Константин Писаренко - Елизавета Петровна. Наследница петровских времен

• Название: Елизавета Петровна. Наследница петровских времен
• Автор: Константин Писаренко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4444-8709-9

Елизавету Петровну долгое время сравнивали с Екатериной II – заслужившей у потомков «титул» Великой, кроме того, Елизавета долгое время оставалась в тени своего великого отца – Петра I. Однако у императрицы было множество заслуг перед Отечеством, одна из которых – руководящая роль в становлении нового русского общества XVIII в. Трудно назвать идеальным этот исторический период в России, но именно в XVIII в. страна и народ сделали громадный цивилизационный скачок из прошлого в будущее. Россия переживала тогда невиданный политический, экономический и культурный подъем.

Автор предлагает читателю ощутить Елизаветинскую эпоху и совершить путешествие в третье двадцатилетие XVIII в., когда на престоле была «веселая царица Елисавет».

---

Кстати, у герцога план партнерши энтузиазма не вызвал. Показался неисполнимым и крайне опасным лично для него. Тем не менее, поколебавшись, с ним согласился и, когда пробил час, не замедлил взяться за реализацию. Авторитет тайной союзницы ободрял и вдохновлял на подвиг. Как оба общались, и почему мнительная Анна Иоанновна не разоблачила козни дуэта? Разумеется, контактировали заочно. При посредничестве Иоганна-Германа Лестока, придворного врача, лечившего еще Екатерину I. Очевидно, Бирон убедил императрицу в том, что хронически страдает от чего-то, в чем лучше кого-либо разбирался доктор цесаревны. Потому царица и не обращала внимания на периодические консультации тет-а-тет возлюбленного с эскулапом. Полагаю, и в августе, и в сентябре 1740 г. ни герцог, ни Елизавета вариант с новорожденным младенцем не воспринимали как приоритетный. На пути ведь стоял не ребенок, а Анна Иоанновна. О том, каким образом добиться ее отречения от престола, принцесса и размышляла в ту пору. Сколько бы продлился поиск, неизвестно. Внезапно, в одно мгновение, нужда в нем отпала.

5 (16) октября 1740 г., в самый обед, припадок подагры уложил императрицу в постель. Самочувствие царицы ухудшалось на глазах, и присутствовавший рядом Бирон осознал, что время для претворения в жизнь домашней заготовки цесаревны пришло. Напрасно историки уверяют, что герцога в регенты толкало властолюбие. Архивные дела зафиксировали поразительное признание-вздох обер-камергера, произнесенное в те дни: мол, он, «ежели оное регентство… примет, то здесь в ненависти будет». Если курляндец сознавал, что добром предприятие не кончится, то зачем так упорствовал, продирался напролом к цели? Не оттого ли, что имел за спиной напарника, которому и предназначался главный приз – царская корона?! Ну а конечный выигрыш самого Бирона выглядел бы не столь впечатляюще: сохранение того, чем обладал, – статус главы правительства…

События развивались на редкость стремительно. Около двух часов дня герцог позвал в предопочивальню Летнего дворца Б.-Г. Миниха, Р.-Г. Левенвольде, кабинет-министров А.М. Черкасского и А.П. Бестужева-Рюмина (занял вакансию Волынского в августе). Быстро обсудил с квартетом «опасные симптомы» болезни государыни и отсутствие «распоряжения о престолонаследии». Кто-то из сановников заикнулся о правах Анны Леопольдовны. Бирон в ответ сообщил о намерении монархини завещать скипетр малышу Ивану Антоновичу. С чем никто не осмелился спорить. Далее возник вопрос о структуре регентства. Герцог предложил посоветоваться о том с А.И. Остерманом.

К вице-канцлеру на Береговую набережную поехали Миних, Черкасский и Бестужев. Андрей Иванович рекомендовал им не торопиться, а хорошо все обдумать. Нейтралитет третьего кабинет-министра побудил двух его коллег проявить активность. По дороге обратно Черкасский и Бестужев условились хлопотать за Бирона. Миних, сидевший в другой карете, узнал о том уже в Летнем дворце. Как и обер-гофмаршал Левенвольде, дворец не покидавший. Ни первый, ни второй не возразили. Сообща они уговорили не возражать и герцога, не сразу признавшего их правоту.

Затем поодиночке переманили в свой стан А.И. Ушакова, Н.Ю. Трубецкого, А.Б. Куракина, Н.Ф. Головина и многих иных. Доводы звучали простые. Анна Леопольдовна плоха из-за тирана отца, Карла-Леопольда Мекленбургского, который может примчаться в Россию и манипулировать дочерью. Антон-Ульрих инфантилен, недалек и всецело зависим от «диспозиции венского двора». Ближе к ночи партия герцога Курляндского расширилась заметно, почему по поручению товарищей пятеро – А.М. Черкасский, А.П. Бестужев-Рюмин, К. фон Бреверн, Н.Ю. Трубецкой и А.Я. Яковлев – уединились в кабинете, чтобы написать «определение» о регентстве. Другой документ – манифест о провозглашении младенца наследником – написал за ночь Остерман.

Группа авторов завершила работу тоже под утро. Сочинение вышло на редкость странным. Внешне оно мало отличалось от аналогичных уставов о прерогативах регента. Но две статьи не вписывались в традиционный стандарт. Первая гласила: «…ежели… наследники, как великий князь Иоанн, так и братья ево, преставятся, не оставя после себя законнорожденных наследников, или предвидится иногда о ненадежном наследстве, тогда должен он, регент… по общему… согласию в российскую империю сукцессора изобрать и утвердить. И… имеет оный… сукцессор в такой силе быть, якобы по нашей самодержавной императорской власти от нас самих избран был…» Во второй значилось: «…ежели б такия обстоятельства… случились, что он правление регентское необходимо снизложить пожелает, то мы на оное снизложение ему всемилостивейше соизволяем, и в таком случае ему, регенту, с общаго совету и согласия… учредить такое правление, которое б в пользу нашей империи… до вышеписанных наследника нашего уреченных лет продолжится могло».

Не парадокс ли? Бирон рвется в опекуны и тут же настаивает на праве, во-первых, «снизложить» непосильное бремя власти, во-вторых, на ее реорганизации под предлогом расплывчатого «ненадежного наследства». И кого он изберет и утвердит «сукцессором» Иоанна Антоновича, если не Елизавету Петровну? Себя?! А кто предвидел всеобщую ненависть к Бирону-регенту? Не Бирон ли?! А раз так, то обер-камергер столь высоко не метил, прекрасно понимая, что Бирон-император не процарствует и дня… Похоже, Анна Иоанновна, прочитав 6 (17) октября удивительный опус, подумала именно о плохом (герцог мечтает о короне!) и не подписала «определение», ограничилась апробацией манифеста. А проект устава о регентстве отложила в сторону. Любой другой, наверное, сдался бы. Только не Бирон. Пока за стенами Зимнего дворца дипломаты (Шетарди, Мардефельд) прочили в председатели регентского совета Анну Леопольдовну, герцог Курляндский 11 (22) октября всеми правдами и неправдами склонил петербургскую знать к подписанию челобитной на высочайшее имя с просьбой одобрить уставной документ. Царица не откликнулась и на нее. Тогда по приказу обер-камергера начался сбор автографов под той же челобитной у всего генералитета и чинов штаб-офицерского ранга. Эта новость произвела должное впечатление на императрицу, и 16 (27) октября на «определении» появилась долгожданная августейшая подпись.

Сутки спустя, в десятом часу вечера 17 (28) октября 1740 г., Анна Иоанновна скончалась. Утром 18 (29) числа петербуржцев уведомили, кто у них теперь новый император и как зовут его опекуна. И в тот же день слух о существовании тандема между регентом и цесаревной разлетелся по городу. «Некоторые лица» вдруг припомнили «склонность, сдерживаемую только ревностью царицы… которую герцог Курляндский чувствовал к принцессе Елизавете», и намекали на скорую узурпацию им престола через породнение с красавицей. Шетарди по горячим следам отрапортовал в Версаль, что Бирон сам обвенчается с цесаревной. Христофор Манштейн, адъютант фельдмаршала Миниха, в мемуарах просватал за дочь Петра старшего сына герцога. Английский посланник Э. Финч в депеше от 1 (12) ноября 1740 г. выразился осторожнее, сообщив в Лондон и о «посильных услугах» обер-камергера в отношении Елизаветы в прошлое царствование, и о нынешних стараниях «привлечь ее на свою сторону, зная, что она очень популярна и любима».

Под «некоторыми лицами» французский маркиз подразумевал, конечно же, Остермана. Умница вице-канцлер, естественно, разгадал игру старой знакомой, с неординарным талантом которой столкнулся еще в 1728 г. К сожалению, и по прошествии двенадцати лет Андрей Иванович по-прежнему считал молодую даму хитрой бестией. Однако бить, как встарь, правдой уже не мог. Вот и преломил истину через собственную «призму»: мол, Бирон сдружился с Елизаветой не для общего блага, а из личных корыстных интересов. Не цесаревну он сделает монархом, а себя. Цесаревна будет лишь ширмой для деспота. Очень сильный политический ход, поднявший в ружье многих из недовольных… приверженцев Анны Леопольдовны. Два штаб-офицера развернули агитацию незамедлительно. Подполковник Любим Пустошкин из Ревизион-коллегии среди статских коллег, поручик Преображенского полка Петр Ханыков – между гвардейцами. 23 октября (3 ноября) оба угодили в казематы Петропавловской крепости, а оттуда – в застенок и на дыбу.

Увы, Елизавета Петровна недооценила народную ненависть к герцогу. За стремление соблюсти приличия, выдержать паузу прежде, чем обнародовать манифест о «ненадежном наследстве» Иоанна Антоновича, заплатить довелось дорого. «Крапленую» карту Остермана (в императоры рвется Бирон) надлежало крыть как можно скорее собственным козырем (императрицей станет Елизавета). Пусть неофициально, у кого-либо в салоне или в приватных беседах с рядом уважаемых в обществе персон Бирону не помешало бы пообещать по истечении месяца-двух вручить скипетр народной любимице. Причем без каких-либо личных преференций. Дуэт же предпочел ответить на опасный слух полунамеками. Цесаревна в личных апартаментах на видном месте водрузила большой портрет родного племянника – Карла-Петера-Ульриха Голштейн-Готторпского. Регент при свидетелях пригрозил Анне Леопольдовне, что при необходимости родителей императора отошлет в Германию и «выпишет в Россию» герцога Голштинского, то есть того же Карла-Петера-Ульриха. Полунамек очень тонкий. О том, что по тестаменту Екатерины I за племянником-протестантом второй в очереди на трон стоит православная тетя-цесаревна, сообразили, видно, единицы. У большинства общественности реверансы в адрес юного немецкого князя в лучшем случае вызвали недоумение.