Виктор Кузнецов - Тайна гибели Есенина

• Название: Тайна гибели Есенина
• Автор: Виктор Кузнецов
• Жанр: История

Книга писателя и литературоведа Виктора Кузнецова «Тайна гибели Есенина» (М., «Современник», 1998) вызвала большой интерес в России и за рубежом. В исследовании впервые использовались недавно еще секретные архивно-документальные источники из труднодоступных фондов (ВЧК — ГПУ — НКВД, МВД и др.).

---

Милосердный «брат», разумеется, выезжал в гостиницу не один, а сопровождал какого-то врача. Кого? Пришлось вновь погрузиться в старые архивные залежи и попытаться «вычислить» потенциального чекиста в белом халате.

В конце 1925 года на станции №2 ленинградской «Скорой помощи» работали врачи: Г.П. Благовещенский (заведующий), Н.В. Балдин, М.М. Волк, Г.Б. Горенштейн (Геренштейн), О. И. Торкачева. Подозрение падает на троих из них. Почему-то из архивного хранения изъяты «личные дела» Марии Матвеевны Волк и Григория Борисовича Горенштейна — факт настораживающий. Согласны: доказательства шаткие. Третий в нашем списке — Николай Владимирович Балдин — представляет больший интерес. В сохранившейся «Алфавитной книге врачей» Ленинграда, кроме прочего, указана его временная должность: врач медпункта типографии им. Володарского, а здесь на партийном учете стояло не одно лицо, причастное к «тайне „Англетера“. В 1925 году Балдин жил на „чекистской“ Комиссаровской улице (д. №55), позже (1928-1929 гг. — точно) в квартире №119 по улице Красных зорь, 26/28, — в том самом партийном доме, где отдыхал от трудов неправедных второй в Ленинградском ГПУ человек, Иван Леонтьевич Леонов, которого мы уже представляли. Соседство с ним само по себе показательно — далеко не каждый удостоится такой чести (напомним, в том же доме жил С. М. Киров). Предполагаем, Леонов лично не отдавал приказ Балдину „не поднимать шума“ при виде ужасной картины в 5-м номере „Англетера“, но рекомендовать кому-то включить его в спецбригаду „Скорой помощи“ он, полагаем, мог. Кому?..

Первое, что приходит на ум, — главному врачу «Скорой помощи». Он-то в первую очередь мог, кстати, сформировать нужную для «дела» бригаду «тишайших» медиков. Ищем какие-либо биографические сведения о главвраче М. А. Месселе. Его фамилия и служебная обязанность, как и тысяч других, открыто обозначены в справочной книге «Весь Ленинград — 1925».

И вот наконец-то найдены «Анкетные листы» (1937, 1940) и прочие документы заинтриговавшего нас эскулапа. Из них узнаем: Меер Абрамович Мессель родился в1893 году в городе Петрозаводске Олонецкой губернии. Отец владел портняжной мастерской, мать — модистка, имела шляпный магазин. Учился вначале Меер Мессель в Петербургском психоневрологическом институте, затем в Юрьевском университете. В его «Автобиографии»(1937) записано: «С 1918 и до 1923 года служил на фронтах в Красной Армии (Мурманский фронт, Южный фронт, под Перекопом)». Далее, там же, настораживающая пометка: «Начальник 171-го эвакуационного пункта VI Армии (Южный фронт)». Эта должность, как нам известно, — чекистская. Многозначительна следующая строчка: «Начальник санитарной части южной завесы войск ГПУ Карельского района». Явно тянуло нашего доктора к тайному учреждению. В 1922-1923 годах он — старший врач 2-го Петроградского конвойного полка войск ГПУ (в другом документе указан 3-й полк, с которым были связаны критик-чекист П. Н. Медведев, подмахнувший милицейский протокол, и другие замешанные в есенинском «деле» лица).

Оставаясь охранителем здравия гэпэушников, Мессель с сентября 1922 года возглавлял петроградско-ленинградскую «Скорую помощь». Его вполне можно назвать чекистом в белом халате. Такой служака наверняка имел связь с начальником Секретной оперативной части (СОЧ) ГПУ И. Л. Леоновым и по его сигналу (или чьему-то другому) отправил в «Англетер» «своих» людей.

Так замыкается еще одно подозрительное звено. Чекистская «скорая» промчалась по улицам Ленинграда более 70 лет назад, но только сегодня обнаруживается ее кровавый след.

…28 декабря в 16 часов тело поэта было доставлено в Обуховскую имени профессора Нечаева и в память жертв 9 января 1905 года больницу. Здесь, говорят газеты, состоялась судмедэкспертиза тела покойного. Доказано: судмедэксперт А.Г. Гиляревский вскрытие не производил, во всяком случае известный архивный акт на эту тему — фальшивка. Мы не удивимся, если кто-нибудь докажет, что вскрытия трупа вообще не было. (Есенин, судя по всему, подвергался чудовищным побоям, и уже внешний осмотр позволил бы зафиксировать надругательство.)

Правду мог знать главный врач Обуховки Виктор Романович Штюллерн, работавший здесь с 1897 года. Но вскоре после описываемой трагедии он внезапно заболел и в сентябре 1926 года умер[15]. Еще в большей степени, по службе, мог быть хоть как-то посвящен в секрет старший прозектор больницы Вячеслав Николаевич Лукин, но каких-либо «ниточек» обнаружить пока не удалось. Архив Обуховки за 1925 год почти полностью уничтожен (увы, такая же картина документального разорения и по многим другим ленинградским организациям и учреждениям той смутной поры).

Добавим еще один темный «медицинский» мазок. Кто только не упражнялся в очернении поэта: политики, критики, журналисты, разная мелкая мемуарная братия… Многие из них только тем и зацепились в истории, что тявкнули раз-другой на покойного «Сережу». Но, пожалуй, больше всех изгалялся некий заезжий (1911 г.) из Швейцарии (проездом в Цюрих) психиатр Иван Борисович Талант (под этим именем он фигурирует в современной литературе о Есенине. В 1926 году он опубликовал в «Клиническом архиве» (Л. Т. 11. Вып. 2), наверное, самую грязную в истории психиатрии статью «О душевной болезни Есенина». В ней такие выражения: «величайший лирик пьянства», «…остается удивляться поистине пьяной любви поэта к зверям и всякого рода скоту», «…распад, расщепление личности» и т.п. (Есенина признавал абсолютно здоровым всемирно известный французский психолог Пьер Жане).

Автор этих и многих других гнусностей приседал на цыпочки перед Леопольдом Авербахом, приятельствовал с небезызвестным рифмоплетом Александром Крученых, заполонившим своей антиесенинской «продукцией» (так он именовал жанр своих злобных брошюрок) нэпмановский книжный рынок. Но Бог с ним, с этим окололитературным шулером, вернемся к Евгению Яковлевичу Голанту — никакой ошибки! — так его правильно именовать. Сей жулик от науки, оказывается, одно время обретался в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена. Что примечательно — штатным доцентом вчерашний «профессор» утвержден 1 сентября 1929 года, когда троцкистские крысы побежали из своих насиженных нор в спасительные теплые углы. В Ленинграде жила сестра Голанта, — тоже психиатр[16], — видимо, она и порадела братцу, — не исключено: редактировала его «трактаты» в «Клиническом архиве», собрание выпусков которого представляет почти всю русскую литературу сумасшедшим домом.

Отыскалось и небольшое «дельце» Е.Я. Голанта. В нем есть любопытная пометочка: «1918-1920 г. Внешкольн. п/о, криминол.», что, очевидно, расшифровывается как занятие сиим мужем в некоем специальном подотделе криминологией.

В 1933 году в пединституте им. Герцена Е.Я. Голант исполнял обязанности заведующего кафедрой педагогики, но студенты почему-то не замечали его ума и познаний и протестовали против его лекций (это во времена-то всеобщего послушания); в ту пору профессиональный лжец пропагандировал псевдонауку педологию, и на одном из собраний (2 апреля 1937 г.) директор института Н. И. Стриевская, разгромив новомодный абстрактный зуд, сказала о Голанте: «…редко бывает в институте, мало и плохо работает». И добавила: «Поменьше бы каялись, побольше бы работали…» Типичный негодяй своего времени, за свои мерзости наверняка «пострадал», позже за подлость реабилитирован… — скучно на этом свете, господа.

ГЛАВА VII ОН СТОРОЖИЛ ТЕЛО ПОЭТА

«Не в припадке увлечения, а совершенно сознательно говорю, что после Демьяна Бедного и Маяковского Вы более, чем кто бы то ни было (выделено автором. — В.К.) из наших поэтов, послужили пером революции впервые годы вооруженной борьбы, годы смертельной опасности, когда «смена вех» была не выгодным, а весьма рискованным делом» (рукопись, архив Пушкинского Дома).

Такую высокую оценку творчества Василия Васильевича Князева (Седых) дает в начале 30-х годов вульгарный критик — социолог Л.Г. Калмансон, более известный под псевдонимом Лелевич, — второй после Сосновского ненавистник Есенина. В тот период общественно-политические координаты сместились: самого Лелевича исключили из партии, он уже не комиссарил в советской печати как прежде, наводя страх на литераторов-попутчиков и всех недостаточно покрасневших авторов. А еще недавно этот новоявленный Писарев с партбилетом делал политику в литературе, нещадно хлестал в газетах и журналах писателей, используя методы «опертроек», председателем одной из которых он был в Гражданскую войну.

К тому времени сошла на нет и сомнительно-шумная известность Красного Звонаря — под таким псевдонимом любил выступать Василий Князев, сочинитель бойких стихотворных фельетонов, большевистских агиток и безбожных куплетов. Он вполне подходящий прототип Ивана Бездомного из «Мастера и Маргариты» Булгакова, но, в отличие от художественного персонажа, никогда не сомневавшийся в своем поэтическом таланте.