Александр Байбородин - Урук-хай, или Путешествие Туда...

• Название: Урук-хай, или Путешествие Туда...
• Автор: Александр Байбородин
• Издательство: ОАО «Дом печати — ВЯТКА»
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2002
• ISBN: 5-85271-204-3

«Сколько еще поколений будет очаровано легендой о Кольце Всевластия?» – задает вопрос один из героев этой книги. Ответа нет.

Если Вы надеетесь увидеть под этой обложкой волшебную сказку, – еще одну из многих, написанных по мотивам толкиеновской саги, – то отбросьте эту надежду. Герои этой книги ненавидят магию, зато верят в собственные руки, знания и мужество. Они не делят Мир на Добро и Зло. Они знают, что «Зло приходится выдавливать из себя вместе с кровью».

Они дети тех, кто предал их. Но они сами прокладывают свой Путь. Трудный путь через Тьму к Свету…

Это не манифест тех, кого объявили Вековечным Злом и прокляли. В этой книге сказано меньше, чем скрыто между строк. Это всего лишь короткое «Путешествие Туда…»

Мыслящему – достаточно…

---

Глава 20

В следующие несколько дней мы почти не разговаривали. Да и о чём говорить, когда всё сказано. Лишь раз Гхажш сказал, что нам пора спускаться с гор и идти на восток, в степь, чтобы с юга обойти Квет-Лориэн. Он назвал его Серебряным бором.

Постепенно меж нами установилось то разделение труда, какое всегда бывает у долго путешествующих путников. Добыча пищи легла на Гхажша, а я занимался её приготовлением и устройством ночлега. Только костёр Гхажш сначала разводил сам, не доверяя мне это тонкое дело. Хитрость состоит в том, чтобы не было видно ни огня, ни дыма. Для этого костёр разводят в земляной ямке, соединив её с неглубокой канавкой. Тогда пламени не видно, а по канавке к огню хорошо поступает воздух. Чтобы не было дыма, для дров надо искать сухой хворост или валежник. Если всё сделано правильно, то такой костёр можно обнаружить только вблизи. По запаху. Если стоишь с подветренной стороны.

Первое время трудностей с дровами не было, потому что вблизи Гор степь усеяна пятнышками небольших рощиц, в них-то мы обычно и останавливались на ночлег. Останавливались засветло: Гхажш сказал, что загонять себя без крайней нужды ни к чему. Выбрав место для привала, он сбрасывал сбрую и, прихватив лук, уходил на охоту и поиски воды, оставив мне заботу о дровах и палатке.

Лук и стрелы Гхажш сделал ещё в горах то ли из клёна, то ли из ясеня. Эта гнутая палка с тетивой слабо напоминала боевое изделие огхров, да и стрелы летели не одинаково, а каждая по-особенному, но он довольно быстро приспособился и научился попадать из своего самодельного лука в сурка на тридцать шагов и почти никогда не возвращался без добычи.

К моему удивлению, сурчатина оказалась не только съедобной, но даже вкусной, напоминая жирную курятину. «А чего удивляться, – ответил как-то Гхажш, когда я выразил это удивление вслух. – Сурок не свинья, всякой гадости жрать не будет, потому и мясо вкусное».

За свинью я немного обиделся, потому что в Тукборо никогда не кормили свиней «гадостью», да и бекон, по моему мнению, пища очень даже неплохая.

Когда я как-то раз пожалел, что сухари давно кончились, Гхажш объявил привал на день и утром ушёл, прихватив обе сухарные сумки, из которых мы давно уже вытрясли даже сухарную пыль. Вернулся он к полудню с сумками полными зерна незнакомых мне диких злаков. «Сурочью нору разрыл», – пояснил он и предъявил сурка, наверное, бывшего хозяина этих запасов. Остаток дня провели за дроблением зерна и изготовлением пресных лепёшек. Не очень-то лёгкая работа, я Вам скажу, когда под руками нет даже простенькой ручной мельницы, и зерно приходится дробить с помощью кугхри в наскоро выстроганном Гхажшем липовом корытце. Вместо муки получается мелкое зерновое крошево вперемешку с такой же мелкой деревянной стружкой, и лепёшки выходят сухими и ломкими. Но вкусными. Особенно, с похлёбкой из сурчатины, тех же зёрен и разных трав.

Похлёбку Гхажш исхитрился сварить в большом берестяном стакане, вроде того, в каком в начале плена мне давали травяной отвар. У нас, у обоих, нашлись такие. Я думал, что стакан сгорит в костре. Но ничего не случилось. Стакан, наполненный водой до краёв, стоял в самой середине огненного жара, весело булькал, расплёскивал на уголья кипяток и гореть не собирался. Только закоптился сильно.

После многодневной еды всухомятку пить обжигающе горячий густой взвар – это было восхитительно.

В общем, мы не голодали. Мой животик, правда, не вырос вновь, но зато сам я изрядно вытянулся и стал шире в плечах. И не только я. Но если для меня это не было неожиданностью, то Гхажш был сильно удивлён последствиями употребления питья энтов. Само питьё кончилось ещё в горах, но действие его отнюдь не прекратилось. Мы оба довольно быстро росли, это можно было заметить по множеству мелочей. «Ничего не понимаю, – сказал однажды Гхажш, скинув вечером сапоги и разглядывая намозоленные ноги. – То ремни приходится удлинять, то волчанка жмёт по бокам, теперь сапоги стали тереть». Когда я рассказал ему о питье энтов, он удивился и посетовал, что дома его теперь не узнают, а всю одежду придётся шить заново. Но мне показалось, что он не очень печалился.

В конце концов, сапоги ему пришлось снять. Зато мне они пришлись почти в пору. Правда, я не сразу научился правильно наматывать на ноги куски ткани, предназначенные впитывать пот и беречь ноги от истирания. Две запасных пары этих тряпок тоже нашлись в наследстве Урагха. Один вечер, проведённый в упражнениях под наблюдением Гхажша, несколько привалов в пути на следующий день, и я перестал об этом задумываться. Необходимому в походе учишься быстро.

Себе Гхажш изготовил постолы из сурочьих шкур, вроде тех, что он сделал для меня в горах.

Так мы и шли. Когда отошли от гор достаточно далеко, и началась сухая степь, без единого деревца, пришлось забрать немного севернее, ближе к Серебряни. По её берегу росли деревья и встречались рощицы. Но очень близко к реке мы не подходили. Держались так, чтобы она была лишь видна вдали, потому что Гхажш опасался лориэнских остроухих. «Говорят, они нынче не те, что в былые времена, – сказал он. – Их осталось мало, и они почти не показываются из леса, тем более на этом берегу. Но получить отравленную стрелу в спину от какого-нибудь случайного придурка я не хочу. Идти южнее нам тоже нельзя. В этих местах часто бывают конееды. В голой степи мы от них не уйдём». Пришлось красться по границе заросшей кустарником речной поймы и пересохшего поля. И лишь когда миновали громаду темнеющего на другом берегу Серебряни леса и изрядно от него удалились, лишь тогда приблизились к берегу и пошли вдоль русла. Это было удобно, потому что Серебрянь течёт в этих местах почти точно на восток. А когда за окоёмом скрылись даже верхушки эльфийского леса, Гхажш объявил, что дальше мы поплывём. «Ноги мы ещё успеем убить, – примерно так он выразился. – Лучше плохо плыть, чем хорошо идти. Раз вода течёт, пусть для нас поработает».

У меня эта мысль восторга не вызывала. Я не из тех хоббитов, что боятся даже подходить к воде. Мы, Туки, слывём в Хоббитоне отчаянными головами. Но виданное ли дело, использовать воду вместо пони? Не знаю никого из хоббитов, кроме Брендибэков, ясное дело, кто решился бы на такое. Я немного поспорил с Гхажшем, привёл множество разумных, на мой взгляд, доводов, почему нам лучше идти пешком, но Гхажш лишь хмыкнул и спросил: «Через Великую реку ты тоже пойдёшь как посуху?» На это я не нашёл, что возразить и пришлось смириться. В конце концов, плавали же оба моих деда на лодках, и ничего с ними не случилось.

Правда, они-то плавали на изделиях эльфов. А то, что сотворил Гхажш, трудно было назвать лодкой. Скорей, вязанкой камыша и хвороста. Да и на её изготовление ушёл целый день.

Я в работе участвовал в качестве подмастерья. Подай, принеси, отрежь, отруби и прочая работа, которая ума и умения не требует. Всё важное Гхажш делал сам. То есть вязал снопы. Вся лодчонка представляла собой связку камышовых снопов разного размера. Только на днище Гхажш пустил тонкие связки хвороста и ивовых прутьев. «Для прочности», – пояснил он. Работа, действительно, была непростая, потому что в конце получилось нечто, и в правду, похожее на лодку или, скорее, челнок, футов двенадцати длиной и трёх шириной. Потом мы ещё стянули между собой концы лодки-вязанки двойным шнуром, так что её выгнуло, как лук, вставили между шнурами палки-распорки и обтянули всё это дело обоими сшитыми вместе буургха. Их Гхажш обмазал снаружи цветной жирной грязью для боевой раскраски, а грубый, внакрой, шов, над которым мне пришлось трудиться полдня, особенно тщательно. И не только снаружи, но ещё и изнутри. Краска ушла вся. И Гхажш не поленился застрелить очередного сурка, чтобы растопить жир и обработать шов ещё раз.

Когда мы спустили это сооружение на воду, оно, к моему удивлению, не утонуло, а легко закачалось на поверхности речной заводи. Издалека и Вы бы приняли эту хворостяную вязанку за настоящую лодку. То, что днище лодки – из камыша и хвороста, а борта – из ткани, так издалека этого не видно. Главное – лодка не только держалась на воде сама, но и уверенно держала нас обоих. Весь первый день, когда мы плыли на ней, я изрядно трусил. Да что там плыть, я садиться-то в нее изрядно опасался. Но не может же Взломщик дрожать от страха на глазах у своего нанимателя. Пришлось притвориться смелым. И я не пожалел. Лодка не утонула, не перевернулась и даже не протекала. Почти.

Не скажу, что на ней мы за день проплывали расстояние большее, чем проходили до того. Течение на Серебряни небыстрое, да и Гхажш не рисковал без вёсел, с одним шестом, отходить далеко от берега, но теперь каждый дневной переход отнимал у нас намного меньше сил. Я даже начал ощущать удовольствие от тихого покачивания на волнах и ленивого разглядывания медленно проплывающих мимо берегов.

Мы и Андуин переплыли на этой «лодке»! Хоть это и нелегко далось, потому что грести «кротовьей лапой» – небольшое удовольствие. Ветер над Андуином нагонял волны, едва ли не выше борта нашего кораблика, и заставил меня поволноваться. Когда я почувствовал под ногами левый берег Великой реки, как-то само собой вздохнулось с облегчением. А Гхажш только посмеялся и принялся снимать с лодки буургха и шнуры. «Всё, – сказал он. – Теперь до самого Лихолесья можно ни от кого не прятаться. Конееды на этот берег не переходят». Но беспечность – удовольствие недешёвое.