Владимир Гамаюн - Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях

• Название: Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях
• Автор: Владимир Гамаюн
• Жанр: Русское современное

Я хочу рассказать читателю о северном сиянии, о реке Колыме и Охотском море, о голубых сопках и хрустальных ручьях, о таёжных дебрях и тундре с голубым оленьим ягелем. О том, как добывается золото и какой ценой оно даётся. Начав писать эту большую северную повесть в рассказах, я решил писать только голую правду, какой бы некрасивой и горькой она ни была, ведь изнанка жизни всегда темней, чем нам хотелось бы.

---

Не знаем уж как, но убегла Роза от бабули и рванула к тому, кто был ближе всех, к здоровенному соседскому псу Корсару на якорной цепи, которого даже сам хозяин побаивался. Тот сначала ошалел от такой наглости, но учуяв сучий запах, пришел в восторг. – Ничего себе девочка по вызову, женщина с доставкой на дом, это здорово! Моя конура, твоя конура! Будь хозяйкой!

Ничего этого он конечно не сказал, но наверняка подумал; что вот так с горяча, можно и вовсе без жилья остаться. А Розочка в это время встала на задние лапки и с трудом дотянувшись носиком до мохнатой кобелиной задницы, понюхала с интересом:

– А что этот блохастый мачо кушал на обед? Кобель тоже с упоением вздохнул женский запах, лизнул ей пару раз под хвостом, и не в силах больше терпеть, присел как смог, изогнувшись как якорная лапа, и натянул этот мохнатый шерстяной комок на свой истосковавшийся по женщине мужской орган. – Дааа, это не то, что самому вылизывать себе член, делая самому себе приятно. —А я ведь думал что совсем забыл как «это» делается, все на цепи, да на цепи. Корсар, гремя якорной цепью, и пуская обильную слюну, «дернулся» несколько раз и «приплыл». «Дама» стала ему не нужна, но она грушей висела у него на «гаке», сучила короткими ножками и что-то орала. То ли ей было больно, то ли приятно, а может быть и страшно, потому что лапками до земли она не доставала.

Тут выскакивает на крыльцо бабка, а увидев висящую на мощном «крюке» Розочку, в страшном беспокойстве голосит: – Ой, лопнет, ой лопнет, мужики спасите мне собачку, снимите её оттуда. Если бы даже мы и могли, то не стали бы этого делать, ломать кайф «мужику», да и «даме» тоже, да ни в жисть!

А в это время, мимо шли женщины с рыбозавода, и обозрев эту картину маслом, и нас хохочущих над всем происходящим, они стали зачем-то стыдить нас и всяко разно обзывать, причём кося глазом на собачью «сцепку». Но когда мы сказали, что они и сами не прочь повисеть на таком инструменте, сезонниц, то есть вербованных, как ветром сдуло. Нашлись нравственицы лёгкого поведения, это ведь природа, естество, а значит и продолжение рода. На этом и вся наша жизнь стоит!

Тут, как и положено, по сюжету, и по закону подлости появляется кот Василий. Узрев такую «картину», он первый раз в жизни растерялся. – Что это случилось с его лучшим врагом? – Откуда у него под брюхом какая-то «болячка»? Корсар, увидев своего главного врага, забыл что у него под фюзеляжем, на «подвеске» висит зазноба, стал рваться с цепи пытаясь достать усатого наглеца. Но на его нападки у Васьки ноль эмоций, он даже не стал как обычно умываться, а стал с явным интересом наблюдать, что будет дальше? А дальше, «девушка без вызова» видимо созрев, спелым фруктом шмякается на землю и без сил отползает за границу длины его цепи, чтобы этот конь её ненароком не затоптал. Бабуля моментом подхватила свое «гулящее» сокровище, и с причитаниями поперла домой.

Васька поняв, что представление окончено, презрительно фыркает, брезгливо по очереди трясет всеми лапами, будто только что вступил в дерьмо, и, подняв хвост трубой, гордо удаляется, даже не взглянув на «друга». Через положенное время Розочка, едва не вывернувшись наизнанку родила «сыночка» чуть ли не больше ее самой. В честь папы его назвали Пиратом, но папа сына не признал, и пусть это будет на его собачьей совести.

RS. Будучи в «интересном» положении Розочка ещё раз сбегала от своей бабули к мужчине своей мечты и отцу ещё не рождённого дитяти, Корсару. Он в тот момент обедал сваренными хозяином какими-то морскими гадами вперемешку с комбикормом. Они так упоительно воняли что Розочка пуская обильную слюну сочла себя вправе присоединится к трапезе бандита. Но когда она сунулась к бадейке с варевом, тот так рыкнул на неё что ту как ветром сдуло. От неё сейчас не пахло женщиной как во время течки, да и потом, секс сексом, а жратва жратвой. В тот момент она поняла что суждено ей стать мамой одиночкой, – ууу, все вы мужики одинаковы, кобели одним словом!

Ну и дела пошли, кобелиные!

Манефа, Оленька, Серёга

Ранним утром Серёга с больной головой, и одной, и «другой» тащился в раскоряку из женской общаги. Каждый шаг причинял боль, «рыбачка Соня» промурыжила его в постели всю ночь, обцеловала, обслюнявила всего, но свои трусишки немалого размера так и не сняла, гонор показала морячка.

Проходя мимо пекарни, Серый слышит женский голос, похожий на стон: «Серег, загляни-ка на часок». Это пекариха Маня или, как она любит, Манефа. Она стоит одной ногой на табуретке, другой – на подоконнике и тянется полной рукой к форточке. В другой раз Серый махнул бы рукой да и пошел дальше, но он заметил то, чего нельзя было не заметить. Манефа была в коротком белом халатике на голое тело. Халатик распахнулся внизу, обнажив крепкие ляжки и то что так заманчиво темнело между ними. На груди Маня придерживала халатик рукой, не давая тяжелым титям совсем вывалиться наружу. Впечатление, что это окно не пекарни, а женской бани, да и в форточке пламенело лицо Манефы, будто только сейчас из парилки. Мгновенно оценив пышные Манины формы, томный зовущий взгляд, стрельнув глазами как шпион по сторонам и не обнаружив никакой слежки, Серый, полный самых радужных надежд ломанулся к дверям пекарни, куда обычно простым смертным вход был заказан. Табу!

Манефа с утра была полна томления, работа не спорилась, тело горело огнём, все валилось из рук и было от чего! Мужика своего, благоверного она «заводила» всю ночь, но, кроме головной боли и страшного зуда между ног, ничего не получила. Увидав поутру Серого и зная, что он ни одной юбки не пропустит, она воспрянула духом и решила: будь, что будет! Не помирать же от сушняка да зуда!

Вот и встретились два одиночества! У Манефы была удивительная способность краснеть по любому поводу, она краснела даже от своих потаенных мыслей и сексуальных фантазий. Ей было стыдно за это, что впрочем, не мешало ей наставлять своему мужику рожки, рога, рожищи! Её плоть бесилась, бунтовала, ну а способ укрощения существовал только один, испытанный и надежный. И когда она случайно увидала в окне Серегу, какая-то сила, помимо её воли, толкнула и подняла на подоконник. И это совсем не она позвала Серого, это её плоть вопила: «Муужжикаа!» Он услышал и понял этот призывный вопль, вопль похоти и страсти, и, спеша на этот зов, он уже обонял этот запах сучки, самки, запах секса.

Манефа открыла дверь, Серый зашел, вопросительно глянул на неё, но ответ уже был на её лице. Она стояла вся пунцовая, её бросило в жар от своих грешных мыслей и предвкушения. По прежнему одной рукой она придерживала халатик на груди, другой внизу, как бы стыдясь и не желая прежде времени показывать то, что Серёга давно разглядел, она слегка заикаясь, молвит: «Сереж, сними мне сверху со штабеля мешки, мне одной тяжко». Мешки с мукой были уложены в штабель под самый потолок, и со временем образовалась как бы лесенка. Эти мешки Маня легко ворочала и сама, но не в этот раз.

Серега, принимая эту игру и прикидываясь шлангом, говорит: «Какие мешки, покажи сама». Манефа, пожав полными плечиками, лезет по мешкам под потолок пекарни, а Серёга уже по-хозяйски рассматривает то, что открылось его взгляду. Он давно положил глаз на Манефу, но не было случая испытать судьбу. И вот оно. Халатик почти ничего не скрывал, он лишь подчеркивал. Серега снизу с трепетом взирал на полные ноги, крепкую попку, на то, что виднелось между… От избытка тестостерона он был готов заржать как конь, адреналин зашкаливал, а флюиды похоти давно заполнили всё существо истекающей соком самки. Нет, не зря у неё «там» так зудело, аж дыханье перехватывало, и терпеть эти сладкие муки уже не было сил. Маня рухнула на мешки с мукой, халатик распахнулся совсем, обнажив всё богатство и роскошь своего тела, полные бедра, коленки с ямочками, курчавую «куницу» пониже пупка, и тяжелые груди, которые упруго качались, целясь в потолок крупными, светло-коричневыми сосками.

Серегины штаны вместе с трусами мгновенно улетели куда-то за мешки, и он лишь на мгновение застыл над ней, пытаясь взглядом охватить её всю. Ого, сколько всего, неужели все мое?! Тело у Манефы было белое, без малейшего следа загара, но на этом «снегу», лишь лицо, шея и даже грудь пылали стыдливым, розовым цветом. От нее вкусно пахло сдобой, ванилью, булками, она и сама была, как свежая, горячая, вкусная булка, так и хотелось попробовать её на вкус, откусить кусочек с какого-нибудь края. Художники эпохи Возрождения с таких женщин писали свои шедевры. Но, наверное, ни у одной натурщицы не было такого сочетания, как неповторимый женский шарм, ослепительной белизны тела, зеленых кошачьих глаз и огненно-рыжих пышных волос.

Классическая, миссионерская поза, стыдливо закрытые глаза, но бесстыдно и широко распахнутые ноги. Серега не в силах больше терпеть эту сладкую муку, чуть ли не с разгону оказался в ней, и вот оно столь желанное. Манефа сладко ахнула и бешено заработала тазом, устраняя тот зуд, который так долго её мучил. Серёга со всхлипами и стонами тоже выгонял «тоску» из своего мужского «агрегата», и старался, как во время путины. О! Как же была хороша и прекрасна эта трепещущая под ним, так страстно стонущая, чужая женщина. Обоим было очень хорошо, но если Серый только страстно пыхтел да постанывал, то Манефа, ни на миг не прерываясь, стонала и в такт движения тела напевала: «Милай, ты мой. Сладкай, ты мой».