Вячеслав Фаритов - Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

• Название: Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)
• Автор: Вячеслав Фаритов
• Жанр: Философия
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906910-53-0

Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.

Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.

---

Аналогичные процессы происходят в музыке и литературе. В опере «Лулу» А. Берг использует такой прием: четыре голоса одновременно поют каждый свою арию. В отличие от баховского контрапункта здесь уже не наблюдается никакой гармонии между голосами, на передний план выступает принципиальная рассогласованность, беспорядок. У А. Шнитке в рамках одного произведения встречаются темы и приемы самых различных эпох и стилей, сочетается низкое и высокое, банальное и серьезное, классическое и авангардное. Прямым возражением лейбницевской предустановленной гармонии и теодицее звучит известная фраза Ивана Карамазова из романа Ф. Достоевского. М. Пруст, Дж. Джойс, X. Л. Борхес, Ф. Кафка и многие другие писатели дают художественную картину осколочного, фрагментированного мира.

Этот «постмодернистский» мир был известен Лейбницу задолго до возникновения постмодернизма: бесконечное множество возможных миров и бесчисленное множество малых миров составляют содержание его философского учения. Попробуем помножить потенциальную бесконечность на актуальную бесчисленность – и получим образ мира вполне в духе «постмодернизма», где каждому малому миру соответствует бесконечное число возможных универсумов, различным способом варьирующих его сочетания с бесчисленным множеством других малых миров. Однако Лейбниц смог в этой множественности и в этом беспорядке увидеть единство и гармонию.

Тенденцию к обнаружению порядка в хаосе многообразного в онтологии трансгрессии мы находим у Ницше: «И в том мое творчество и стремление, чтобы собрать и соединить воедино то, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью (dass ich in Eins dichte und zusammentrage, was Bruchstück ist und Rätsel und grauser Zufall). Как вынес бы я быть человеком, если бы человек не был также поэтом, и отгадчиком, и избавителем от случая! Спасти минувших и преобразовать всякое «было» в «так хотел я» (alles «Es war» umzuschaffen in ein «So wollte ich es!») – лишь это назвал бы я избавлением! <…> Всякое «это было» есть обломок, загадка, ужасная случайность (Alles «Es war» ist ein Bruchstück, ein Rätsel, ein grauser Zufall»), пока творящая воля не добавит: «Но так хотела я!». Пока творящая воля не добавит: «Но так волю я! Так буду я во лить!».[119] Однако различие между позициями Лейбница и Ницше в данном случае не исчерпывается лишь тем обстоятельством, что у первого «созидающая воля» принадлежит Богу, а у второго человеку (или сверхчеловеку). У Лейбница гармония предустановленная – она предшествует всякому дисгармоничному множеству в качестве метаперспективы трансценденции (Бога). У Ницше объединяющий смысл рождается непосредственно из хаоса трансгрессии, а не преддан заранее. В итоге теодицея Лейбница предлагает не полное приятие и оправдание множественности и гетерогенности, но их растворение в божественной метаперспективе.[120] Как и в случае со Спинозой, трансценденция здесь подавляет трансгрессию, хотя делается это в менее резкой форме, нежели в большинстве метафизических систем. В философии Спинозы и Лейбница достигается определенный компромисс между трансценденцией и трансгрессией – компромисс, в котором приоритетное положение занимает трансценденция. Учение Ницше, в свою очередь, реализует тенденцию принятия и осмысливания трансгрессии исходя из нее самой: трансгрессивные феномены (ein Bruchstück, ein Rätsel, ein grauser Zufall) представляют собой необходимый материал для созидающей и преобразующей воли к власти. Но такой проект осуществим только при условии допущения перспективного характера существования, не подавляемого извне устанавливаемой метаперспективой, о чем мы уже говорили выше в связи с рассмотрением системы Спинозы. Гетерогенность и множественность в этом случае должны раскрываться не в качестве следствия неадекватности нашего знания божественной метаперспективе, но как множественные пути, порождающие сами из себя высшие единства, которые выступают в качестве аттракторов. В философии

Ницше одним из таких аттракторов является сверхчеловек – перспектива, создаваемая в качестве точки схождения многообразных, расходящихся способов бытия человека, но не предшествующее этим способам субстанциальное единство. У Спинозы и Лейбница множественность и гетерогенность есть следствие существования высшего порядка (в некотором смысле – побочное). У Ницше высший порядок – следствие самоорганизации хаоса трансгрессии, следствие во многом конвенциональное и фиктивное, перспективное по своей природе. У Спинозы и Лейбница «всякое было» (alles «Es war») уже преобразовано в божественной метаперспективе. У Ницше такое преобразование есть только задача, которую еще следует осуществить (и постоянно осуществлять) в процессе творческого ориентирования в мире (воле к власти).

Мы, однако, не стремимся здесь указать на преимущества Ницше по сравнению со Спинозой и Лейбницем. Ницше мыслил в онтологии совершено другого типа, нежели философы XVII столетия. Философские учения Спинозы и Лейбница представляют одну из наиболее ярких попыток осмыслить многообразие и гетерогенность существования в рамках онтологии метафизического типа. Как справедливо отмечает Ж. Делёз, характеризуя Лейбница: «И выходит, что ни одна другая философия не заходила так далеко ни в утверждении одного и того же мира, ни в бесконечности различий и многообразия этого мира».1 Подобное включение различия и многообразия в сферу интегральной онтологии можно рассматривать как свидетельство кризиса трансценденции: полагание высшего единства без множества, единства как простого отрицания множества становится все более проблематичным. Философия столкнулась с трансгрессией, и первым ответом на это столкновение стали учения Спинозы и Лейбница. Спиноза умирает в 1677 году, Лейбниц – в 1716-ом. В 1724 году рождается И. Кант. В его учении будет осуществлен проект сохранения и преобразования онтологии интегрального типа и метафизики в условиях все более разрастающегося кризиса перспективы трансценденции. Рассмотрению этого пункта посвящен следующий параграф.

3. Кризис трансценденции и метафизика границы в учении И. Канта[121]

«Жизнь, – шепчет он, остановись
Средь зеленеющих могилок, —
Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок…»
«Рассеется она, как дым:
Она не жизнь, а тень суждений…»
И – клонится лицом своим
В лиловые кусты сирени.

А. Белый

Кантовская философия знаменует глубочайший кризис метафизики: «наивное», «догматическое» полагание трансцендентного центра мироздания становится все более проблематичным. До радикального жеста позитивизма, отрицающего трансценденцию, еще далеко, но уже сейчас данная бытийно-смысловая перспектива нивелируется в юмовском скептицизме и локковском сенсуализме. В этом ракурсе учение Канта выступает не столько как критика метафизики, сколько как попытка спасти трансценденцию и сохранить метафизику – плод более чем тысячелетней работы философов, а также богословов и религиозных пророков. Но полное сохранение метафизики уже невозможно: слишком многое было подвергнуто критике, пробуждение от догматического сна подготавливалось до кантовского критицизма. В данной ситуации Кант действует вполне в духе гегелевского Aufhebung: устраняет то, что не способно к дальнейшему развитию, и сохраняет то, что составляет сущность и истину предыдущей ступени. В чем же заключается эта подлежащая сохранению истина «наивной» метафизики по Канту? Она состоит не в таких абсолютных субстанциях-ноуменах, как Бог или душа, – эти трансцендентальные означаемые у Канта становятся предельно проблематичными, хотя и не устраняются из сферы философии полностью. Истина метафизики в полагании границы, очерчивающей и замыкающей метафизический дискурс. Раскрытию и обоснованию этого тезиса посвящен настоящий параграф.

У Канта речь идет о границах человеческого познания во всех его трех фундаментальных отделах: в чувственном созерцании, рассудке и разуме. Все эти три способности имеют свои специфические границы, которые и становятся предметом детального анализа в трех кантовских Критиках. Однако границы познавательных способностей не определены раз и навсегда, поскольку отношения между ними варьируются в зависимости от того, какая из способностей выходит на передний план.[122] Одновременно с этим у Канта говорится и о границах человеческой субъективности как таковой, взятой в ее фундаментальной конечности.[123] Сама конечность человека – особая граница, накладывающая отпечаток на все его способности и на все его существование в целом. Это граница человеческого бытия, за пределами которой для него не существует ничего позитивного. Будучи конечным, т. е. ограниченным, человек не имеет возможности выйти за пределы этих границ. Однако он постоянно обнаруживает склонность к такому преодолению собственных границ, причем во всех своих способностях (в каждой – по-разному). Именно эта граница – в предельно широком смысле – выступает условием метафизики. И именно эта граница является главным предметом исследования кантовской философии.