Владимир Гамаюн - Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях

• Название: Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях
• Автор: Владимир Гамаюн
• Жанр: Русское современное

Я хочу рассказать читателю о северном сиянии, о реке Колыме и Охотском море, о голубых сопках и хрустальных ручьях, о таёжных дебрях и тундре с голубым оленьим ягелем. О том, как добывается золото и какой ценой оно даётся. Начав писать эту большую северную повесть в рассказах, я решил писать только голую правду, какой бы некрасивой и горькой она ни была, ведь изнанка жизни всегда темней, чем нам хотелось бы.

---

Он начал неожиданно: «Ты вот наверняка задаёшь себе вопрос, что за тип этот бирюк, то есть я. История моя проста, как и у сотни или даже тысячи старателей, соблазнившихся блеском золота в предвкушении будущей сладкой жизни. Но если ты работал на приисках, то должен знать, что увести, украсть металл проще, чем его потом сбыть или даже просто сохранить, чтобы он грел твою душу ощущением, что ты богат и в любое ты время сможешь начать какую-то новую, шикарную жизнь.

Мура всё это. В советское время никто не позволил бы тебе жить не по средствам, на широкую ногу. Помимо завистников и стукачей, ещё со сталинских времён всегда существовали органы НКВД, ОБХСС, и не один, однажды хапнувший от души, пошёл под расстрел или, как говорят на зоне, «смазал лоб зелёнкой». Сейчас и время другое, и срока дают поменьше, но мой тебе совет: даже если ты случайно найдёшь ручей с самородками на выносе, хоть горстями бери, или просто найдёшь в отвале, пни его и иди дальше, будто ничего не видел, и молчи, забудь об этом. Я в своё время этого ни сделал, за что и поплатился, дали на полную катушку, не поскупились, хотя прокурор просил для меня вышку.

После войны я работал на прииске геологом, а баба учительствовала в школе и была комсомольским активистом иль вожаком каким-то там. Всё было хорошо: была хорошая квартира, на работе ценили, страна ещё жила впроголодь, а у нас в магазинах всё было: и жратва, и тряпки, и пойло – живи не хочу. Но человек так подло устроен, ему всегда чего-то не хватает, вот и я не устоял, хотя до этого к золоту относился равнодушно.

В поисках новых, перспективных для промывки, песков мне приходилось, взяв вьючную лошадь, помощника-рабочего, пистолет, положенный мне по должности, промывочный лоток и запас продуктов. Мы уходили в тайгу, где было множество неисследованных речушек и ручьёв. Рабочий помогал мне на шурфах, таскал в рюкзаке образцы, разводил костёр, ставил палатку, готовил еду, а при переезде на новое место вьючил лошадь. Пропадали неделями, а то и месяцами, меня работа так увлекала, что не мог оторваться. Думаю, вот этот ручей проверю или вот этот шурф добью, и баста, но потом ещё и ещё. По пути я составлял карту месторождений, а по осени всё это сдавал в контору, сдавал и песок, и шлихи, и самородки, а когда уже зимой обрабатывал всю документацию, на ней ставили гриф «секретно».

После каждой такой экспедиции у меня оставалось золото. Я и сам не заметил, как это стало системой, и со временем у меня скопилось килограмм десять металла. В отношении этого золота у меня не было каких-то определенных намерений, и я продолжал уводить его уже просто по привычке, мне стало нравиться то, что оно у меня есть. Не придумав ничего лучшего, я затарил его в спинки супружеской кровати, пусть лежит до поры до времени, а дальше жизнь покажет. И вот она показала, и довольно скоро, и совсем не то, на что я рассчитывал. Однажды ночью ко мне пожаловали незваные «гости», перевернули всё вверх дном, мне сразу загнули «салазки», чуть спину не сломали. Я молчал в надежде, что золото не найдут, а потом я его выкину куда-нибудь в отвал, лишь бы срока не было, хотя я точно знал, что тянуло и на расстрел.

Проснувшаяся, пьяная баба молча показала на кровать, они сняли спинки, набитые золотом, и вместе со мной увезли в контору. Там всё, до пылинки вытряхнули, взвесили – потянуло на двадцать пять кг, как раз столько мне и отмеряли, но уже в годах строгого режима.

От расстрела меня спасло то, что все эти годы я с прииска не выезжал, а значит, сбыть на сторону хоть грамм я не мог. Сдала меня моя «комсомолка» по пьяни, я ей не давал денег на бухалово. К тому моменту её за пьянку уже выгнали из школы, и она уже без тормозов ударилась в пьянство, и никакие уговоры, так же, как и мои кулаки, на неё не действовали. Продала она меня за бутылку водки стукачу-общественнику, ну а тот не замедлил капнуть куда нужно. За недоносительство, а значит, и за соучастие ей дали червонец общака, ну а мне – сам знаешь.

Я видел, как ему тяжело рассказывать про всё это, хотя для меня его история была, в сущности, банальной, таких историй или подобных я наслушался по Колыме предостаточно. Но если кто-то, рассказывая о себе, выставлял себя героем, которого менты замели из-за шикарного образа жизни или где-то на «малине» с мешком денег, то мой хозяин просто скорбел о зря прожитых годах, из-за собственной молодой глупости и сегодняшней безнадёги, когда годы ушли, и впереди уже ничего не светит.

И старая его жена вечно пьяная, и он сам оказались у разбитого корыта, и зря теперь он смотрит в даль моря в смутной надежде, что его золотая рыбка вернётся, но такое бывает только в сказках, а в жизни всё по-другому, всё иначе. Он не был похож на человека, нуждающегося в чьём-то сочувствии или жалости, но я тогда был ещё молод, и, наверное, поэтому мне было жаль его, ведь у меня впереди куча времени и возможностей наделать уйму своих ошибок, ведь чужие ошибки даже ребёнка ничему не научат, а его судьба – просто одна из многих и многих судеб, и все они разные.

На рыбалку за мальмой нам выйти не удалось – обстоятельства изменились, нам дали расчёт и нужно было уезжать. Серёга удивлённо посмотрел, как при прощании он приобнял меня и почти шепнул: «Спасибо тебе, не делай жизненных ошибок, жалеть не будешь». Уже отойдя довольно далеко по берегу, я обернулся, он стоял и смотрел нам в след.

Магаданский рыбак Борька

Глава 1

С Борькой мы познакомились в Магадане, в п. Каменный карьер, где одно время мы снимали квартиру, в халупе, похожей на свалку ящиков снаружи, но неожиданно чистую и тёплую внутри. Как ни странно, но этот «памятник» строителям Магадана стоит до сих пор, как позор и немой укор всем прошлым советским секретарям горкомов и настоящим мэрам, губернаторам и прочим ворам, боссам правящей мафии.

Сам посёлок в горкоме считался частным сектором, но в народе его чаще называли «Шанхай» или «Нахаловка», и проживали здесь все те, кому не нашлось места под солнцем в самом Магадане. В общем, здесь обитали бывшие зеки с семьями и люмпены, которые никак не вписывались в благополучный вид богатого города, хотя многие из них были первыми строителями и старателями края. Но про них давно забыли, а старые заслуги во внимание никто не брал, и даже для вернувшихся с войны ветеранов никаких льгот не было. Это был в основном «отработанный» материал и уже никому не нужный.

Отсюда, со склона пологого берега, открывался чудесный вид на Магадан, посёлок и рыбный порт Марчекан, где стояли во льду рыболовецкие суда, военные корабли и подводные лодки. Меня ни замёрзшая бухта, ни корабли не удивили, поскольку я только год назад, как отслужил три года на тральщике дважды Краснознамённого Балтийского военного флота, а вот мой друган Серёга смотрел на всё широко открытыми глазами: у них в Белоруссии морей как таковых не было, да и зона, откуда он откинулся по истечении тоже трёх лет, находилась не у моря, а совсем наоборот.

Борька, как и все аборигены, тоже жил не в хоромах, а в такой же хижине, каких было большинство на склонах каменного карьера. Всё это поселковое обиталище считалось временным, но, как известно, нет ничего долговечней временных сооружений, но, тем не менее, каждый, кто здесь проживал, тешил себя мыслью о переселении в нормальные дома, где есть свет, газ, холодная и горячая вода и, конечно, тёплый сортир, мечта любой женщины, да и вообще всякого нормального человека, тем паче северянина.

А если б ещё окна и балкон смотрели на бухту, на море – это было бы счастье и полный пипец. Но, как я понял из жалоб домохозяек, сам посёлок был «Нахаловкой, Шанхаем», и ни в каких исполкомовских бумагах он не фигурировал, он был как бы виртуальным, хотя и обитали в нём вполне материальные, живые люди.

Глава 2

Ну а теперь немного о нашем друге Борьке, ведь именно о нём я и хотел поведать, потому что он был один из многих, наших северных знакомых.

Он был рыбак, он был браконьер с совестью, потому что Борька был человек моря, он знал его, любил и понимал его, как никто другой, и оно отвечало ему взаимностью. Днём Борька, если не ленился и был трезв, он со многими десятками или даже сотнями таких же любителей зимней рыбалки дёргал из лунки камбалу, навагу, корюшку, пахнущую свежим огурчиком. Но, в отличие от истинных любителей, он ненавидел всякую рыбалку, если это было законно и не связано с риском.

Снабжая хозяек и не только свежей и недорогой рыбой, он был уважаемым человеком, хотя в свои двадцать два года ни одного дня нигде не работал, а о существовании трудовой книжки только догадывался.

Как и положено настоящему рыбаку, у Борьки была дюралька «Обь», два двадцатых «Вихря», куча всяких снастей, краболовок и любимая вертикалка двенадцатого калибра. Была у него ещё старая больная овчарка и маманя с сестрёнкой лет тринадцати, которых он очень любил и всячески опекал, и если в миру он был дружелюбен и общителен, то в море или в других конфликтных ситуациях, он проявлял достаточную жёсткость характера, свойственную любому коренному магаданцу.