Илья Ратьковский - Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса»

• Название: Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса»
• Автор: Илья Ратьковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906979-74-2

Когда восемнадцатилетний Феликс Дзержинский в 1895 году примкнул к революционному движению, то в качестве подпольной клички выбрал псевдоним «Астроном». Когда он умер в 1926 году, то друзья и враги уважительно называли его «Железным Феликсом».

Для одних он был создавшим ВЧК «первочекистом» и организатором Красного террора. Для других «аскетичным рыцарем революции», который реанимировал экономику России после Первой мировой и Гражданской войн, боролся с коррупцией и беспризорностью. Кем же он был на самом деле? И в честь кого были названы 1342 городских объекта России, площади, улицы, проспекты и переулки?

---

Несмотря на отдаленность Кайгородского, Дзержинскому удается установить связи с рабочими Кирсинского железоделательного завода, а также с политическими ссыльными других городов губернии. Занимается он интенсивно и самообразованием. Среди прочитанных в Кайгородском книг – научные работы Булгакова, Милля, Прудона, Маркса, Михайловского, Плеханова, других ученых. Среди других предметов, которым он уделял внимание, были иностранные языки. «Учусь еще по-немецки. Каждый день часа 1 Ѕ–2 сижу над этим языком. Читаю Фауста, хотя не могу как следует понять его. Видно, надо знать историческую эпоху, из которой взят сюжет», – писал он позднее[295].

Серьезные занятия требовали четкого расписания, и вскоре Дзержинский его выработал, стараясь строго его придерживаться. Он описывал это расписание так: «Занятия свои я распределил так: от 8 ч(асов) у(тра) до 10 – чай. Уборка (по хозяйству), 10–12 – немецкий яз(ык)., 12–2 ч. – экономич (еские) книги, 2–5 – обед, прогулка, 5–7 – публицист(ика) и легкое чтение; 7–9 – чай, 9–12 – писать и серьезные книги. Воскресенье отдых и визиты»[296].

Не забывает он и своей возлюбленной. Вместе с тем он сомневается в правильности этой любви, ее совместимости с активной революционной деятельностью, которую он видит для себя в будущем. Еще 1 декабря 1898 года он делает следующую характерную запись в только что начатом дневнике: «Зачем я вчера говорил все это, зачем я думал, что я должен это сделать? Ведь действительно, я неравнодушен, разве это не минутное увлечение от нечего делать? Мне хочется с ней говорить, видеть ее серьезные, добрые очи, спорить с ней. Если она дома, мне трудно читать, сосредоточиться, все думается о ней. А еще мне хочется, чтобы она пришла и позвала меня к себе… Как жалко, что она не мужчина. Мы могли бы быть тогда друзьями, и нам жилось бы хорошо, и нам жилось бы хорошо, как в жизни, право не могу сказать, но здесь в ссылке мы, поддерживая друг друга, могли бы с огромной пользой прожить это время. Женщин же я, право, боюсь. Боюсь, что дружба с женщиной непременно должна перейти в более зверское чувство. Я этого допускать не смею. Ведь тогда все мои планы, вся жизнь должна будет очень и очень сузиться. Я тогда сделаюсь невольником этого чувства и всех его последствий. Сдержать же себя тогда, когда уже данное чувство народится, будет уже слишком поздно. Петля уж так затянется, что сил моих не хватит порвать ее. Верно, что мне делать, как я должен себя поставить? Положим, трудно тут что-ниб(удь) придумать… Мне кажется, что рано или поздно, а мы не то чтобы поссоримся, а прямо она, узнав меня, прогонит от себя. Так должно случиться. Это будет лучше для нас обоих. А теперь для нас полезно не рвать своих товарищ (еских) отношений. Мне от этого польза большая во многом, для меня почему-то важно, я хотел бы заслужить ее уважение в том отношении, что я не тряпка, что я могу заставить себя серьезно подзаниматься и это-то желание меня и заставляет заниматься, не терять времени»[297].

Несмотря на все свои сомнения, в конце 1898 г. Дзержинский признался ей в любви, и вскоре у них сложились близкие отношения.

Первое личное письмо Дзержинского из села Кайгородское в Нолинск Маргарите Николаевой было адресовано 2 января 1899 г. «Захотелось мне поговорить с Вами… Когда меня видят, понимают и бранят дорогие мне люди, я как-то подбадриваюсь, чувствую подъем и стараюсь вырасти, чтобы показать, что все ж таки быть чем-нибудь. И Вам, милая, наверно, не весело, тем более, что мы тогда не были осторожны……Я старался сам себя уверить, что это только дружба. Вы помните тот вечер, когда мы первый раз ездили? Как старался я тогда и себя и вас убедить, что мы только друзья. Боялся, и сомневался тогда я. После же этого вечера я уж почти что узнал себя. Но тут явилось сомнение – да могу ли я, считающий себя и действительно будучи эгоистом (а может быть, только холодным), испытать когда-либо такое чувство, если я его испытываю, не должен ли я все порвать, забыть, чтобы не сделаться зверем? Наконец, успокоился я нравственно, и теперь мне кажется, что может быть все отлично, хотя и грустно и тоскливо, но без этого нельзя. Одно, что только меня смущает, это то, что ВЫ мало меня знаете. Но это не беда, чем дальше, тем больше мы будем друг друга узнавать, и какова бы ни была будущность в возможности. Мы можем теперь считать ее возможно лучшей»[298].

Не дождавшись ответа, Дзержинский пишет второе письмо М. Ф. Николаевой 10 января 1899 г.: «Кажется, что хотя мы так мало жили с тобой, однако бросить все, порвать ни Вы, ни я не в состоянии будем. Вы когда-то говорили, что боитесь с моей стороны только увлечения – нет, этого быть не может. В таком случае я бы с Вами порвал. Победа над собой могла бы быть тогда только в этом выразиться. Я действительно увлекся, но не только. Кроме этого, мне нравилось в Вас очень много идейного. Я Вас глубоко уважал – и хотя узнал Вас хорошенько, однако еще более стал уважать, что со мной никогда не случалось. Я обыкновенно при первом знакомстве с женщинами робел, при более же близком был грубым и терял всякое уважение. Теперь же случилось иначе. Ведь нельзя это назвать увлечением. Но бог с этим. Прочь с сентиментальностями, и так слишком много об этом поневоле думается, а это бесполезно. Пусть будет так как есть. Тут думать незачем. И без слов мы теперь можем понять и себя, и друг друга”[299].

Вскоре он получает ответное письмо от Николаевой и убеждается с радостью в общности мыслей и чувств: «Наконец-то дождался Вашего письма. Милая моя, как Вы дороги и добры для меня. Сколько радости, бодрости и силы принесло оно с собой для меня. И мы так коротко жили с тобой. И Вам теперь хорошо, и мне. Почему же мы не вместе? Как мне хотелось бы Вас увидеть, приголубить. Читаю и перечитываю Ваше первое письмо, и кажется, что вот, вот Вас вижу. Вижу и чувствую, сколько Вы через это время перечувствовали. Вижу Ваше задумчивое, грустное письмо. Но теперь уже это прошло – Вам хорошо ведь теперь, сомнений нет и не может быть никаких. Настоящее, что мы в разлуке, каждый живет в одиночку, далеко друг от друга. О нет, мы близко. Мне кажется, что часть души Вашей ко мне перешла, я чувствую себя бодрым, мне кажется, что я лучше становлюсь от этой частицы. Мы живем теперь и будем жить одной душой.

И будущее наше – борьба. Вы более всего цените и любите во мне преданность делу. Дело и преданность ему не может не увлечь неиспорченного, чуткого и жизненного человека! Мы пойдем рука в руку в эту борьбу, и действительно личные чувства наши сольются с общественными, и не только сольются, но и сливаются уже, а что находится вне этого из личного чувства, т. е. чисто личная симпатия, привязанность, любовь, то ведь она, связывая нас еще крепче, увеличивает напряженность нашего общ(ественного) чувства, что же может мешать – то бороться с этим хватит нам сил, я в этом уверен свято, даже в ссылке при совместной жизни – мы несколько месяцев возьмем себя поодиночке в ежовые рукавицы и заставим заниматься, заниматься, заниматься и заниматься, чтобы и потом вместе иметь силы продолжить эти занятия»»[300].

В отдалении от любимой Дзержинский увлекается зимней охотой, чередуя походы в лес с самоподготовкой. Погода этому благоприятствовала, температура была выше 20 градусов мороза, в то время как обычными здесь были морозы до минус 40. Правда, январские и февральские походы в лес оказались безрезультативными, сам Дзержинский писал о своем неумении стрелять в это время. Вместе с тем зима предоставляла и другие возможности, так, Дзержинский с большим удовольствием, до 3 часов подряд, катался на лыжах с горки[301].

Между тем, в феврале 1899 г. Дзержинскому была назначена врачебная военная комиссия, которая должна была освидетельствовать его на предмет годности к военной службе, т. к. Феликсу уже исполнился 21 год. Для освидетельствования следовало приехать на уездную врачебную комиссию в село Слободское[302]. Предполагалось, что после отбытия ссылки его отправят служить на российско-китайскую границу, в Амурскую область[303].

Здесь, во время пребывания в селе Слободское, он будет жить на квартире местного ссыльного революционера Петра Ивановича Стучки[304]. Рядом, по соседству, на Вятской улице, в доме 24 жил известный в будущем латышский писатель Ян Райнис, сосланный по тому же делу, что и его свояк Стучка. Согласно свидетельству младшей сестры Яна Райниса, Доры Стучки, жены Петра Стучки, Дзержинский 15 февраля утром выехал из Кая в Слободское, а 20-го уже его покинул[305]. Первая дата подтверждается более поздней открыткой Дзержинского, дата отъезда также представляется правильной.

Военно-медицинская комиссия признала Дзержинского негодным к несению военной службы как тяжелобольного человека, обреченного на смерть в ближайшем будущем. Дзержинского этот приговор ошеломил, несмотря на то, что сам он находил у себя многие болезни, но не считал их все же настолько тяжелыми и неотвратимыми уже сейчас. Незадолго до поездки он хотя и жаловался Маргарите Николаевой в письмах на некоторую усталость и плохой сон, но успокаивающе отмечал, что нога его совершенно прошла, а глаза он лечит, хотя они по-прежнему и болят[306]. Дзержинский уже до комиссии был убежден, что у него трахома, однако в заключении каевского врача говорилось о «фолликулярном воспалении соединительной оболочки век»[307].