он трудился там от всего сердца и изо всех сил. Не ограничиваясь тем, куда он был назначен, он с готовностью, не беря в расчёт усталость, спешил помогать братьям, трудившимся на других послушаниях. Его готовность прийти на помощь вскоре стала всем известной, и братья не стеснялись просить его о помощи. Не успевая на своём послушании, какой-нибудь брат просил: «Арсений, окажи любовь, сходи туда-то». Арсений шёл, по дороге его встречал другой брат: «Арсений, окажи любовь, сделай то-то и то-то». Арсений никогда не отказывал, делал всё, о чём его просили, но часто чувствовал, насколько он устал. Как-то раз один из соборных старцев, увидев, что он изнемогает, спросил:

– Что случилось, брат? Выглядишь каким-то расстроенным.

– У нас дома, – ответил Арсений, – на крыльце всегда стояла пара истрёпанных «дежурных калош». Когда кому-то – от мала до велика – надо было выйти во двор, то он надевал «дежурные калоши» и потом оставлял их на прежнем месте. И вот, если я правильно понимаю, в общежитии монаху надо быть для всех и каждого такими калошами.

– Стать «дежурными калошами» ради любви ко Христу… – повторил соборный старец. – Как сам-то думаешь: есть что-нибудь выше этого?

Эти слова окрылили Арсения. Он постоянно вспоминал их и с готовностью продолжал откликаться на любую просьбу братий.

Духовные подвиги послушника Арсения

С ещё большей ревностью Арсений относился к своему келейному правилу. Он, хотя и был ещё послушником, взял благословение совершать правило монаха-великосхимника – четыре чётки-трёхсотницы с поясными поклонами и триста земных поклонов. Накануне Причащения Святых Христовых Таин Арсений делал ещё больше земных поклонов и пел при этом наизусть первую песнь Великого покаянного канона и немного из «Феотокария».[115] Помимо Евангелия он читал «Эвергети́н»[116] и поучения преподобного Феодора Студита – эти книги дал ему игумен. Если, читая, Арсений чувствовал, что какая-то мысль или отрывок особо помогут ему в его борьбе, он выписывал прочитанное в тетрадь, чтобы читать, перечитывать и пытаться применить это на деле. Когда выписок становилось много, Арсений переписывал их в другую тетрадь – разделяя по темам. Так прочитанное крепко отпечатывалось в его памяти, и он мог постоянно к этим словам возвращаться в уме, «читая книгу не по бумаге», – как сам он об этом говорил.

Во время богослужений Арсений изо всех сил старался стоять на ногах и не присаживаться в стасидию. Когда у него болели ноги, он приводил на ум Христа, Которого мучили, сжимая Его пречистые ноги в деревянной колоде. Вначале на службах Арсений со вниманием следил за тем, что читается и поётся. Так он выучил богослужебный устав. Позже на службах он то творил умную молитву Иисусову, то углублялся в божественные смыслы тропарей и стихир.

Несмотря на напряжённую духовную борьбу, Арсений стал замечать за собой некоторые духовные слабости, и это вызывало у него тревогу. Например, он замечал, что когда миряне уважительно обращаются к нему «отец Арсений» или говорят «благословите, отче», он чувствует какую-то радость и начинает собой любоваться. «В миру со мной такого не было, – подумал Арсений. – Почему же вся эта требуха липнет ко мне сейчас? Давай-ка вспомним: как я жил в миру? На что я обращал тогда особое внимание?» И вот он стал вспоминать, что в миру, хотя и не молился так много, как сейчас, зато непрестанно наблюдал за собой и не забывал ставить себя на место. Он понял, что сейчас, находясь в монашеском общежитии и почувствовав себя в духовной безопасности, он забросил духовную работу над собой, хотя такая работа – самая основа духовной борьбы. Он вновь начал следить за собой, каждое утро и вечер анализируя свои помыслы и поступки. Иногда он даже поднимался на возвышающуюся над Эсфигменом гору Самария и, глядя с неё на монастырь, заводил с собой такой диалог: «Скажите, пожалуйста, а что это за монастырь? Ах, Эсфигмен… Понятно-понятно. А вы знаете в нём кого-нибудь из монахов? Что вы говорите!.. А не слышали, не здесь ли живёт Арсений такой? Здесь? А в какой келье? А вы не в курсе, насколько хорошо этот самый Арсений проводит свою послушническую жизнь?» Так, глядя на себя глазами воображаемого странника, Арсений более ясно видел свою жизнь и пытался её исправить.

Поступая так, Арсений предотвратил, как он сам говорил, своё «углубление в гордыню и бесстыдство» и с более глубоким пониманием начал борьбу за внимание и трезвение. На общих работах по сбору оливок или винограда, куда выходила вся братия, он работал быстро и молча, сосредоточенно творя молитву Иисусову. Однажды вместе с другими послушниками и молодыми монахами его послали в мир, на принадлежащий Эсфигмену метох недалеко от городка Иериссо́с.[117] Там надо было посадить тополя вдоль дороги. Когда монахи работали, напротив остановилось несколько школьных автобусов и из них выбежали дети. Арсений подумал: «Раз я покинул мир, то и на мирян мне глядеть нельзя». Это стоило ему огромных усилий, но он не оторвал глаз от земли и не взглянул на детей.

Нельзя сказать, что борьба за трезвение оказалась для Арсения слишком тяжёлой, ведь с детства он старался навыкнуть самопринуждению и приучил себя отсекать даже добрые свои пожелания. С невероятным трудом далась ему иная борьба – преодоление привязанности к матери. Воспоминания о ней чрезвычайно мучили его, он часто видел её во сне. Он исповедовал происходящее игумену и, совершая чрезвычайную борьбу, следя за помыслами и много молясь, смог, как сам говорил впоследствии, «искоренить из сердца человеческую любовь к матери». Тогда в сердце его начало всё сильнее разгораться пламя «всеобъемлющей любви»,[118] которая обнимает собой всех людей без исключения. Он приял божественный и небесный огнь, который Христос пришёл воврещи́ на зе́млю.[119] Впоследствии преподобный был всецело охвачен этим огнём. «Вырывать из собственного сердца мать, – вспоминал он позже, – оказалось очень больно. Однако потом я почувствовал божественную радость. Идя на жертву, монах превращает себя в отрезанный от родных ломоть и постепенно начинает ощущать духовную любовь ко всему миру».