Геннадий Ерофеев - Самый большой подонок

• Название: Самый большой подонок
• Автор: Геннадий Ерофеев
• Жанр: Детективная фантастика

«Самый большой подонок» – фантастический роман в жанре «попаданцев» с элементами триллера, боевика, детектива и антиутопии. Это продолжение повестей «Касторка» и “Диггер «кротовых нор»”. Спецагент Ольгерт Васильев попадает в Мир Определителя. Определитель устанавливает у попавших к нему людей дату «первого значимого грехопадения». Затем «грешников» возвращают в «возраст до греха» и заставляют проживать жизнь с этого момента ещё раз – по матрицам самонадеянного властелина миров. В ипостаси семилетнего мальчика Ольгерта вышвыривают обратно на Землю. Врач Эдуард Лаврентьев не знает, как вернуть Ольгерту истинный возраст. В отчаянии он везёт мальчика на его родину – в подмосковный городок, на улицу Двор Вождя, надеясь что этот ход возвратит Ольгерта «на круги своя». Перед мальчиком забрезжил лучик надежды, и повествование завершается на светлой, оптимистической ноте.

---

Поскрипывая и повизгивая, самодвижущийся тамбур покатил прочь от клетки, расталкивая плотный серый полумрак, будто его стенки были сплошными, а не сделанными из металлических прутьев.

Минуты через три наш экипаж непонятно каким образом очутился в большом и чистом вестибюле. Лапец вывел меня наружу; за нами потянулись длиннорукие карлики и бряцающие чёртовыми штуковинами на ремнях краснорожие охранники.

Оглянувшись, я невольно почесал в затылке: в сплошной стене не угадывалось никакого намёка на дверь. Будто мы перескочили с одной невидимой ступеньки на другую на пути в этот странный мир. Такое я уже испытал, падая из печки. Казалось, в эти моменты пространственно-временной континуум разрывался, давал трещину, но я почти не ощущал своеобразной бифуркации Пространства и Времени, и это меня тревожило. Даже моего куцего ума хватало, чтобы понять: всегда можно вернуться назад, сколь бы сложной ни была обратная дорога; всегда есть надежда преодолеть препятствия, чинимые врагом на твоём пути домой; всегда есть шанс выбраться из ловушек, расставляемых у тебя под ногами судьбой, – но невозможно пройти назад по дороге, разбитой на потерявшие между собою связь отрезки. По дороге, что существует, но обозначена пунктиром, и эти разрывы и пробелы ты не в состоянии преодолеть, потому что ничего о них не знаешь. Аборигены сбивали меня с толка, затрудняя возможное бегство. Они путали следы, как разведчик. Именно как разведчик. Часть пути он идет посуху; затем некоторое время бредёт по воде – по дну ручья или мелководной речушки; потом как бы двигается по воздуху, перелезая с дерева на дерево и не касаясь земли; снова идет по суше, на сей раз присыпая следы смесью махорки и жгучего кайенского перца, от которой воротят благородные носы лучшие сыскные собаки; время от времени надевает специальные башмаки с обратным следом и так далее и тому подобное. Путь такого матёрого зверюги-разведчика напоминает пунктирный след трассирующей пули. Как говорится, взять подобный след наша задача – задача Гончего Пса. Пса с вульгарным кодовым именем (я иронически называю это «кодловым именем») Невычесанный Кобелина, чувствующего себя в настоящий момент шелудивой бездомной дворняжкой, заварившей чутьё всякой дрянью с прокисших помоек при супермаркетах. Ко времени моего чётко спланированного, с сохранением боевых порядков, отхода из мира таинственного Определителя, я должен буду знать, каким образом перекидываются пространственно-временные мостики между пунктирными линиями маршрута, иначе не видать мне родного ласкового Солнца, в лучах которого я ещё надеюсь на склоне лет погреться на завалинке в огромных раритетных валенках с галошами. Не такой уж я плохой парень и не такой ведь я дурак, чтобы умереть под чужим солнцем на чужой земле. Я не хочу лежать там, где моими соседями будут нелюди вроде Лапца, – в таком случае я изворочаюсь в гробу, в котором надеюсь увидеть глумливого карлика.

Однако наряду с тревогой излишняя предусмотрительность аборигенов вселяла и некоторый оптимизм. Значит, они не так всесильны и не так уверены в себе, если считаются с возможностью побега слабого, находящегося под их «зомбирующим прессингом» человека, напуганного и смущённого «первыми близкими контактами третьего рода» в чуждом и враждебном ему мире…

Пока Лапец терзал кнопку лифта, упорно не желавшего опускаться до первого этажа, я пришёл к выводу, что мы, как ни странно, находимся в больнице. Об этом красноречиво свидетельствовал интерьер вестибюля, а также обилие женщин в ладно скроённых, хорошо пошитых и ловко сидящих на них белых халатах, оттенявших красно-коричневую кожу медичек. Женщины были самого разного возраста и, наверное, представляли все мыслимые ступени больничной иерархии. Каждой ступени соответствовал свой типаж – от скромных нянечек, шустрых санитарок и деловитых медсестёр до полногрудых солидных докторш и важных и напыщенных начальниц отделений. Исчезая и вновь появляясь в обоих концах коридора, впархивая и выпархивая из кабинок пассажирских лифтов, сбегая вниз и взбираясь вверх по обтекавшим лифтные шахты лестницам, они создавали непередаваемую атмосферу больничной суеты. Это был настоящий белохалатный муравейник – муравейник чисто женский. Лапец и входившие в нашу группу трое-четверо подобных ему карликов разительно отличались от охранников и медичек не только ростом и уродствами, но и цветом кожи. Даже не специалист понял бы, что Лапец сотоварищи принадлежит к совершенно другой расе. Эти две расы иного мира отстояли одна от другой на несколько световых лет, и я поневоле задумался: на каких точках соприкосновения построено их явное, хотя и не совсем гармоничное сотрудничество, их необъяснимый симбиоз? Что означал этот немыслимый альянс – неизвестно, и окружающее продолжало представать передо мной чистейшей воды сюрреализмом. Мне даже на миг померещилось, что это не меня доставили сюда, а, наоборот, я сам привёл эту пёструю шайку в типичную и типовую психушку. Привёл, чтобы сдать их всех под расписку расторопной медсестре или строгому врачу и поскорее выйти на свежий воздух, под цветущие яблони (!) больничного двора, стрельнуть от избытка чувств сигарету, присесть на ухоженную изумрудную лужайку и покайфовать минут пяток, полностью отрешившись от действительности. Да, а перед этим тщательно вымыть руки. Обязательно с мылом. Во всяком случае, Лапцу умыться не помешало бы, да и подлечиться ему стоило, хотя я наверняка казался ему таким же идиотом, каким он виделся мне.

Для нашей эклектичной компании пассажирские кабинки были малы, и Лапец упорно давил кнопку вызова грузового лифта.

Наконец лифт подъехал. Широко, на размах двухметровых лапищ карлика, раскрылись двери. Изнутри несло, как из писсуара: в углу кабины сиротливо притулилась обильно политая мочой кучка экскрементов.

– Нянечку, нянечку позовите! – заквакал Лапец, брезгливо отступая от дверей.

Я мысленно улыбнулся очевидному комизму положения: вонючий карлик воротил нос от несчастной кучки дерьма, с которым он сам у меня в первую очередь и ассоциировался, он возмущался традиционной до банальности приметой, непременным атрибутом каждого лифта, словно был лощёным джентельменом, чей благородный аристократический нос не переносил плебейских, простолюдинных пейзажей и натюрмортов. Почувствовал ли карлик то, над чем я втихую потешался, или он закомплексовал по другому поводу, только я нежданно-негаданно схлопотал от него предупредительную затрещину.

– Давненько не чистил нужники, Лохмач? – многообещающе, с дальним прицелом, поинтересовался он. – Сможешь в скором времени попробовать, если не перестанешь думать о своей пушке под мышкой!

– А что же ты не отберёшь у меня пистолет? – ответил я вопросом на вопрос, подчёркнуто называя карлика на «ты».

Лапцу словно заехали под дых. Лоб его покрылся крупными каплями пота, а безразмерная рука в неискоренимой чесотке обернулась гибкой змеёй вокруг немытой шеи и принялась ожесточённо ковыряться в гнилых зубах.

– Не чувствую такого приказа, – наконец выдавил явно сбитый с толка Лапец, словно к его горлу подступала тошнота, и скорчил страдальческую гримасу, хотя никакая гримаса была уже не в состоянии добавить безобразия уродливому лицу карлика, представлявшего собой отвратительную клоунскую маску.

– Эй, кто-нибудь! – выйдя из ступора, снова заорал он. – Немедленно вычистите эту конюшню!

Две пожилых уборщицы с вёдрами и швабрами откликнулись на отчаянный призыв Лапца и поспешили к лифту, едва не столкнувшись лбами. Пока происходила уборка того, что, как я подозревал, наделали соплеменники карлика, мой провожатый придерживал меня под локоток, предупреждая возможный побег. А бежать-то мне было некуда, и карлик напрягался зря.

Наконец всё устроилось, и мы втиснулись в вылизанный до блеска лифт. Двери захлопнулись, и сейчас же раздался истошный вопль одного из карликов. Двери снова распахнулись, потом закрылись, и кабина тронулась вверх.

Между карликами и гуманоидами возникла перебранка, перешедшая в лёгкую потасовку. Я не понял, чего они там не поделили, только Лапец, на минуту забыв обо мне, занялся усмирением своих соплеменников. А поскольку в тесноте кабины низкорослый уродец не мог выполнять прямые и боковые удары, хуки, свинги и апперкоты, он, используя преимущество длинных рук, стал наносить тумаки сверху, навесом, звонко шлёпая ладонями по лысым головам сварливых карликов.

Воспользовавшись суматохой, я решил разжиться одной из тех штуковин, что носили охранники. Раз мне заблокировали мозги и не дают добраться до собственного пистолета, попробуем позаимствовать чужое оружие. Такое я прежде неоднократно проделывал – даже в толпе, даже белым днем. Надо только работать с намеченным субъектом как можно плотнее и на предельной скорости. Я привычно и умело как бы невзначай оттеснил к стенке лифта ближайшего красномордого охранника, увлечённо наблюдавшего за раздачей «гостинцев», затем осторожно освободил его плечо от ремня, действуя на манер высококвалифицированного щипача-карманника, когда тот освобождает от ремешка или браслета наручных часов холёную руку чопорного, но – увы! – чересчур самонадеянного господина, а правой попытался подхватить штуковину за ту часть, что обычно называют цевьём, но кулак мой ощутил… пустоту! При этом ладонь обожгло, но не теплом, а так, как если бы я на трескучем морозе притронулся к железяке. Ремень снова улёгся на плечо охранника, и он почуял неладное. А тут и покончивший с наведением порядка Лапец вспомнил о своих основных обязанностях и, сверкнув поросячьими глазками, без предупреждения заехал мне по уху кулаком.