Леонид Нестеров - Месяц Безумного Волка

• Название: Месяц Безумного Волка
• Автор: Леонид Нестеров
• Жанр: Поэзия

Драматург А. Володин называл автора «первым номером» (хотя сам автор считал себя третьим после Бродского и Высоцкого). Писатель В. Катаев сказал, что впервые встречает стихи, про которые не может понять – хороши они, плохи или гениальны. Композитор Г. Свиридов собирался написать вокальный цикл на венок сонетов из этой книги. Один белый стих отсюда занял призовое место на весьма престижном англо-ирландском конкурсе.

---

Месяц Безумного Волка Леонид Нестеров

© Леонид Нестеров, 2017

ISBN 978-5-4483-5961-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

Не цветы, не собаки,
не мужья и не жены —
всего-навсего знаки,
в зеркалах отраженные,
мы читаем друг друга
то с улыбкой, то плача…
В том не наша заслуга
и не наша удача.

Звезда над школой

***

На городском вчерашнем пустыре,
где мятая газета белым зверем
шевелится в кустах, и страшно думать
о сумеречной жизни утиля,
вечернюю – с французским и английским! —
воздвигли школу. Браво, исполком!
Прощаю волокиту с телефоном,
недвижный лифт, а также – унитаза
текущую трубу… Сим победишь! —
теперь в районе спальном появилось
где душу отвести по вечерам:
рыбацкие, до бедер, натяну
бахилы – утешенье рыболова
ненастной постаксаковской поры —
и – к школе! Потому как ни одна
звезда не колет глаз, не озаряет
строителями вздыбленную землю.
В два счета можно в лужу оступиться
и насморк получить. Лишь где-то там,
у горизонта, слабое сиянье
огромных окон – праздничный корабль
плывет как будто в темном океане.

Примерюсь, загляну в иллюминатор —
костистый распоясавшийся житель
незнаемых глубин… А за окном
глаголы совершенные спрягает
хор голосов… Вот то-то и оно!

Не телевизор смотрят, не читают
романы про блондинок и шпионов,
не маленькую давят на двоих…

Диковина, и только! Отгребу,
чугунными ногами спотыкаясь
по страшному ночному пустырю,
пойду домой… И вдруг меня возьмет
по совершенству, свету и надежде,
которая у этих – за стеклом! —
тоска такая, что на полдороге
остановлюсь, но зарево уже
чуть видимо, а утром на работу
к семи… еще тащиться в темноте…

Пусть рухнет дом, и опустеет сад,
и маленький зеленый человечек —
трехглазый, шестипалый, с птичьим клювом,
не знающий, на рынке что почем, —
придет и запалит звезду над школой!
И мы, от нетерпенья обалдев,
потянемся под светом беспощадным
себя забыть и заново учиться
нелепому искусству цирковому —
уменью жить достойно на Земле…

Вчера столбы вкопали, но пока —
сказали – нету денег на проводку.
А маленький зеленый человечек
уже до Португалии добрался —
иначе чем погоду объяснить?
***

Прогулявшие Школу, на что вы надеетесь?
Не удастся украсть вам у Клары кларнет.
Прогулявшие Школу, во что вы оденетесь,
чтобы место занять на параде планет?

Прогулявшие Школу, вы зря ерепенитесь —
ваш текущий успех и почет не в зачет.
Прогулявшие Школу, никуда вы не денетесь —
дверь вот-вот отворится, и Дьявол войдет.
***

Наши прошлые дни и дороги
позабывши, как стон и как стыд,
мы стоим на высоком пороге,
каждый словно гвоздями прибит.

Каждый словно… Не надо метафор!
Их тщета утомила меня.
Белый враг наш не соль и не сахар —
Белый День, что бледнее Коня.

Он придет неожиданно скоро,
полыхая холодным огнем,
и от нашего дома-позора
наше счастье ускачет на нем

В те пространства к неведомым далям,
в окруженье невиданных стран,
чье дыханье пропахло миндалем,
как Бобо, как цветок, как циан.
***

Мрачный лес был без края,
а лучше сказать – без предела,
Солнце скупо светило, седины мои серебря.
Из кустов на меня серо-бурая белка глядела
и сказала мне вдруг:
«Человек, не стыдись сам себя!»

Долго-долго приказа того,
а быть может мольбы, отголоски,
то взлетая по-детски альтово,
а то уходя на низы,
донимали меня:
я немножечко стал Заболоцким,
а немножечко – Васей Блаженным,
а может, Линь Цзы.

Мне по жизни теперь
никогда не летать вольной птицей,
не скользить легкой тенью
среди беззаботных теней.
Слишком трудное дело —
себя и тебя не стыдиться,
тяжелее работы, пожалуй, на свете и нет.
***

Хватало и кефира и вина,
в избытке было девочек и пива,
но, словно огненные письмена,
пришли березы в середину пира.

Клубился дым, и поднимался ОН,
и явственно видением и словом
сказали мне: «Ты взвешен и сочтен
и найден легким, теплым и дешевым».

И среди них неопалимый куст
отвесил мне недобрую улыбку:
«Мы изблюем тебя из наших уст,
как времени избытую ошибку».

Они ушли попарно и толпой.
И впрямь, я нужен им, как рыбе зонтик.
Слезу уронишь? Ну и черт с тобой!
Оглянешься? Лишь лес на горизонте.
***

Усохшие травинки
в мазуте и пыли —
четыре половинки
меня ко мне пришли.

Столпились у постели,
нарушили уют —
и тело мое ели,
и пили кровь мою.

Шутили между делом —
подобие людей —
и становились телом
теплей и розовей.

А я, узнавший цену
себе, издалека
смотрел на эту сцену,
как будто с потолка.

Залаяла собака.
Ответила жена
и дочь, но я их знака
не понял ни хрена.
***

Деревья не боятся высоты —
им дождь струится каплями для сердца,
но к высоте не прикасайся ты —
на высоте тебе не отогреться.

У высоты так радости скудны —
шальная пуля и живая птица,
с какой ни приглядишься стороны,
твое там сердце не захочет биться.

Но иногда – о это «иногда»! —
для самых нерастраченных и лучших
дорога открывается туда —
храни тебя Господь на всякий случай!

Пройдешь по ней ты не по воле ног,
сорвешься мигом – капелька простая!
И сразу перевернутый бинокль
к твоим глазам как будто бы приставят.

Земля лицо уменьшила свое,
букашками – машины, люди, звери…
Лишь горе обнаженное твое
стократно увеличилось в размере.
***

Когда-нибудь, в Полночь Открытых Дверей,
кобель, Божий старец и сука,
незваный татарин, презренный еврей
войдут в мое сердце без стука.

По всем закоулкам и не торопясь
пройдутся бесшумно, как тени,
вникая в души хитроумную вязь
и жил тугодумных сплетенье.

Я буду для самой невзрачной Муму
распластан, как будто на блюде, —
пусть каждый возьмет, что потребно ему,
а что непотребно – забудет.

С добычей уйдут они. Ночь на дворе.
Ни зги… Полнолуние им бы!
Ну разве что плешь моя, вся в серебре,
им светит подобием нимба.
***

Дождь не пролился, и снег не растаял,
разве что искры погасли в золе.
Время, вглядись в нашу черную стаю,
что разлетелась по белой земле.

Что в нас глядеться? От корки до корки
нас прочитать наши дети смогли —
скачут нелепые, как поговорки,
наши хромающие костыли.

Баба – не птица. Урок – не наука.
Пузо – железо. Беда – не одна.
Может быть, завтра я высвечусь внукам
в виде слепого немого пятна.

Ручки и ножки… Прощай, человечек
речи, не вышедший из берегов,
ни расставанья не будет, ни встречи —
был ты таков или не был таков.

Месяц Безумного Волка

***

Отплытье будет незаметное,
и не поднимется галдеж,
когда не то что в кругосветное,
а в круготемное уйдешь.

Исчезнешь ли? Какая разница
твоим словам или делам?
Вернешься ли? Не будет празднества —
чай, не Колумб иль Магеллан…

Так не хватай руками потными
жизнь, лучше бороду побрей
и, чтоб игру закончить понтами,
ходи с бубей, ходи с бубей.
***

Как тебя назовут – таким поплывешь ты назад.
Назовут Сыном Божьим,
свечу в изголовье поставят —
по знакомой тропинке потащишься в рай или ад,
выбирая из двух —
арифметика, в общем, простая.

Воспоет государство,
имя-отчество к стенке прибьют —
тебя Сталин на Бардо,
а может быть, Путин обнимет,
рукотворный, но Вечный, Огонь,
Мавзолея приют
осенят тебя крыльями, станут твоими.

Кто меня назовет, ошибется вдвойне и втройне —
я – квадратик мозаики желтый на синем,
треугольник зеленый на красном —
почему бы и нет?
Кем хотел бы я быть, у меня и у вас не спросили.

До чего хорошо умереть бы ни этим, ни тем,
чтоб сказали: «Он темен был
нашей прозрачности ради,
только булькало что-то там в той темноте,
только сыпались искры,
как от кошки, которую гладят».
***

Тридцать второго числа
в месяц Безумного Волка
река, что меня унесла,
вспять повернет ненадолго.

Словно бы пса, супротив
боли последней и дрожи,
в белую ночь возвратит
мальчика в чертовой коже.

Он, на придумки горазд,
пальцами веки поднимет
и на неведомых вас
взглянет глазами седыми.

Буйство времен и систем…
Грязь и кровавые пятна…
Что он увидит пред тем,
как уноситься обратно?

Короток праздник земной…
Речка слезой небогата…
Лягут меж вами и мной
отмель и два переката.
***

Между трех кораблей пузырилась рубаха,
нахлебавшись воды незастегнутым ртом,
и спокойно, без лишнего мата и аха
повторял мегафон: «Человек за бортом!»

Простирала рубаха то руки, то ноги,
«Всех прощаю, – кричала, – меня всяк прости!»
И по шлюпочной первостатейной тревоге
торопились матросы рубаху спасти.

На руках раздувались и вновь опадали
жилы в ритме гребков – некрасивый красив.
Так, наверное, Белый на черном рояле
нашей жизнью играет от «до» и до «си».

И кипела волна под напором тельняшки,
от дыхания потных натруженных тел,
а счастливый владелец несчастной рубашки
беззаботный и голый над ними летел.

Он летел в ту страну, где не плачут, не стонут,
где любому работу по сердцу дают,
где в огне не сгорают и в море не тонут,
где тебе безразлично – что север, что юг.
И смеялся в душе, что рубашки за-ради
там внизу истязают себя – ха-ха-ха!
И не ведают, что его ждут в Китеж-граде,
а рубашка – обманка, трава и труха.

И на это ему высота ничего не сказала,
никогда не сказала, что он потому не упал,
что в полете ему эта сила гребцов помогала
и такой же Спасатель под мышки держал.
***

Запасная скамья человеков
так длинна, что не видно конца.
Подвывая и прокукарекав,
я сажусь, постаревший с лица.

Знаю, место мое у параши —
молодые сидят впереди,
их Наташи, и Маши, и Даши
прижимают к горячей груди.

Но труба разлетится по нервам,
и расколется небо огнем,
и последний окажется первым —
я тотчас позабуду о нем.

В этот Свет, где проявлены сути,
он войдет, позабыв про меня,
и на горло себе не наступит,
чтоб безумную песню унять.

Я останусь без дела и слова,
снова путая яви и сны,
и по старой привычке по новой
в тупике, на скамье запасных.
***

А был ли мальчик? Может, зверь, —
спрошу, от смелости бледнея, —
меня не выше, но длиннее,
прошел, крадучись, через дверь,
для нас закрытую теперь?
А может, пролетевший ангел,
на время в человечьем ранге?
А может, бес? Поди проверь!
А может, мачо горячо
с красавицей через плечо
пророкамболил? – так вернее.

Спою. Совру. В кармане фигу
запрячу в книжный переплет,
и Бог, предчувствуя интригу,
в библиотеке эту книгу
на два столетья заберет,
прочесть чтоб задом наперед.

А был ли мальчик? По легенде,
нам ложка дорога к обедне,
а на поминках мы давно
едим руками, пьем вино,
перед глазами все смешалось,
и остается лишь одно
воспоминание: как жалость
с печальным шумом облажалась.
***

Неприкаянней динозавра,
завершаю свою игру.
Кто заменит меня послезавтра,
если завтра я вдруг умру?

Эй вы, кто там, долейте пива —
отстоялся мой путь земной,
поднимите выше стропила
для того, кто идет за мной!

Веселясь не с нами, а с ними,
он – я вижу его прыжок —
с запылившейся полки снимет
предназначенный мне пирожок.
***

От Багрового деда до внука
нам досталась одна маета,
и полезная жизни наука
не дана, а скорей, отнята.

Не по-взрослому и не по-детски,
в двух шагах от детей и жены,
мы стоим и, как зверь в перелеске,
никому ничего не должны.

И в последнем нестарческом горе —
очи долу, но брови вразлет —
я еще напишу на заборе
все, что в голову эту взбредет.
***

Я не знаю – в кровати иль в поле, во ржи,
на столе или в спальном вагоне
мама с папой сложили меня. Подержи,
словно тяжесть, меня на ладони!
Кто б ты ни был, я весь у тебя на виду,
незатейливый, как Буратино.
Как пришел я, не ведая, так и уйду,
только знаю – с тобою единый
я останусь восторгом грядущей беды,
этим мигом небрежного взгляда
и прощального крика земли и воды
не услышу, да мне и не надо.
Удержи меня музыкой или в горсти,
словно шарик, надутый тобою,
мимоходом прости, а потом отпусти,
и я в небо взлечу голубое.
***

По ком мной плакалось? А может быть – зачем?
А может быть, забавы просто ради?
А может быть… Да ну ее в качель —
страницу, надоевшую тетради!

Мной плакалось про музыку глуши
нечеловеческой, куда мы все заходим
попеременно в поисках души
и ничего в потемках не находим.

Мной плакалось, как праведник спесив —
лишь к Богу тянет бледные ладони,
а грешник выбивается из сил
спасать рубаху – ведь рубаха тонет!

Мной плакалось, как будто к ноябрю
пусты леса, лишь скудный дождик льется.
Пришел апрель, и я вам говорю:
вчера мной плакалось. Сегодня мной смеется.
***

Тебе – веселому и голому —
пришла повестка на правеж,
не позабудь приставить голову,
когда на улицу пойдешь.

Не позабудь собраться с мыслями,
чтоб было все как у людей,
но вазу с яблоками кислыми
с той самой яблони разбей.

Пускай Добро и Зло закатятся
в далекий угол под кровать,
чтоб любопытной каракатице
пришлось их раком собирать.

А дверь тихонько отворяется…
Пора идти и старику,
который на полу валяется,
сказать последнее «ку-ку!».

Венок сонетов