Юрий Пастернак - Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

• Название: Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря
• Автор: Юрий Пастернак
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-102342-3

Отец Александр Мень (1935–1990) – протоиерей, богослов, проповедник, автор множества книг о религии. Он был не просто священником, а в каком-то смысле духовным отцом целого поколения. На его проповеди в подмосковном храме собирались люди со всех концов огромной страны, многие приезжали из-за рубежа.

Название книги, составленной Юрием Пастернаком, отсылает к «Цветочкам Франциска Ассизского» – средневековому своду народных преданий о наивном и мудром основателе ордена нищенствующих монахов. Открытость отца Александра, его обаяние, харизма, внутренняя сила, а главное – умение и готовность найти общий язык с каждым, независимо от образования и общественного положения, – всё это продолжает восхищать и притягивать людей даже после его мученической кончины.

В книге собраны воспоминания тех, кто лично знал отца Александра. Среди авторов – писатели Александр Солженицын, Фазиль Искандер и Людмила Улицкая, филологи Сергей Аверинцев и Вячеслав В. Иванов, актёр Сергей Юрский, бард и диссидент Александр Галич, дирижёр Владимир Спиваков, режиссёр и сценарист Андрей Смирнов и многие другие.

---

Мы вошли в помещение, где сидело человек не менее пятисот, а может, и больше. И я впервые услышал слова Евангелия по-русски. И когда прорывались вдруг знакомые слова о Рождестве, о том, как это было там, в Вифлееме, и слова, которые просто обжигали сердце: «…не было им места в гостинице», я подумал: «Боже мой, как же я до сих пор этого не читал и в первый раз слышу: “…не было им места в гостинице!” Ай, как это близко, как это понятно! Как это всё по-человечески! И я спросил отца Александра: «Вы ведь православный священник?» – «Да, православный». – «А мы сейчас в какой церкви?» – «В протестантской. Я – православный, но люди празднуют Рождество Христово, и я хочу их поздравить, они пригласили меня, а я вот ещё вас привёл. А когда в ночь с 6 на 7 января будет у нас великий праздник, они придут и нас поздравят, и так должно быть».

Так я впервые услышал то, что потом долгие годы моей жизни помнил, как смысл отношения к другим конфессиям, к другим людям, к другому человеку, и как православный священник может открывать своё сердце. Мы сидели плечом к плечу в этом громадном зале, среди множества людей, которые праздновали Рождество Того же самого Господа нашего Иисуса Христа. Вот это был удар! И он сохранился на всю жизнь.

Крестился я через четверть века после этой встречи. Это была другая эпоха, другой я, всё менялось. Но во время обряда крещения я не мог не вспомнить и мысленно не помолиться за отца Александра, потому что у меня с него всё началось, с одной строчки, услышанной там, с его комментария – появилось чувство христианства как религии, не разделяющей людей, а соединяющей, не принуждающей, а дающей людям новую дорогу.

Потом мы несколько раз говорили по телефону по разным поводам, а потом случилось страшное. Чудовищное и незабываемое! Вся жизнь отца Александра была, конечно, подвигом – служением людям, служением Христу, Церкви и Слову. И когда через много лет мне предложили сделать запись, пластинку его книги «Спаситель», я взял книжку и подумал, что это мой долг. И когда был сделан диск, я понял силу его писательского дара. Это не проповедь, это литература, это введение во храм. Скольких людей из моих знакомых он либо крестил, либо ввёл в храм, либо, как меня в тот вечер, захватил с собой, и мы опознаём друг друга как люди, которые не должны терять друг друга из вида. Память о нём неизгладима, она всегда со мной и с теми, кто хоть раз общался с ним или читал его книги. Имя отца Александра вдохновляющее, это имя, дающее силы.

В храме

Он предстоял Святым Дарам с таким же трепетом

и благоговением, как Моисей – Неопалимой Купине.

Георгий Чистяков

Наталья Габриэлян

В конце июля я пошла в церковь Сретенья Господня рано утром вместе со своей соседкой Александрой Дмитриевной. Церковь была пронизана лучами солнца, народу было не очень много, и я стояла впереди, слева у алтаря. Отец Александр пел вместе с хором. Когда он начал петь «Отче наш», подхватила вся церковь. Как он пел! Какое вдохновенное у него было лицо, как сияли его глаза! Люди пели самозабвенно. Я подумала: вот это, наверное, и есть «ангели поют на небесех»! Мне не забыть его лица в те мгновения. Я видела его лицо ещё не раз. Видела его задумчивым и радостным, видела его лицо, когда он отвечал на вопросы, иногда непростые – оно становилось строгим и напряжённым. Но такого лица, вернее – лика, как тогда в храме, когда он со всеми вместе пел «Отче наш», я больше не видела никогда.[17]

Андрей Ерёмин

Отец Александр служил величественно и трепетно одновременно. В его действиях, движениях не было поспешности, но не было и стилизации. Он не затягивал и без того длинные православные службы. Но с большой болью относился ко всякому неблагоговейному поведению в храме. «Только любовь, вера и благоговение, – говорил он, – угодны Богу, всё остальное – на втором месте. Поэтому молящиеся должны беречь своё сердце, чтобы не оскорбить святыню».[18]

Особым чувством было исполнено его служение литургии. Вот где был источник сил для крестоношения – для всех тех огромных нагрузок, что он нёс в своей жизни![19]

Однажды он сказал, что каждый раз переживает Евхаристию как личную Пятидесятницу. Поэтому такой болью отзывались в его сердце театральность, статичность, магический характер некоторых моментов православного богослужения – всё то, что привнесено традицией обрядоверия. Как-то он сказал: «Я прихожу в храм на великие страдания и знаю, что не идти – нельзя».[20]

Непонятно, откуда у него брались силы. Как-то раз на моё предложение помочь ему поднимать детей он ответил, что когда держит ребёнка на руках, то думает: «Вот таким младенцем был наш Господь на руках Своей Матери». Это давало ему силы совершать таинство Крещения детей неформально, с благоговением, несмотря на усталость.[21]

Когда к нему однажды приступили с претензией, что он провожает в последний путь людей, возможно, никогда не ходивших в Церковь, батюшка ответил, что «каждый священник во время похорон, во время отпевания по-разному чувствует сердцем судьбу умершего человека. И иногда, действительно, бывает до того тяжкое мучительное ощущение, что, казалось бы, остановился и не стал совершать погребение. Однако, – говорил он, – для священников в сегодняшней России отпевание – это особый вид миссионерства».[22]

Священник Михаил Залесский

Обстоятельства не позволили мне часто бывать в Новой Деревне. За шесть лет я приезжал туда раза два-три, не больше. Запомнилась одна проповедь, тема которой была – кровь, её мистический смысл. Говоря о том, что люди иногда падают в обморок при виде крови, отец Александр подчёркивал: «Это не нервы, не малодушие, это реакция души на мистичность крови, одна из форм проявления страха Божия». В память врезались его слова о том, что кровь греет и питает человека, что стоит человеку потерять большую часть крови, и он умирает. Кто тогда мог знать, что то же самое произойдёт с ним самим?.. Проповедь эту я не нашёл ни в одном из вышедших сборников. Жаль, если она нигде не зафиксирована. Это было лучшее из того, что я когда-либо слышал с амвона.[23]

Григорий Зобин

Мы отправились в Новую Деревню. С нами в одном вагоне оказалось ещё несколько духовных детей батюшки. Эти утренние воскресные поезда на Загорск, Александров и Пушкино всегда были местом радостных встреч. По дороге мы разговорились с одним из батюшкиных прихожан. Он спросил, в первый ли раз мы едем в Деревню, и, получив утвердительный ответ, сказал: «Тот, кто в нашу церковь приходит, обычно остаётся в ней насовсем».

Мы вошли в храм. И тут я впервые в жизни, не на фотографии, увидел батюшку, его прекрасное лицо, глаза, излучающие доброту. Он был в белой рясе и выглядел в ней просто и царственно. «Какой красивый!» – шепнула мне мама. Впоследствии я узнал, что многие люди впервые приезжали к батюшке, пылая на него гневом за «совращённых» родственников, а он одной своей улыбкой мгновенно обезоруживал их… Придел, где должна была проходить исповедь, постепенно наполнялся людьми. Во всей атмосфере церкви чувствовался дух одной большой семьи. Наконец вошёл батюшка. И тут я впервые увидел, что означает на деле «духовный воин». С каким гневом, истинно христианским, праведным батюшка обличал грехи: лень, повседневную духовную расхлябанность, косность! В этот миг его устами говорил Божий гнев. И всё явственнее из его слов передо мной вставал мой собственный портрет.

Елена Кочеткова-Гейт

1975 год… Первая в моей жизни православная Пасха в Новой Деревне. Я приехала вместе с друзьями. Несколько молодых и уже пьяноватых милиционеров топтались около храма, но нас никто не остановил. Бабушки в белых платочках с куличами, крашеными яйцами, свечками. В церковном дворике толпилось много молодёжи, пожилые, не поместившиеся в маленькой церквушке, сидели на лавочках во дворе. Стоя возле открытых дверей храма и слушая возгласы священников, я пыталась узнать голос отца Александра. Спросила у всех рядом стоящих: «Это сейчас отец Александр говорил?» Темноволосый, краснощёкий юноша с живыми глазами (Олег Степурко) возмутился: «Какой же это отец Александр? У отца Александра интонации совсем другие, он – как труба в джазе, мёртвого разбудит, а этот пищит еле-еле, видно, болящий!» Всё здесь было не так, как у баптистов: меня смущали непонятный язык, иконы, непривычное пение, мерцание свечей и облачения священников (как в опере – подумала я), беспорядочное хождение людей туда-сюда, но всё это искупала атмосфера праздника, чувствовалась большая радость. Разговлялись мы в электричке, как оказалось, большинство пассажиров – прихожане.

Юрий Кублановский

Вот приезжаешь в Новую Деревню (в самом названии символический какой-то оттенок) в сочельник – после электрички и трёх километров сюда от станции изрядно прозябшим, – в церкви тепло, цветные лампады, словно огоньки на реке; икона Рождества перед солеёй под кисейным пологом; отец Александр служит смиренно, почти келейно. И вся суетня московская, страх новой повестки из КГБ, вечная запутанность житейских отношений, наконец, душу вытягивающая нищета, неустройство – всё это почти улетучивается. Мнится, что отец Александр в этом храме – всегда, что здесь ты – дома, что служение его непрерывно. И что он обережён и для властей предержащих недосягаем. В течение многих лет – вплоть до эмиграции – я только и чувствовал себя в безопасности почему-то: в дороге, в тряском вагоне, никогда внутренне не спеша добраться до цели, и вот здесь – в Сретенском храме у отца Александра. Зимой – всегда хорошо, и чем морознее, чем больше снега, тем лучше; но хорошо – и на Пасху. Приехать часа за полтора до полуночи, когда читают Часы, с крестным ходом следовать за отцом Александром; к трём ночи в духоте испытывать малодушно тяжесть; но когда уже совсем под утро, наконец, подходишь к кресту, когда энергичный, праздничный, вовсе не утомлённый отец Александр прохладную медь его придавливает к твоим губам – усталость словно рукой снимает. Или на Троицу: в храме по щиколотку свежего зелёного сена; чуть подвяленные берёзки; зелёные ризы с парчовыми стихарями.