Олег Тупицкий - Вероятность реальности. Из десяти книг

• Название: Вероятность реальности. Из десяти книг
• Автор: Олег Тупицкий
• Жанр: Поэзия

«Поэтическая манера Олега Тупицкого тяготеет к почти афористичной краткости. При этом, несмотря на аскетичность стиля и явный перевес философской составляющей, стихи его насыщены яркими, запоминающимися, зримыми образами – и в этом тесном сплетении рационального и иррационального, мысли и чувства в небольших по объёму стихотворениях, возможно, и кроется их особое обаяние». Лера Мурашова, поэт

---

«Распахни своё окошко…»

Распахни своё окошко
поскорее – посмотри,
как качается серёжка
в мочке розовой зари.

Здравствуй, взбалмошная вера
ни с погоста, ни с села,
в то, что это не Венера —
капля чешского стекла.

«Поздно вечером выйдем покурить на балкон…»

Поздно вечером выйдем покурить на балкон
и увидим – на юге поднялся Орион,

и за ним, за домами, за дымком сигарет —
миражом – Галилея, городок Назарет,

двери дома, мужчина подпирает косяк,
завтра утром в дорогу, а жена на сносях,

долгожданный мессия всё еще не рождён,
и висят над горами семь огней без имён.

«Кто гадал по следам…»

Кто гадал по следам
над болотом поднявшихся уток,
кто хлебал молоко
из прохладной ладони реки,
кто платил свою дань
одиночеству пеших прогулок —
тот меня не поймет
и напишет другие стихи.

«В этих диких краях…»

В этих диких краях
нужно быть элементом рельефа —
драгоценную плоть
растерзают, и, может быть, бросят,
а копаться в душе
никому недостанет ума.

ДОРОГА В ДАМАСК 2003

«Дочь легкомысленной любви…»

Дочь легкомысленной любви
воды и солнечного света,
мать сон-травы и первоцвета,
рождённой заново листвы,
пора вскипания крови
под корень срубленной берёзы —
когда предчувствие угрозы
никак нейдёт из головы.

«Мы не заметили, увы…»

Мы не заметили, увы,
мы за делами проглядели,
что парк – и не прошло недели —
укрылся пологом листвы,
а это значит, ангел мой,
уже не за горами лето.
Но стало воздуха и света
куда как меньше, чем зимой.

«Тот, кто выбирает дорогу…»

Тот, кто выбирает дорогу,
которой пристало идти,
себе выбирает тревогу,
которой томиться в пути.

Что ведомо мне о тревоге,
терзавшей задолго до нас
пылившего по дороге
в Дамаск?

Прогулка

1

Вторая неделя июля,
и в праздник Святого Петра,
как набожные бабули,
бездельничаем с утра.

Но маяться, скоро ли вечер,
причины я не нахожу.
Отправимся, здесь недалече —
тебе городок покажу.

2

Чтоб камнем душа не лежала,
ты тех оправдай и прости,
кто ратушу после пожара
не смог до ума довести.

Никто из них не бездельник.
Не имут вины
работавшие не из денег
спасители старины.

3

Над могилами деда и бабки,
тётки и прочей родни
ни памятников, ни оградки —
кресты да вороны одни.

По-разному жили-тужили
в крестьянской своей простоте —
те праведно, эти грешили.
А ныне лежат в тесноте.

4

За клёнами скромно притихший,
но строгий, как всадник Егор, —
когда-то меня окрестивший,
стоит православный собор.

И с давнего детского лета
знакомая наперечёт
Чечёра – река Гераклита —
под Замковой горкой течёт.

«Пучок утиных перьев…»

Пучок утиных перьев,
бессмертников пучок —
не тешься, дурачок,
ты у неё не первый.

Ручаюсь головой,
она не унывала
и многократ бывала
соломенной вдовой.

Сейчас она твоя,
но случай подвернётся —
другому улыбнётся
и скажет: вуаля.

«Отправляешься в дорогу…»

Отправляешься в дорогу:
кости – псу, овёс – коню,
сердце – даме, душу – Богу,
честь и совесть – никому.

Но не кайся, бедный рыцарь,
если скажут, дураку,
что милее те, чьи рыльца
от рождения в пуху.

«Я памятник воздвиг из горстки слов…»

Я памятник воздвиг из горстки слов.
Достойный поклонения волхвов,
он интересен, судя по всему,
мне одному.

И потому непрочный, как слюда,
мой памятник исчезнет навсегда
бесследнее языческих могил.
Но всё-таки он был.

«Синева долгожданного неба…»

Синева долгожданного неба
обласкает на несколько дней,
не заботясь о том, как нелепы
и мелки наши страсти по ней.

А когда пролетит паутина,
станут жилы тянуть, ополчась,
беспросветная серость, рутина
и непереносимая грязь.

«Снег, обглоданный туманом…»

Снег, обглоданный туманом
атлантических дыханий,
не является обманом
новогодних ожиданий,
но является причиной,
основной и несомненной,
ссоры женщины с мужчиной,
одиноких во Вселенной
между лживых, безучастных,
вороватых, суетливых
и поэтому несчастных,
но поэтому счастливых.

«Небесные цветы дворов и пустырей…»

Небесные цветы дворов и пустырей
влекут меня к себе невнятно и тревожно.
Я сделал первый шаг. Я вышел из дверей.
Я не могу сказать, вернусь ли. Невозможно
предвидеть результат внезапных перемен,
стремительный итог уходов без прощаний.
Искусство быть вдвоём не знает ни времён,
ни комнат, где скелет напрасных обещаний,
скрываемый в углу от посторонних глаз,
не хочет присмиреть и цокает костями.
Его немой укор, его истошный глас
не значат ничего для движимых страстями
по вечному пути. Незваными гостями
им так легко идти с худыми новостями.

Десятый блюз

Я пена ХХ века
катящегося под уклон
я значу не больше чем Вега
когда приходит циклон

я мясо ХХ века
кровавого с красной строки
я значу не больше чем веха
дрожащая в русле реки

я выбор ХХ века
в последние несколько дней
я значу не больше чем ветка
для листьев шумящих на ней

«В конце дороги крепкий чай…»

В конце дороги крепкий чай
и тёплая постель,
а за окном который час
колючая метель.
А за окном леса, поля,
чужие города,
окоченевшая Земля,
хвостатая звезда,
неразличимая во мгле.
И вся моя беда
в том, что как стрелка на игле
мечусь туда-сюда.

«Верни мне слово – я тоскую…»

Верни мне слово – я тоскую,
я задыхаюсь в тишине.
Не вою в поле при луне,
не щёлкаю и не токую.
Я молча ухожу в глухую
защиту, пью напропалую,
не чаю о грядущем дне —
и не сменяю на другую
судьбу свою, пускай немую,
но предназначенную – мне.

«Второе утро августа. Илья…»

Второе утро августа. Илья.
Берлинская лазурь и амальгама
слепят невыносимо – или я
отвык от света птичьего и гама
за краткий миг, пока чудил июль,
насквозь промокший, скомканный и мнимый,
как миллион, умноженный на нуль,
как этот день, летящий вскользь и мимо.

«Берёза сыплет семенами…»

Берёза сыплет семенами.
В природе август. Временами
я исчезаю за дымами
недорогого табака
и маленького костерка,
зажжённого в лесу сосновом,
пустом и светлом, над которым
обычно соло, реже хором
летят кто с карканьем, кто с рёвом,
а молча – только облака.

Mississippi blues

Я не Том Сойер но тем не менее Том

я даже в мыслях не Том Сойер но тем не менее Том

мы похожи как собака с котом

эй Гекльберри ты не забыл свой Миссисипи блюз

пока ты помнишь я ничего не боюсь

здесь каждый пятый братец Сид или индеец Джо

здесь каждый пятый

каждый третий

просто каждый братец Сид или индеец Джо

о кто бы знал как я хочу сказать им всем идите в жо

эй Гекльберри давай споём твой Миссисипи блюз

пока мы вместе я ничего не боюсь

мой старый папа не Марк Твен а мать не Харпер Ли

мой старый добрый бедный папа не Марк Твен

а мать не Харпер Ли

они быть может и хотели да что толку если не могли

эй Гекльберри не забывай наш Миссисипи блюз

пока ты помнишь что мы вместе я ничего не боюсь

я никого я ничего я ни черта всё суета

лишь бесконечный Миссисипи блюз

«Восстанут племена иные…»

Восстанут племена иные,
но повторится, как закон —
во тьме исчезнет Ниневия,
падёт великий Вавилон,
высокомерный Персеполис
горячим пеплом заметёт,
сию стремительную повесть
потомок будущий прочтёт,
отложит в сторону учебник,
урок ответит в двух словах
и своевременно исчезнет
в геологических слоях.

«Я не помню Магадана…»

Я не помню Магадана,
я не помню Волгограда.
Это более чем странно.
Но, возможно, так и надо
забывать места и сроки,
забывать слова и лица,
чтоб не чувствовать мороки
и в себе не заблудиться.

«Я говорю а кто такие мы…»