Джонатан Кэрролл - Сон в пламени

• Название: Сон в пламени
• Автор: Джонатан Кэрролл
• Издательство: М.: Эксмо; СПб.: Домино
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-09359-1

Уокер Истерлинг, бывший актер, а теперь сценарист, живет в Вене. Он знакомится с Марис Йорк, бывшей моделью, а теперь художницей. Они хотят пожениться.

Но почему коротышка-бородач на велосипеде, похожий на гнома из сказок братьев Гримм, окликает его: «Реднаскела»?

Почему Уокеру снится, что в предреволюционной России он был маньяком-убийцей?

Почему на венском кладбище он ввязывается в перепалку с двумя старушками на «дельфиньем» языке?

Помочь разобраться с этим (а заодно научить его летать) Уокеру обещает калифорнийский шаман Венаск.

Венаск еще не понимает, во что ввязался.

---

– Уокер, я соскучилась по тебе. Ты где?

– В мотеле «Объятия Морфея».

– Ты шутишь. Где это?

– Недалеко от Сайта-Барбары. Мы почти целый день провели на пляже.

– Звучит не очень волшебно. Прислонившись к спинке кровати, я рассказал

Марис про мой песочный замок. Венаск, сидя на другой кровати, изучал телепрограмму и ногой почесывал Кумпола. Перегнувшись ко мне, он показал, что по порноканалу идет фильм «Голые друиды». Я закатил глаза. Он пожал плечами.

– Ты ел что-нибудь?

– Да, несколько бутербродов на обед, а потом еще сходим. Тут неподалеку должен быть неплохой ресторанчик.

– Пожалуйста, ешь, Уокер. Я не хочу, чтобы ты вернулся, похудев на десять фунтов.

– Хорошо, договорились. Как там дела?

– Сегодня ходила с Инграмом на радиостанцию, послушала, как он ведет передачу. Там была женщина, учившая кричать.

– Звучит ужасно. И ей платят за это? Марис рассмеялась.

– И еще она была в армейской каске с наклейкой «Крик имеет значение».

– Постараюсь это запомнить.

– Я на пару дней останусь у Инграма, так что звони мне туда, ладно? Безумно по тебе скучаю.

– Я тоже! Тысячу раз.

– Венаск там, с тобой? – Да.

– Передай ему, чтобы заботился о тебе.

– Передам.

– И помни про человека, съевшего целый торт.

– А ты про старика, пившего кофе через соломинку. Марис, я позвоню завтра. Я люблю тебя.

– Спокойной ночи, mein Liebstet [28].

– Спокойной ночи.

Я повесил трубку и вздохнул. С тех пор как мы приехали в Калифорнию, это была наша первая ночь врозь. Меня не радовала перспектива спать без Марис.

– Венаск, вы были когда-нибудь женаты?

– Я был женат двадцать семь лет.

– И что с ней случилось?

– Умерла. Вы готовы идти? – Он встал и разгладил на себе брюки.

Я взял с кровати футболку и последовал за ним на улицу. Стоянка была залита бледным медно-оранжевым светом фонарей.

– Это ничего, что мы оставили в номере животных?

– Конечно ничего. Набегавшись за день, они будут спать как убитые. Извините, что я оборвал вас. Мне трудно говорить о жене. За ужином я расскажу вам о ней, когда что-нибудь проглотим. Говорят, в этом ресторане дают великолепных камчатских крабов, сегодня я угощаю. Отметим ваш песочный замок.

Марис могла не беспокоиться о моем питании. В тот вечер мы так наворачивали крабов, что официанты косились на нас с удивлением. Закончили мы горячей сливочной помадкой с фруктами и орехами, и порции были с бейсбольную перчатку.

– Почти тридцать лет я прожил с женщиной, которую любил, но сам не понимал этого. Мы были счастливы, но очень часто смотрели друг на друга и удивлялись: «Кто это? Мы знакомы?..» Умирала она плохо, Уокер. У нее был рак, и он пожирал ее. Она умирала очень долго, и под конец от нее остался лишь пустой сосуд скорби.

– Разве вы не могли что-нибудь сделать для нее? С вашим… могуществом?

– Ничего. Вопросы жизни и смерти каждый решает сам.

Это потрясло меня.

– Неужели? Ничего?

– Поймите, что такое жизнь, Уокер. Смерть все равно неизбежна. Я не мог ничего сделать для Нели – так ее звали, – потому что война научила меня сосредоточиваться на жизни, как сделать ее лучше. В этом мы с Нелей соглашались, потому что оба прошли войну. Жить было важнее, чем умирать.

– Но вы только что сказали, что умирала она плохо.

– Она умирала плохо, потому что недостаточно научилась жить. Снова и снова возвращалась в свои прошлые жизни, как начинаете делать вы, но она лишь разглядывала их, будто турист в чужой стране. Так сказать, делала снимки, чтобы показать друзьям, но сама о них не думала. Вот почему она умирала плохо. По-настоящему знать мы можем лишь то, что переживаем или, что уже пережили. А потом нужно изо всех сил изучать это, пока не поймем.

– Но вы всё спрашивали меня, после того как я вернулся в одну из своих жизней, ощутил ли я там, как умираю. И на что это было похоже.

– Конечно, спрашивал! Может быть, вы окажетесь тем самым человеком, который скажет мне то, что я пытался выяснить всю свою жизнь. Говорю вам: я такой же ученик, как вы.

– И что же вы все еще пытаетесь выяснить? Похоже, вы уже довольно многое выяснили.

Он покачал головой.

– А каково сразу после смерти? Каково это – пережить смерть? Я знаю, что мы возвращаемся, вопросов нет, – но вот куда мы деваемся в промежутке?

– Венаск, а та сегодняшняя девушка – действительно красная женщина из моего сна?

Он улыбнулся и сделал знак официанту, чтобы принес счет.

– Нет. Я сказал это, чтобы увидеть вашу реакцию. Но вы еще столкнетесь с той красной женщиной в своей жизни. Гарантирую.

– Но зачем вы сказали это сегодня? Какой реакции вы ждали?

– Именно такой, какую увидел. Вас это заинтриговало. Я сказал это потому, что вам пора начинать по-иному думать о некоторых вещах. Вы еще не начали думать по-разному. Летающий человек должен верить, что у него есть крылья. Или что он может иметь крылья. Понимаете, о чем я?

– Хорошо, допустим, но я хочу спросить еще кое-что.

Он посмотрел на часы.

– Короткий вопрос? Нам пора возвращаться к зверюшкам. Они нервничают, когда меня долго нет.

– Не обязательно отвечать прямо сейчас, но спросить я хочу сейчас: вы сами знаете, как часто срываетесь и кричите на меня? Очень часто. А как часто хамите? Да, я ничего не знаю. А когда вы говорите таким тоном, я или нервничаю, или пугаюсь вас. Учителя не должны пугать своих учеников.

Он очень быстро встал из-за стола и положил рядом с тарелкой несколько банкнот. Я подумал, что серьезно обидел его. Старик посмотрел на меня и вытер рукой губы.

– Да, вы правы. Извините. С тех пор как состарился, мне часто отказывает выдержка. Сколько ни учишься, не всегда проявляешь ее, когда она нужнее всего. Eine Schande [29], а? Великая ирония. Можно быть лучшим в мире учителем, но все равно пугаться, когда приходит твой черед, и знаешь, что времени осталось не так много.

– Почему немного? Вы больны? – спросил я, беспомощно коря себя за то, что коснулся такой скользкой темы.

– Болен? Вот уж нет. Я просто стар. Когда доживете до моих лет, вам останутся только пучки волос в ушах и одиночество, ничего больше. «Ко мне каждый день спускается ночь. Стоит под окном, пугая всерьез, что старость придет, умеряя страсть. И я пугаюсь». Вот на что это похоже. Не очень весело. Вы читаете стихи? Вам не помешало бы… Вот почему я всегда беру с собой этих зверюшек. Они мое последнее общество.

– А как же ваши ученики?

– Очень милые люди, но, когда мне придет пора умереть, они не смогут помочь. Вот почему я пытаюсь выяснить сейчас, на что это будет похоже. Возможно, если мне это удастся, то не будет так неуютно. Я кое-чему научился, но так и не перестал задумываться, что станет со мной, когда придет КОНЕЦ. Вот доживете до моих лет, тоже будете много думать о «серьезной ночи». Это естественно, но ужасно неприятно. Становишься нервным. Хочется, чтобы все остальные тоже торопились, как ты сам, и если они медлят, ты злишься… И еще кое-что: я провел большую часть жизни, уча людей или пытаясь научить их чему-то важному. Но я дохожу до определенной точки и дальше продвинуть их не могу. Не очень приятно знать о себе такое. Особенно когда так чертовски стар и не можешь с этим ничего поделать. Никто не любит неудачи, а?.. Пошли, в мотеле еще поговорим.

И снова этот неуютный тусклый оранжевый свет над стоянкой у ресторана. Встав у машины, я запрокинул голову и посмотрел на него.

– Этот свет… Как будто сейчас приземлится НЛО. Отворив свою дверцу, Венаск тоже посмотрел вверх.

– Это безопасный свет. Говорят, он расходится под большим углом и освещает большую площадь. Лучше проникает во все закутки.

Я хотел что-то сказать, когда неизвестно откуда в голове и на языке возникли строчки:

Ко мне каждый день спускается ночь.

Стоит под окном, пугая всерьез,

Что старость придет, умеряя страсть.

И я пугаюсь послушно,

Пока не услышу, ложась в постель,

Как три моих сердца и кошки на них

Громко, как все последние дни,

Заговорят о Джанне.

И счастлив я, и пою в темноте,

Как, теплая, спит она там одна

В своей темной комнате в Умбрии, где

Единственный и недолгий рай

Цветет, белый на белом.

И грезится мне, что ее уста

Слегка приоткрыты во сне, и рвусь

В ее Италию, чтоб тихо пройти,

Как чужестранец, но не турист,

По улицам ее детства

[30]

Я закончил, запыхавшийся и потрясенный, как после встречи с призраком. Я немного знал поэзию, но ничего похожего на эти стихи и не наизусть. Я также знал, что никогда не читал и не слышал этих стихов до нынешнего вечера, когда Венаск процитировал мне три первые строчки в совершенно другом контексте.

Когда я закончил декламацию, мы оба замерли по разные стороны джипа и уставились друг на друга. Меня больше не нужно было убеждать, что часть моего обучения заключалась в привыкании к чудесам, что нужно попробовать открыться для всевозможных чудес, уготованных мне Венаском.