Александр Образцов - Способы обольщения женщин (сборник)

• Название: Способы обольщения женщин (сборник)
• Автор: Александр Образцов
• Жанр: Русское современное

«Он никогда не успевал завтракать. Его соседи по комнате вставали по будильнику, и он слышал сквозь сон, как они пьют прямо из горлышка купленный с вечера кефир, включают радио с идиотской песенкой „на зарядку, на зарядку, на зарядку станови-и-ись!“, от которой вполне можно было сойти с ума, если бы по воскресеньям утренний сон не был всеобщим, затем громко кричат на прощанье: „Вставай, живой труп, мы уходим!“ Даже это, последнее, было донельзя затасканным и, может быть, возмущение, которое оно в нем вызывало, и выдавливало сон окончательно. Но он выдерживал еще минут пять…»

---

Электричка оставила их, унося пустые вагоны еще дальше от города, и при желании можно было представить себе будущее: вот так лет через сто будут метаться по земле целые полчища транспорта строго по графику, точно в срок, водить их будут автоматы, которым и дела нет, куда и зачем они спешат – точно в срок. И люди будут вынуждены подлаживаться и привыкать жить строго по графику. И привыкнут.

Но разве можно привыкнуть, думал Илья, шагая следом за Наташей по темнеющей в снегу тропе, жить без стоп-кранов?

Снег ерзал под каблуками, от звезд и луны было столько света, что сосны давали четкую тень. За зеленой полосой начинался дачный поселок. Его строгая планировка также была навеяна кому-то будущим порядком и целесообразностью.

– Ты не жалеешь, что поехала? – спросил Илья.

Она шла впереди и как будто не слышала вопроса.

«Это же невежливо, миленькая, топчешь мою тень… Никому не хочу плохого, никому, никому, даже себе…»

Двухкомнатная дача строилась четыре года. Они ездили сюда с седым отцом, вначале неумелые, первое время через силу, а затем в азарте. Как хорошо было суметь сплотить пол! А дверные косяки? А струганное крылечко? Руки помнили все.

– Сейчас – сказал Илья, снимая ключ с гвоздика сбоку от двери (они долго мудрили с отцом, выискивая тайное место), – зажжем лампу, печь натопим, будем чай пить. Замерзла?

– Попробуй только что-нибудь себе позволить. Я сожгу всю эту деревню! – сказала вдруг Наташа, когда он открыл двери.

– Ты же знаешь, что я ничего себе не позволю, – тихо сказал Илья. Стало холодно, сумрачно, как на этой террасе, и Наташа, в нерешительности застывшая на крыльце, потеряла от этих слов всю свою таинственность. То, что она не разговаривала с ним всю дорогу, стало легко объяснимым и скучным.

– Проходи, – сказал он, зажигая спичку.

Теперь молчал и он, засветив керосиновую лампу, растапливая печь.

– Садись ближе к плите, согреешься.

Она продолжала стоять.

– Есть хочешь?

Она молчала.

– Могу я быть уверенным хотя бы, что ты не зарежешь меня ночью? – спросил он, сидя на корточках перед раскрытой дверцей печки и выпуская в нее уплывающий полосой дым от сигареты.

– Дай сигарету, – сказала она и решительно села к столу.

Он дал ей сигарету и зажег спичку, глядя сверху на ее лицо с опущенными густыми от туши ресницами.

– Можешь быть уверен, – сказала она, затянувшись по-женски, и бегло, холодно посмотрев на него.

– У меня на языке, – сказал Илья, присаживаясь напротив, – вертится один вопрос. Ты ведь знаешь, о чем я хочу спросить?

– Возможно.

– Хорошо. Почему ты поехала со мной?

– Назло себе.

– Себе. Это можно понять. Но почему ты не подумала обо мне? Зачем же назло мне? Я тебя обидел, оскорбил?

– А приглашение ночью на дачу – это не оскорбление?

– В таком случае и приглашение потанцевать – это оскорбление. И вопрос: как вас зовут? – это тоже оскорбление. И дерзкий взгляд – оскорбление.

– Вы ведь пришли, как татары. Мы же не ходим к вам. Мы смирные. Ждем. Приходят татары, только зубы не смотрят, а так все ощупают!

– Ты же видела – мне весь вечер было не по себе из-за этого.

– Из-за этого? А может быть, из-за того, что я вела себя не так, как вы привыкли?

– Ну-у, – Илья смутился, – не знаю…

– Даже сейчас, – продолжала Наташа, – даже сейчас, когда я определенно дала понять, что ничего, на что ты надеешься, не случится, даже сейчас ты думаешь об этом и ждешь, что я начну таять у этой проклятой вонючей печки!

– Да, – согласился Илья, – ты права. Но дело в том, что если бы я не надеялся, ты бы смертельно обиделась.

– Вот как.

– Да. Разве сейчас это важно? Важно то, что я не нравлюсь тебе. А когда человек не нравится, то с ним можно проводить любые эксперименты. Это не больно.

– О какой боли идет речь? Опомнитесь, молодой человек! Ущемленное самолюбие – вся ваша боль.

– Давай лучше поедим, и будем укладываться.

– Я не хочу есть.

– Ну, хоть чаю попьем.

– Чаю можно, – тихо сказала Наташа.

Они пили чай с вареньем из черноплодной рябины и грызли сухари. В кухне было тепло, уютная лампа сближала их. Во всяком случае, лицо Наташи уже не казалось высокомерным, она задумчиво смотрела на громоздкие, какие-то ватные тени, в черное окно.

– Наташа, – сказал Илья, – выходите за меня замуж.

– Вы, кажется, ошалели, – ответила она, также переходя на вы.

– Нет, я не ошалел. Мне открылось будущее. Я знаю, что долго буду преследовать вас, пока вы, наконец, не согласитесь. Потом мы поживем вместе года полтора, и вы бросите меня. А что дальше – черным-черно. Мне страшно заглядывать туда.

– Все-таки я соглашусь?

– Согласитесь. Вы ведь и поехали со мной только потому, что я не похож ни на одного из ваших знакомых.

– Более нелепого вечера у меня… что-то не припомню.

– Лепого, Наташа, лепого… У вас никогда не было со зрением такого… как бы объяснить… как будто смотришь в перевернутый бинокль?

– Вы как прорицатель. Еще немного – и начнете вещать.

– Мне кажется, что я стал маленьким мальчиком и вы, непонятно за что, наказываете меня. Жестоко.

– Все равно я вам не верю, – помолчав, сказала Наташа. – Нельзя быть слабым с незнакомым человеком.

– Единственная, кого я любил до беспамятства, была пионервожатая в школе. А это значит, что я могу любить. Выходите за меня замуж.

– Еще немного, и вы, кажется, убедите меня.

– Это потому, что я целый вечер страшно хотел понять вас. Я и не думал, что у меня такая сильная воля, – Илья потер пальцами лоб. – Такая воля…

– Я пойду спать, Илья. Я очень устала.

– Да, конечно. Сейчас я покажу, где чистое белье, где все… А я немного посижу… Как будто что-то присосалось к сердцу, невыразимо приятное…

Наутро он проснулся оттого, что затекли ноги, и отнялась рука, на которой лежала голова. Стекло в лампе было черным от копоти, а ноги и руку он не чувствовал. Это было неприятно. Но было что-то очень приятное, о чем он не мог вспомнить. Затем в его сознании зажглось – она спит в соседней комнате! Он вскочил со стула и упал на колени. Ноги не держали. Потом их начало покалывать, капилляры заработали, и он сделал несколько шагов, мучительно сощурившись.

Постель была застелена. Нигде не было ни записки, ни напоминания о том, что она спала здесь. Илья опустил лицо в подушку. Ему удалось представить, что она чуть сыровата от слез…

«В походке милой слышен лев» – такие слова вспомнились ему в общежитии вечером. Она шла от лифта, не видя его, но на лице ее была такая скука! Он спрятался за колонну.

– Это ты, – сказала она, найдя его. – Прячешься.

– На тебя глядя, спрячешься.

– У меня плохое настроение. Я не хочу тебя видеть.

– Я тебе оставлю телефон, домашний. Позвони, как только захочешь.

Она взяла бумажку с телефоном, небрежно сунула ее в карман халата и едва кивнула на прощание.

«Все-таки взяла! – ликовал он. – Буду ждать, буду ждать месяц… Месяц? Настроение может измениться за час… Может, оно у нее уже изменилось!»

Он вызвал ее снова.

Она шла от лифта, и теперь на лице ее было бешенство.

– Мне тоже не очень хочется тебя видеть, – встретил ее Илья. – Вот все, что я хотел тебе сказать…

Он вышел из общежития. Хотелось сесть в снег и застонать. Он поехал домой. Вначале он очень надеялся на свою последнюю фразу. Ведь действительно – получилось смешно? Но, чем дольше не было звонка, тем противней казалась шутка.

«На каком крючке я сижу, – думал он на следующий день. – И заглатываю его все глубже и глубже. Ах, какой вкусный червячок! Восхитительно полукруглой формы! Надо забыть, забыть, во что бы то ни стало. Иначе я погибну».

Через неделю встревожилась мать:

– Иля, ты когда стал таким худым? Что у тебя с волосами?

Илья посмотрел в зеркало.

– Да, – криво усмехнулся он, – вид всклокочен, сам непрочен… Мама! – оживился он. – Я подумал… Не смотри так испуганно, голова у меня… все в порядке…

Он жил этой мыслью еще неделю и совсем мало спал.

«Когда же, черт возьми, я слягу? – думал он. – И как вызвать ее? Если бы мать ее знала… Хотя мать может вырвать у меня признание… Но она-то этому не поверит… Не-ет. Ни за что».

– Странно, – сказала мать, – утром кто-то звонил, я подняла трубку – молчание. Я говорю – але, але! Молчат. И частые гудки.

– Правда? – быстро спросил Илья и пронзительно посмотрел на нее.

– Ты что так смотришь?

– Нет. Ничего. И частые гудки?

– Да.

– А голос чей?

– Какой голос?

– Ах, да.

Илья задумался.

– Мама! Поклянись, что был звонок!

– Да что ты, Иля?

В общежитии Илья решил, что мать его обманула. Не могла Наташа промолчать. Но он написал: «Наташа, если ты не позвонишь сегодня вечером, позвони завтра, когда угодно. Я не могу жить». Письмо он бросил в ячейку с номером ее комнаты и поехал ждать.

Вечером она позвонила:

– Это я.

– Обещай, что ты не бросишь трубку без предупреждения.