Егор Ковалевский - Собрание сочинений. Том 3. Путешествие в Китай в 2-х частях

• Название: Собрание сочинений. Том 3. Путешествие в Китай в 2-х частях
• Автор: Егор Ковалевский
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9903300-7-8, 978-5-9500068-3-8

В третьем томе настоящего собрания сочинений Ковалевского Е. П., дипломата, путешественника, ученого, общественного деятеля, описаны события 1849-1850 гг., когда Егор Петрович был командирован в качестве пристава для сопровождения в Пекин 13-ой Русской духовной миссии. Итогом этой поездки стало заключение Кульджинского трактата в 1851 году, имевшего важное значение для развития российско-китайских торговых отношений.

Издание оценят все, кто изучает историю российской дипломатии и геолого-географических исследований середины 19 века, а также широкий круг читателей.

---

Гошун – горький, название урочища, где мы остановились. Гошунов много в Монголии, потому что множество колодцев с горькой водой; этот, для отличия, называют Гензиген-гошун, т. е. горький у песчаной косы.

В окрестностях станции есть еще несколько вязов; мы пошли посидеть под тенью их, полюбоваться зеленью деревьев, которых так давно не видали и еще нескоро увидим, послушать, что говорят эти вязи здесь, в беспредельной пустыне, они, столь шумящие своими многолиственными, широколиственными ветвями на нашем севере. Издали еще увидели мы, как жмутся они к горам; ветви их начинаются высоко от корня; корень выдался наружу, обгложен верблюдами и торчит, словно обнаженные кости; он рвется вниз, ища в земле пищи и влаги, которой тщетно ожидают иссохшие листья от воздуха, но каменистая почва не пропускает его; пень корявый, грубый, ничем не защищенный, протистоявший натиску бурь и песков и сильно от них пострадавший, – пень почтенный, дающий жизнь многим ветвям, хотя, впрочем, жалкую жизнь. Не житье этим отшельникам лесов, этим уединенным обитателям степей. Послушайте, как уныло шумят их жидкие, мелкие, поблеклые листья! Сражаясь с ветрами, они не знают торжества победы, не в силах отразить нападение непогоды от молодых побегов своих; нет, здешние деревья дико гудят, хлопая полуобнаженными ветвями, как корабль без паруса своими веревками; ветер свищет сквозь них; тут он везде герой и победитель, свободно разгуливающий по безбрежным степям и диким воплем торжествующий победу. Наслушался я его песни; отдается она и теперь у меня в ушах.

Монголы вполне сочувствуют грустному положению этих деревьев и не трогают их; кто срубит ветвь, да принесет домой, на того обрушатся все печали, из каждого листка разовьется беда, из каждого прутика гибель. Монголы испестрили их разноцветными лоскутками, из которых иные с молитвами, другие, кажется, просто повешены для красы, и эти лоскутья перешептываются жалобой с листьями, поражаемые вместе с ними песком и ветром. Особенно два дерева, выросшие из одного корня, которые здесь, как и у нас, в Малороссии, называются братьями, особенно эти пользуются ласками монголов; от одного к другому протянут шнур, как бы для того, чтобы связать их еще больше между собой; на шнурке навешаны хадаки, лоскутки, бараньи лопатки с молитвами ом-ма-ни-пед-мехом или заклинаниями, словом, все свидетельства монгольского к ним почтения и любви. Еще с десяток деревьев, ушедших в небольшое ущелье, образовавшееся от разрушившегося кварца, красиво открашенного железным окислом, – еще-таки эти живут несколько порядочнее, под каким-нибудь приютом, под чьей-нибудь охраной, а уже десяток других, имевших неосторожность выйти в степь – самые жалкие; тут их бичуют с утра до ночи бури и пески. Непостижимо, как еще могли они взрости; хоть бы купой росли, все бы общими силами противостояли непогодам и охраняли друг друга; а то их разбросало как бедных странников на безбрежном море-океане. Вот и теперь несколько порослей думают подняться вверх, но их ломает и коробит, и торчат одни голые прутья или побеги, состарившиеся приземистыми кустами, между тем, как в других местах, они разрослись бы ветвистыми деревьями.

Бедные деревья! Как не жалеть о них, и что мудреного, что монголы окружили их таким состраданием и почтением! Еще бы немилосердная рука человека коснулась их, на которых напали все стихии. Почтенные деревья, много выстрадавшие, много перенесшие, нельзя не уважать вас. – Долго мы оставались здесь, прислушиваясь к их шуму и говору, но не то говорят они здесь, что у нас, растущие в холе, среди роскошного сада, охраняя корни свои густой жимолостью и гордо возвышаясь над другими деревьями, или в чаще малороссийских дубрав; впрочем, может быть, и знакомое что шептали они, но ветер разносил их говор, или заглушал его, дико гудя в открытой степи, как бы грозясь, чтоб не нажаловались на него.

Озеро Ирень – у самой станции. Оно в окружности до восьми верст, и служит богатым источником добычи соли. Мы проезжали тут уже по осени, после сухого лета, и в озере не было капли воды; дно блестело кристаллической солью, и издали казалось под льдом или снегом. Соль бела и чиста; ее сгребают в кучи маленькими деревянными лопатками: вот и вся операция. Сбыт соли – уже дело мелких китайских торгашей, которые забирают ее на месте у монголов; на наши деньги и вес приходится копеек по 10 и 12 серебром за пуд. Когда в озере стоит вода, тогда добыча труднее: соль ломают под водой длинными шестами и она всплывает потом слоями наверх; в то время монголы не так охотно занимаются промыслом, потому что надо ходить по пояс в воде, а это уже составляет большой труд для них, и тогда соли бывает меньше в продаже и, следовательно, она дороже. Обыкновенно же здесь, как и везде, чем жарче лето, тем больше соли в озере.

Ирень – достояние западных сунитов, и каждый из этого хошуна может добывать столько соли, сколько хочет, для себя или для продажи; но никто из монголов постороннего ведомства не допускается к добыче.

Вы, может быть, подумаете, что этот источник промышленности, довольно значительный по запасу соли и по той цене, которую берут за нее, дает средство к значительному улучшению быта, по крайней мере окрестных жителей и небольшой части западных сунитов, – совсем нет! Монголы работают на столько, сколько нужно для того, чтобы достать немного денег для необходимейших потребностей.

Поднявшись с Иреня вместе с солнцем, мы заметили, что оно, выходившее красным пятном из-за горизонта, не предвещало доброй погоды. Действительно, ветер дул сильнее и сильнее, но это обыкновенное явление в степи; к нему мы привыкли и, бывало, сидим себе покойно в юрте, когда на месте, или верхом, в пути, не обращая на него большого внимания, а иногда даже бродим в поле, прислушиваясь к его гулу. Был час шестой вечера; караван давно расположился на месте (у Борольжи); табун уже напился и бродил в степи, а степь кругом безбрежная; люди варили себе кашу; я спокойно лежал в юрте; вдруг, услышал сильный треск над головой и крик отовсюду; моя юрта покачнулась; средняя подпорка, установленная нарочно по случаю бури, пошатнулась в сторону, повалилась и за что-то задела. – «Держите юрты! Палатки валятся!» Раздалось отовсюду; народ сбежался, но ничего не мог сделать. Буря была такая, какой мне давно не случалось видеть, а я-таки испытал довольно бурь на своем веку, – на море и на суше; целые массы песка неслись с северо-запада и бичевали и ломали что не попадалось им навстречу; тучи летали по небу туда и сюда, ища места, где бы разрешиться, чем были полны, градом или дождем; но бури не давали им и минуты покоя, гоня все дальше. Одна палатка совсем покачнулась набок, ее хотели снять, но налетевший ураган вырвал ее, смял и изорванную отбросил в строну. Нельзя было оставаться в юрте, потому что все валилось сверху и грозило окончательным разрушением; нельзя было держаться и под открытым небом без какой-нибудь сильной точки опоры; повозки, стоявшие несколько под гору, вдруг зашатались и сами собой двинулись, к общему удивлению.

Сбежавшиеся монголы не знали, что им делать, и без толку суетились около наших юрт. Мы отправили большую часть их к китайским чиновникам и потом любовались, как они, вцепившись за веревки юрт, повисли на них, сдерживая собственной тяжестью утлую основу этих степных жилищ. Колокольчики на повозках звенели, верблюды ревели, суета была страшная, и это продолжалось с полчаса и заключилось проливным дождем, после которого ветер несколько стих. Оставалось поправлять, что успел изломать и ниспровергнуть в короткое время ветер. Пуще всего опасались мы, чтоб не разметало ветром наш табун, и в самом начале бури, не надеясь на монгольских пастухов, послали к ним на помощь своих казаков. К счастью, лошади нашли небольшое затишье в ложбине и, сбившись в кучу, стояли на одном месте, дрожа всем телом и фыркая.

На станции Мингень мы нашли порядочную воду, но травы были все также плохи. Мингень значит тысячу, – тысячу ли (несколько более 500 верст) или около этого оставалось до Пекина; это западная Мингень; есть еще восточная, по аргалинской дороге, верстах в 15 от этой.

От Мингеня до Кобура две станции песков, которые служат продолжением дурминских песков, идущих от востока на запад, уклоняясь несколько к северу, и составляющих полосу верст на 200 в длину и верст на 50 в ширину; главная масса их, образующая целые горы сыпучих песков, находится у Дурминской станции, по аргалинской дороге.

Отсюда, от Кобура, природа уже изменяется; степь зеленеет, и если где растительность прерывается опять песками, как, на пример, на долине Цангар, которую некоторые принимают за окончание Гоби, то не на далекое расстояние, верст на 10, – на 15 редко. На следующей уже станции, Хашату-габцал, составляющей границу между Сунитами и Чахарами, природа развертывается разнообразнее и веселее; начинаются возвышенности, похожие на горы, а не на увалы; травы густы и высоки; повсюду зелено и свежо.