Сергей Капков - Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)

• Название: Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)
• Автор: Сергей Капков
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: Культурология
• Год: 2001
• ISBN: 5-9265-0041-9

Герои этой книги – актеры, на самом деле известные всем. Даже если вы не вспомните их фамилий, их лица сами напомнят любимые фильмы, эпизоды и фразы, ставшие крылатыми.

Их судьбы наиболее полно отражают уходящую эпоху, весь XX век, принесший России много радостей и горя. Это и дореволюционный быт, и разгулье НЭПа, и время репрессий, и фронтовые дороги, и тяготы эвакуации, и хрущевская «оттепель», и «железный занавес», и эмиграция, любовь и предательство, звездные лавры и тяжкое забвение, творческиеметания и крушения надежд, и, конечно же, вся история отечественного кинематографа. А еще Эйзенштейн, Есенин, Протазанов, Мейерхольд, Шолохов, Каплер, Ромм, Щукин, Орлова, Берсенев, Акимов, Козловский, Раневская, Бирман, Гайдай – их тоже можно назвать героями книги, ибо их участие в судьбах основных персонажей весьма велико.

---

У каждого актера, помимо всего прочего, обязательно должен быть и свой собственный монолог, который может и не звучать с экрана. Он должен быть внутри исполнителя. Великий Феллини требовал от актеров «как из тюбика, выдавливать жизнь». Необходимо личностное участие исполнителя как человека, необходимо проявление его чувств. Любовь ведь одними поцелуями не сыграешь.

– А о каком конфликте вы говорили, без которого никак нельзя?

– Вот взять американские картины. Их конфликты ярко выражены: полицейские и бандиты, хорошие и плохие. Но их фильмы бездуховны, все действия плавно текут по сюжету. А тот же Чехов создавал не только персонажей. У него обнаруживалась человеческая душа, которая менялась в зависимости от времени года, времени суток, по отношению к природе, людям... А это уже третье измерение! Об этом еще писал Сименон, которого я очень люблю. И если у актера есть это третье измерение, если он остро ощущает драматургическую конфликтность – он способен на многое. Вот взять того же Чаплина – в его фильмах всегда было содержание, несмотря на эксцентрику. И у него хватило гениальности это содержание передать, донести до зрителя.

Конфликт надо обнаружить там, где его не видно, а не там, где просто шпарят друг друга по морде. Без конфликта никакого произведения быть не может.

– Долго вы к этому шли? Это же целая наука!

– Эти принципы – не мое изобретение. Я их просто использую, причем больше к кино, нежели к театру. К сожалению, актеры работают в основном халтурно. Прибегают на съемку: «Давайте текст!» Сели в павильоне, пробежались глазами – и поехали. Нельзя так. Роль рождается постепенно.

Кроме всего перечисленного, у меня должна быть обязательно интуиция, подсознание. Я держу у себя дома сценарий неделю-две, прежде чем выйти на площадку. Думаю, анализирую, вспоминаю. Вообще роль – это самый страшный враг. Она цепляется за меня, выхватывает суть моей жизни, прежние ощущения, чувства. Пока она не насытится, я не успокаиваюсь.

– Ну вот тебе и раз! Может, зря вы выбрали эту профессию?

– Ну что ты! Я помню, как пришел на танцы, пригласил барышню, она меня спрашивает: «А чем вы занимаетесь?» Я отвечаю: «Поступил на первый курс Московского городского театрального училища, учусь». Она воскликнула: «Ох, как я вам завидую!» А я говорю: «Да что вы! Как я сам себе завидую!» Вот такое рвение у меня было. И до сих пор я считаю себя счастливым человеком. Не в материальном смысле. Вся духовная сторона моей жизни заполнена профессией, даже если я не снимаюсь. Я всегда готов к предложениям, если они стоящие.

– А легко вам далась сама профессия?

– Конечно нет. К ее пониманию я шел очень долго. С третьего курса уже приходилось участвовать в спектаклях Театра Революции и набивать шишки (причем буквально) прямо на сцене. Однажды во время какой-то военной пьесы необходимо было пробежать по сцене, как бы по льду, и прыгнуть за кулисы на задники, вниз. Я с таким рвением проделывал эти незамысловатые упражнения, что как-то раз прыгнул на люк, закрытый фанеркой, пробил ее и полетел вниз. Чуть не попал на леса под сценой. Прошло много лет, и на встрече в ВТО кто-то из ветеранов «Маяковки» меня спросил: «Это не ты тогда провалился под сцену?» До сих пор помнят!

А потом увлекся режиссурой и ходил на лекции Андрея Александровича Гончарова. Слушал его, глотая каждое слово, без конца задавал вопросы, пытаясь понять и постичь этого человека.

И так всю жизнь. Каждая роль, каждый фильм, каждая встреча – накапливался опыт, знания. Только сейчас я могу сказать, что профессию действительно познал.

– А когда у вас возникла тяга к актерскому ремеслу?

– Наверное, в детстве. Жил я на Маломосковской улице. Это между лесом Сокольники и Ярославским рынком. Вот на Ярославском рынке до войны был маленький зверинец, и там выступал клоун. Народу на этом рынке всегда было страшно много. Там даже китайцы гвоздями торговали. И вот в определенное время выходил этот клоун и начинал кричать: «Жи-и-и-ивы-живы-живы-живы!!!» И толпа – сотни людей – со всех концов этого рынка бежала занять поближе места. Разыгрывались всевозможные призы, было очень весело и интересно.

Меня это страшно волновало. И однажды мой школьный друг предложил сделать с ним какую-нибудь клоунаду. Мы выступили, и нас тепло приняли. С тех пор в школе я переиграл всего Чехова: и «Медведя», и «Толстого и тонкого», и «Хирургию». А потом я попал в театральную студию дома пионеров, что возле Малого театра. Мы поставили «Любовь Яровую» и показали этот спектакль в Доме милиции. Я пригласил отца с матерью и шестилетнего брата. Играл Грозного, и когда в меня выстрелили, братишка закричал на весь зал: «Леньку убили!»

Вот так у меня зародилось желание стать артистом. Но тут началась война.

– Вы родились в 23-м, значит, должны были идти на фронт...

– В 23-м я родился по паспорту, но на самом деле я 24-го года рождения. Так что я пришел в армию, когда мне не было и семнадцати. Совершенный мальчишка. Это был самый критический момент для Москвы – октябрь. Вызвали в военкомат, собралось нас много народу. Стояли в очереди. Человек в форме сказал: «В эту дверь входите, в ту выходите, а сюда бросайте паспорта!» – и открыл ящик стола. Мы бросали паспорта и выходили.

Переночевали в школе и рано утречком нас выстроили. Вижу – стоит моя матушка, плачет, отец суровый. А я почему-то смеялся. По глупости, ничего же не понимал. Показали нам на восток, и мы до Мурома шли пешком. Пока добрались – наступила зима, выпал снег. И, знаете, меня поразил такой момент: по пути нам навстречу тоже шли войска, на Москву. Но они были такие обреченные – головы опущены, на лицах полная безнадега, смотреть на них было страшно. Я этого не понимал, а понял позже, когда попал на фронт. Помню, когда нас ночью подвезли к переднему краю, все было в огне – светящиеся бомбы с той и другой стороны, ракеты, трассирующие пули. Нас охватила дрожь, с которой было справиться очень трудно. Но постепенно – ведь четыре года пришлось осваивать эту профессию – мы стали воевать уже профессионально.

– То есть, можно сказать, что профессия военного стала для вас первой?

– Именно так. Я ведь дошел до Берлина, брал Берлин. А для того, чтобы это произошло, надо было освоить военное дело профессионально. То, что показывают в фильмах, в большинстве случаев неверно. Вот такой пример. Когда мы ехали на машине, никто из солдат не разговаривал, не рассказывал анекдоты, а все смотрели на небо, вертели головами. Все! Потому что нужно было обязательно увидеть самолет – услышать его было нельзя из-за шума машины. Увидеть! Ведь вопрос в том, КТО первый увидит: немецкий летчик или мы. Если мы – звучала команда «тревога!», все рассредоточивались и открывали огонь. В этом случае летчик терялся, и тогда он обязательно либо удирал, либо сбрасывал раньше времени бомбы. Таким образом выполнялась задача – он не бомбил наши танки. А когда у нас на батарее появилось шесть пушек и я стал офицером – командиром взвода, тут мы почти всегда опережали появление самолета. Со временем каждый солдат по шуму мотора определял марку самолета или его принадлежность, «наш – не наш», и кричал страшным голосом: «Тревога!» Так что я считаю это своей первой настоящей профессией.

И вот здесь я хотел бы заметить, что у кино впереди стоит еще большая задача. Необходимо понять, что война – это был образ жизни. На экране ведь что происходит: мы бьем, нас бьют – и все. А ведь это настоящий образ жизни! Вы только подумайте: с 41-го по 45-й год я был там! Моя жизнь была там! Причем самые замечательные годы! От этого нельзя отказаться.

– Выступать на фронте не приходилось?

– Конечно, во время боевых действий было не до выступлений, а вот когда кончилась война, мы уже стояли в Вене, в резервной дивизии, вот там я читал «деда Щукаря». Все тогда, почему-то, потянулись к искусству, хотели отвлечься от войны, послушать выступления. И вот, помню, собралось много-много солдат, впереди сидел командир дивизии Любимов, его жена и двое детей. Когда я дошел до места, где Щукарь кашу варил и вместо крылышка положил лягушку, меня начал разбирать дикий смех. Я скажу фразу – сам смеюсь, весь зал хохочет, и такой взаимный был посыл! Я попал в самую струю шолоховского юмора и их заразил. И была замечательная взаимность. Правда, став актером, я старался не повторить именно такого успеха.

– Как же вы сбежали от казарменной жизни?

– После войны я был в школе сержантского состава как преподаватель. Пушку знал прекрасно, знал все военные дела. Я умел воевать! И умел общаться с людьми, умел их воспитывать, умел с ними жить, понимаете? Это очень тонкое и необходимое дело. Но где-то в конце 46-го года такая тоска меня обуяла, что я уже не мог там находиться. Хотелось домой, в Москву. И однажды в газете, которая вывешивалась у нас на стене, я прочитал, что театральные институты объявляют набор молодых людей учиться на актеров. Все. Больше я ждать не мог. Стал подавать рапорт за рапортом, стал нарушать дисциплину, конфликтовать с командиром полка. И меня демобилизовали.