Виктор Сиротин - Великая Эвольвента

• Название: Великая Эвольвента
• Автор: Виктор Сиротин
• Жанр: Философия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4329-0065-4

В «Великой Эвольвенте» В. И. Сиротин продолжает тему, заявленную им в книге «Цепи свободы», но акцент он переносит на историю Руси-России. Россия-Страна, полагает автор, живёт ещё и несобытийной жизнью. Неслучившиеся события, по его мнению, подчас являются главными в истории Страны, так как происходящее есть неизбежное продолжение «внутренней энергетики» истории, в которой человек является вспомогательным материалом. Сама же структура надисторической жизни явлена системой внутренних компенсаций, «изгибы» которых автор именует Эвольвентой.

---

Остановимся на этом подробнее.

Исторически сложившийся «внутренний контекст» окраины был не самым лучшим для потенциального выстраивания общества, которое взращивается при общей тенденции к соблюдению правил, стремлении к упорядоченности и уважении законов. Именно эти свойства, посредством выстраданной самоорганизованности обусловливая психологическое единство племенного союза и его социальную предсказуемость, содержат предпосылки для создания ясного для всех жизненного уклада. Именно такого рода ясность, определяя цель в бытии народа, в конечном итоге ведёт его к суверенному существованию. Этих свойств у подневольных малороссов не было. Долгий период социального бесправия, духовного оцепенения и физического унижения не мог не наложить свой отпечаток на их характер. Отсутствие духовной опоры породило феномен духовной подвешенности и выработало в украинских крестьянах психологически устойчивый тип поселенца без государства. Тип, в котором доминировала безынициативность, а тотальная (то есть – и внутренняя) зависимость от своих мучителей сделала хроническим ощущение собственной вторичности и малой причастности к исторической жизни.

В вилке неэволюционной народной жизни складывался характер, на века определивший духовную вялость, боязнь и недоверие к свободным людям, социальную апатию, мировоззренческую замкнутость и жажду реванша любой ценой. Беспомощные при тотальном бесправии, лишь изредка взрываемом хаотической волей, народы окраины с начала польского плена стояли перед плохим и худшим выбором: жить без прав и достоинства или гибнуть в неравной борьбе за освобождение. Ясности относительно методов борьбы не было. Поэтому, оставшись в привычном состоянии, народ коснел в унижении.

Трагедия духовной неволи и социального бесправия галичан и волынцев видится в том, что сумма вековых ущемлений развила в них особый род миросознания, в котором тогдашний Запад устаивался психологическим хозяином. Неким платоновским демиургом – «творцом» и «мастером», в котором помимо реальной сильной власти крылось несовершенное, «злое» начало – пугающее и завораживающее, а потому требующее подчинения и почитания… Таковое состояние не было случайным, и, как в том убеждает бытие народов, относится не только к Сечи, не только к украинцам, но ко всякой общности, если она, не сумев настоять на своей самости или не имея её, выпадает из эволюционного бытия [12].

Таким образом, реализуясь в пределах анархической вольности («як Бог на душу покладэ»), свободолюбие Сечи было лишено исторического содержания, морального оправдания и, что трудно оспаривать, – законного статуса. После присоединения Крыма к России при Екатерине II Запорожская Сечь, потеряв своё значение во всех смыслах, перестала существовать. К этому добавлю, что даже в период наибольшей свободы Сечь не была и не могла быть носителем и выразителем воли (всего) украинского народа.

Сделаем общий политический вывод.

Если народ, стремясь к свободе, за века не создаёт Страну, если, мечтая о независимом существовании, за время исторической жизни не выстраивает государство, значит у него нет для этого достаточных оснований. Ему не о чем заявить о себе в масштабе цивилизации и нечего сказать на региональном уровне. У него попросту нет (внутренних) ресурсов, способных выстроить необходимые для этого «благоприятные политические обстоятельства».

Таковую историческую беспомощность усугубляет вошедшее в традицию презрение к законам и правилам. Свидетельствуя об отсутствии природной тяги к социальному порядку – гаранту исторического бытия, это утверждает неспособность к государственности в принципе. Поскольку не административное установление государства и не инициативы неких пассионарных единиц способствуют расцвету Отечества, а сам созревший для государственности народ добивается независимого существования.

Потенциально государственная общность при любой политической системе заявляет о себе в качестве охранной и организующей силы, облекающей имеющуюся уже целостность. Истоки государственности коренятся лишь в том народе, который сознаёт необходимость регуляторов бытия. Разбой, убийства и грабёж – удел государств племенного типа, по этой причине имеющих слабую социальную структуру, сомнительную самостоятельность, куцее историческое будущее и совсем уж мизерное признание со стороны социально и культурно развитых стран. К тому же «борьба за независимость» ещё не означает понимания, для чего она, собственно, нужна. Поскольку между независимостью от… и независимостью для… огромная дистанция. Как желание сказать ещё не говорит об уме, так и «борьба за свободу» не тождественна видению исторического содержания свободы. Внешние помехи (и тем более спекуляции на эту тему) не играют здесь существенной роли, ибо борьба народа за свою свободу и победа в ней в принципе исключает «спонсорство» каких-либо стран. Каждый народ добивался независимости в жёсткой, а порой и беспощадной – не на жизнь, а на смерть – борьбе. Так создавались государства Европы, так утверждала своё право на политическое, культурное и историческое бытие духовная преемница Византии Московская Русь. Но подобная судьба не была уготована исторически малоинициативным народам. Ибо, как уже отмечалось, неспособность к дисциплине не имеет ничего общего со стремлением к свободе. Вернёмся к «настоящим степнякам».

Мы уже говорили, что на политически неблагоприятном, неустроенном и в перспективе взрывоопасном историческом фоне в Россию устремилась стихия дальних регионов, наполняя Страну энергией бесформенной внеисторической жизни. Это было неизбежное движение-тяга малой развитости к большей, что не раз случалось в истории и не всегда предвещало упадок более развитой формации. Однако в России феномен эвольвенты явил собой этнокультурное смещение со знаком минус, так как производственные отношения в метрополии были недавними, а в новоприобретённых территориях отсутствовали вовсе. Социальные, бытийные и деловые связи, изначально будучи неравноправными, неравнокачественными, а значит, и неравнозначными, формировались в «новой» России в узкой амплитуде приятия их ответной, хаотически протекавшей миграцией…

Плотность взаимосвязей, умаляясь в качестве, увеличивалась. Заполоняя окраинные, «стихия» со временем приступила к освоению центральных земель России. Создавались предпосылки к тому, что обречённое на гигантскую территорию бытие Страны погрязнет в вялотекущем, застойном существовании. Таковая перспектива усугублялась тем, что на Руси народ не придавал писаным законам верховного значения. Подчинённый религиозному состоянию души, он больше опирался на духовно-нравственные основы. Но, если неуважение к закону, замедлявшее развитие законодательных процессов в России, гипотетически можно было избежать, а уважение привить, то хаотического переселения племён в метрополию избежать было невозможно. Никаким другим положение дел не могло быть и, замечу, никогда не было.

Исторически в то же время и по такому же принципу происходила ассимиляция колонистов из Европы в Северной и Южной Америке, как и ответная «адаптация» в европейских странах сотен тысяч рабов и слуг, привозимых «отважными мореплавателями» из завоёванных ими колоний во всех Частях Света. С той лишь разницей, что потомки европейских и американских колонистов назывались на местах не испанцами, португальцами, ирландцами и прочее, а – креолами; т. е. равенство даже и не предполагалось. Отношение последних к своим «предкам» в лице белых было стабильно враждебным, что понятно и психологически объяснимо. То же имело место на островах Океании, Алеутских островах и Аляске в XVIII–XIX вв.

Для уяснения и последующего устранения общественной, социокультурной и этической «разницы» девственным по ряду показателей племенам необходимо было пройти определённый путь исторического развития. Оно подразумевало не пассивно-созерцательное (повторяющееся в вечности, а потому обречённое на «вечную» же вторичность) существование во вселенской плоскости, но инициативное, духовно-осмысленное, поэтапно-рациональное освоение природы.

Увы, для пересоздания огромных ареалов у истории «не было времени». У людей же были другие заботы. Между тем устроение ареалов, не разрушающее их органичное единство и внутренние взаимосвязи, могло облегчить перетекание цивилизаторских форм в эволюционные, ведя от эксплуатации природы к её целесообразному использованию. Таковое проявление человеческой инициативы разумнее как безынициативно-вялого существования, принимающего всё таким, как оно есть, так и нещадной эксплуатации (цивилизаторский путь Запада) того, что есть, что по этой причине рано или поздно перестаёт быть. Однако видение себя в качестве самостоятельной формообразующей части природы, способной развить высокое индивидуальное, коллективное и социальное сознание, не было свойственно девственно-степным регионам и хищным горским племенам, как не было характерно для народностей великой тундры, безвестным племенным образованиям и «лесным жителям» по ту сторону Уральских гор. Рациональным осмыслением сущего и способностью к общественному развитию не особенно отличались народы и племена средневосточного и южного «подбрюшья» России. Покуда следовали наиболее продвинутым культурам (к примеру, фарси), они были на определённой высоте, но, позабыв внутренние связи, прошли мимо культуры и политической уверенности в себе. Словом, Россия была охвачена широкой «подковой» ареалов, малоспособных к социальной жизни, не говоря уже о государственном бытии.