Геннадий Ерофеев - Самый большой подонок

• Название: Самый большой подонок
• Автор: Геннадий Ерофеев
• Жанр: Детективная фантастика

«Самый большой подонок» – фантастический роман в жанре «попаданцев» с элементами триллера, боевика, детектива и антиутопии. Это продолжение повестей «Касторка» и “Диггер «кротовых нор»”. Спецагент Ольгерт Васильев попадает в Мир Определителя. Определитель устанавливает у попавших к нему людей дату «первого значимого грехопадения». Затем «грешников» возвращают в «возраст до греха» и заставляют проживать жизнь с этого момента ещё раз – по матрицам самонадеянного властелина миров. В ипостаси семилетнего мальчика Ольгерта вышвыривают обратно на Землю. Врач Эдуард Лаврентьев не знает, как вернуть Ольгерту истинный возраст. В отчаянии он везёт мальчика на его родину – в подмосковный городок, на улицу Двор Вождя, надеясь что этот ход возвратит Ольгерта «на круги своя». Перед мальчиком забрезжил лучик надежды, и повествование завершается на светлой, оптимистической ноте.

---

Воспользовавшись суматохой, я решил разжиться одной из тех штуковин, что носили охранники. Раз мне заблокировали мозги и не дают добраться до собственного пистолета, попробуем позаимствовать чужое оружие. Такое я прежде неоднократно проделывал – даже в толпе, даже белым днем. Надо только работать с намеченным субъектом как можно плотнее и на предельной скорости. Я привычно и умело как бы невзначай оттеснил к стенке лифта ближайшего красномордого охранника, увлечённо наблюдавшего за раздачей «гостинцев», затем осторожно освободил его плечо от ремня, действуя на манер высококвалифицированного щипача-карманника, когда тот освобождает от ремешка или браслета наручных часов холёную руку чопорного, но – увы! – чересчур самонадеянного господина, а правой попытался подхватить штуковину за ту часть, что обычно называют цевьём, но кулак мой ощутил… пустоту! При этом ладонь обожгло, но не теплом, а так, как если бы я на трескучем морозе притронулся к железяке. Ремень снова улёгся на плечо охранника, и он почуял неладное. А тут и покончивший с наведением порядка Лапец вспомнил о своих основных обязанностях и, сверкнув поросячьими глазками, без предупреждения заехал мне по уху кулаком.

– Бейте лохматого! – коротко и зло бросил он.

Меня прижали к стене и принялись обрабатывать кто чем и кто по чему. Давненько не испытывал я подобного унижения и не мучился так от бессилия – ведь я потерял способность управлять телом и отвечать ударом на удар. Словно в вязком «коллоидном» сне мои коронные «серебряные молотки» и «сандерклэпы» не достигали цели, хотя я вкладывал в них всю силу и душу. Кулаки перемещались медленно, сверхтягуче, будто я махал ими в воде или в ещё более плотной среде, и скорость их в момент желанного контакта с рожами карликов и урыльниками охранников незначительно отличалась от нулевой, и выходили не молодецкие удары, а жалкие, едва обозначенные прикосновения. Радуясь подвернувшемуся мальчику для битья, недавно получавшие оплеухи от Лапца карлики с удовольствием отыгрывались на мне. Охранники от них не отставали, особенно тот, которого я пытылся обокрасть. Лифт давно стоял на нужном этаже, но вошедшая в раж свора, забыв о цели поездки, продолжала истово дубасить меня. Часть охранников отступила на площадку, освободив остальным ублюдкам оперативный простор для более сподручной работы. Кажется, я понял, что чувствует попавший в галтовочный барабан маленький ржавый болтик. Я не выдерживал такой знатной молотилки. Сначала согнулся пополам, затем неловко упал на колени и вскоре рухнул всем телом на влажный пол плохо набитым мешком тряпья и потерял сознание.

Глава 9

Я очнулся в просторной больничной палате, где вдоль стен рядами стояли вызывающие благоговейный трепет приборы и аппараты диковинного вида и где кроме меня не было ни одной живой души. Тело моё покоилось на застеленной белой простынёй медицинской кушетке. Оно болело так «по-настоящему», что это сразу развенчало иллюзию, что произошедшее со мной – всего лишь тягостный, изнуряющий сон. Нет, это была самая что ни на есть «сюрреалистическая реальность» странного мира.

Я поднялся с кушетки, чувствуя себя как «кукла» после боя с вооружённым дубинкой дёртиком. Подтянулся к окну, ожидая увидеть пейзаж чуждого мира, но к неописуемому удивлению различил растиражированный в фотографиях, слайдах и фильмах намозоливший глаза каждому сотруднику Конторы ландшафт северной оконечности старой базы дёртиков. Ошибки не было: я узнал замусоренный двор и доисторические железнодорожные пути, протянувшиеся из виднеющегося на горизонте леса, и даже разглядел на дорожке из красного гравия знаменитую «парковую», с гнутой спинкой, скамейку, на которой некогда почивала перебравшая крепких напитков Секлетинья Глазунова. Значило ли это, что с момента встречи с Лапцом я оставался на базе вопреки твёрдой уверенности в обратном?

Прижимаясь носом к холодному стеклу, я с ужасом ощутил, что окончательно запутался в оценках ситуации. Либо мне самому никак не удавалось привязаться к местности, либо карлику и иже с ним слишком хорошо удавалось водить меня за нос, но я был окончательно сбит с толка. Хорошо известно, что на базе никогда не было госпиталя, а та медицинская лаборатория, где перекраивали анатомию «кукол», а впоследствии анатомию и физиологию Владимира Петровича Петунина, находилась в своеобразном «медицинском пентхаузе» самого высокого здания. Это здание я мог сейчас прекрасно видеть из окна палаты. Прежний хозяин лаборатории, мрачный доктор Роберт, с угрюмой иронией называл своё хозяйство «голубятней» и всегда рассказывал про неё глупый и в то же время зловещий анекдот, бывший своего рода рекламным роликом, визитной карточкой или представительским мотто его зловещей «медицинской шарашки». В том анекдоте главный врач психушки на вопрос о житье-бытье пациентов с неизменной бодростью и оптимизмом отвечал, что живут они как голуби: то один, то другой вылетает в окно. Сто против одного, горячо убеждал меня профессор Казимир Лукомский, на собственной шкуре испытавший садистские приёмчики генного инженера: анекдот доктор Роберт придумал сам. Многие знали, что в нарушение всех правил окна в лаборатории не запирались, а в летнее время рамы специально выставлялись из оконных проёмов. Всё-таки доктор Роберт показал себя подлинным гуманистом и просто хорошим парнем, оставляя несчастным «куклам», использовавшимся не только в качестве спарринг-партнёров боевиками дёртиков, но и в качестве дешёвого материала для чудовищных экспериментов, прекрасную возможность сравнительно легко избегать ужасов и мук так называемых «структурных перестроек» психики и сомы…

Воровато оглянувшись на входную дверь, я повернул ручки запоров и распахнул рамы.

И в ужасе отпрянул от окна.

Там, за окном, не было ничего – лишь Тьма. Вот так – с прописной буквы. Тьма всепоглощающая. Не ночь, не мрак, не темнота – а вот именно первозданная, первобытная, примитивная Тьма, глядевшая сквозь меня пустозными и незрячими, словно впадины на сколексе Большого Глиста, глазами. Абсолютный холод Тьмы вползал в комнату, я ощущал его леденящее дыхание каждой клеточкой изломанного тела, он пронизывал насквозь, наполняя меня ужасом осознания моей никчёмности, ничтожности и ненужности – тем пронзительным чувством растерянности и страха перед обескураживающей бессмысленностью жизни, что издревле повергает человека в глубочайшую депрессию. Это был фирменный холод Тьмы и Пространства, которые на потеху себе рождают во Вселенной человека и, не успев родить, сразу же начинают убивать его, выполняя неизвестно кем установленное Правило Обычая, чья инфернальная энергия безостановочно вращает Колесо Бытия.

Я поспешно затворил окно и тупо уставился на до тошноты знакомый пейзаж, вновь как ни в чём не бывало раскинувшийся за чисто вымытым стеклом.

За спиной тихо чмокнул фиксатор двери. Я обернулся и увидел уже вкатившегося в палату на коротеньких ножках-хожнях Лапца, в крайнем раздражении заламывающего руки, а также стоящую за ним женщину, по виду медсестру, должно быть, приведённую им обработать мои ссадины, ушибы и синяки.

– Никак, опять хочешь сделать ноги? – язвительно спросил Лапец, проходя в глубь комнаты. – Небось, уже и лестницу сплёл из простыней? – Он взглянул снизу вверх на рослую медсестру, ожидая реакции на грубоватую шутку. Так и не дождавшись рецензии на дешёвый юмор, сказал, помавая руками подобно огородному пугалу в ветренный день: – Знакомься, Лохмач: это Вомб Ютер. – Он приобнял женщину за плечи. – А это, Вомб, невоспитанный дурачок Ольгерт, – рука Лапца синусоидой заструилась в мою сторону. – В смысле, Лохмач.

– Так! – произнесла Вомб Ютер таким тоном, что Лапец съёжился, а мне захотелось подчиняться ей как родной матери.

Вомб была крупной женщиной средних по нашим понятиям лет, с миловидным лицом, с невероятно мощными, однако не портящими фигуру бёдрами, развитым высоким бюстом, вызывающим ассоциации с прибыльной молочной фермой, крепкими икрами и, судя по всему, ловкими и приученными к своему ремеслу руками, выставленными напоказ из коротких, доходящих едва до середины плеч рукавов традиционного белого халата. Шапочка отсутствовала, густые пышные волосы красиво обрамляли лицо, спокойное и уверенное. Лицо, я бы сказал, повидавшее всякое. Почему-то я посчитал, что так должна выглядеть акушерка.

Несколько секунд царило молчание, в течение которых мы с Вомб с интересом рассматривали друг друга, потом Лапец залопотал:

– Он буйный, Вомб. Постоянно думает о пистолете и о побеге. Я нейтрализую его не полностью. Добавит он нам хлопот, а?