Владимир Фомичев - Игра. Памяти Иосифа Львовича Черногорского

• Название: Игра. Памяти Иосифа Львовича Черногорского
• Автор: Владимир Фомичев
• Жанр: Русское современное

Сборник рассказов. Многие были номинированы на различные литературные премии. Автор надеется, что прочитанное заставит не только улыбнуться, но и задуматься.

---

Сбылось генеральское пророчество. Лева вышел по амнистии в пятьдесят третьем. Вопреки ожиданиям родных и близких не озлобился, не растерял врожденное чувство юмора и по-детски наивную веру в справедливость. Разве что стал более замкнут и морозоустойчив. О войне и лагерях делился воспоминаниями с явной неохотой. Долго скитался по театральным подмосткам, пока не вышел на заслуженный отдых. Старость встретил согретым любящими детьми, уважаемый друзьями и бывшими коллегами по цеху.

Как-то раз в подземном переходе к нему обратился пожилой прохожий:

– Здравия желаю, товарищ гвардии старший лейтенант! Не узнаете?

– Извините, не припоминаю.

Лева и прежде не отличался хорошей памятью, в особенности на имена и цифры. Выручала способность мыслить образами. Так, однажды, забыв, как зовут обожаемую внучку, нарек ее королевой (с той поры Настена не без гордости носит этот титул).

– Ну как же? Ваш ординарец. Петро.

Нелегко распознать в грузном, отекшим лицом мужчине шустрого красноармейца.

– Петруня? Живой! Ты, балда, меня напугал.

Ну, поговорили, покурили, повздыхали.

Прощаясь, Петро и сказал:

– Вы, уж, меня простите, товарищ старший лейтенант, ведь это я тогда на вас стуканул. Да и раньше …тоже я. Время такое было… Снимите грех с души – простите.

– Понимаю, зла не держу, – командир снял шляпу и театрально поклонился, – С первого дня знакомства верил тебе на все сто. Выходит, не я, а ты подлинный талант!

Барбариска

Разве можно сравнить поезда с самолётами? Полёт – вырванные из жизни часы. А иногда и того больше.

То ли дело поезд. В особенности летом. Неповторимый запах прогретых шпал, убаюкивающий стук колёс, позвякивание ложки в стакане с чаем, непременно в архаичном подстаканнике, и пара кусочков сахара на обёртке. За окном проплывают унылые, но милые сердцу пейзажи. Год за годом одни и те же. Время над ними не властно. Меняются руководители, лозунги, а им всё нипочём. Зимой и летом фуфайки, кирзачи, у женщин – платочки. Правда, кое-где попадаются бейсболки, венчающие рябые обветренные лица. Они смотрятся аляповато, словно клюшки для гольфа в руках сельского пастуха.

А вот и станция. Горячая варёная картошечка, домашние солёные огурчики. Склизкие грибочки. Как в городской квартире ни готовь, так никогда не получится. Коньяк спешно убирается и достаётся она – царица застолья. И пусть не холодная и не в рюмке, зато всегда и у каждого. Только здесь, в купе, женщины по этому поводу не ворчат, а суетливо раскладывают припасённую снедь. Но кому нужны сыры да колбасы, когда в газетке дымится картоха.

Ближе к вечеру будем проезжать раков. Пиво надобно поберечь, вдруг на вокзале не будет.

– Не боись, бабули выручат. Да и проводницы запас имеют. А то как же.

Бывалый командировочный – сосед незаменимый. В его бездонном портфеле есть всё – даже ключ от туалета.

Тук-тук. Чок-чок.

И разговоры. Нет, разговоры в самолёте, а в поезде – беседы. И что удивительно, друг друга слушают! И верят. Верят, казалось бы, в самое невероятное.

Курим в тамбуре. Торопливо. Не глядя в глаза другим пассажирам. У нас своя компания, у них своя. У нас, конечно же, лучше. У них музыка, дети. У нас… У нас – компания.

Уж и раки съедены, и женщины прибрали на столе, а беседа не прекращается. Она перемещается в коридор. А потом, если имеется за что, в закрытый – поздно уже – вагон-ресторан. Ежели золотого запаса нема, то и в тамбуре ничего – к туалету ближе.

Пьём там же, под конфетку. И она, конфетка, нескончаема. Как неразменный миллион. Как Вечный жид. Как дорога.

Пройдут года. Колёса устанут и сменятся новыми, а она вновь и вновь будет появляться из кармана командировочного, деликатно напоминая, что мы в этой жизни люди, а не просто пассажиры.

О патриотизме и частной собственности

Дом начинается от печки. А печка у каждого своя. Попытки унифицировать чувство патриотизма с помощью центрального отопления желаемого эффекта к счастью не дают. Ибо рецепт сей годится только для душой ленивых. И ничего дурного в том, что каждая печь дымит по-своему: горьким запахом осины или благоуханием кизяка. У настоящей печи должна быть индивидуальность.

Вспоминается случай, когда пригласил старого знакомого оценить внушительное, с моей точки зрения, творение молодого старательного специалиста. Дядя Толя, тщательно подбирая слова, недолго курил и вынес окончательный приговор: «Каменщик клал, не печник!»

И то правда с его работами не сравнить: одна богата и помпезна, другая – скромна и функциональна. Любая созвучна настроению мастера, чаяниям заказчика.

Печь, как и хозяин, ветшает, оставаясь преданной, словно колченогий пес. Затирка ее шрамов сродни разглаживанию морщин на лице – занятие пустое, даже смехотворное. Уж очень хочется продлить голубушке жизнь, однако без риска потревожить память и душу не обойтись.

Оставим на этом сентиментальности за кадром и перейдем к делу.

День настал.

Выслушав массу противоречивых советов, отбросив сомнения относительно места, из коего произрастают руки мои, настроил радиоприемник на нечто фундаментальное и закурил.

Курил долго – с месяц, полтора. Коробки с плиткой, мешки с клеем, различные приспособления мозолили глаза, но убрать не решался – лень. Тем паче, что мелкий шпатель превосходно выуживал из банки варенье и нарезал порционные ломтики сыра. Близился отопительный сезон.

Помощи ждать не приходилось, и я взялся за дело. Выручала природная ненависть к инструкциям да смекалка, застигнутого врасплох женатика. В противном процесс реконструкции мог затянуться в лучшем случае до китайской пасхи, в худшем – до дележа наследства моими терпеливыми родственниками.

Раствор не жалел – клал по принципу «большому куску рот радуется». Изразцы лепил «на глаз», наваливаясь сохранившимися килограммами некогда среднего веса и способностей. На промежуточный результат старался не глядеть, памятуя, что полработы дураку не показывают.

Питался один раз в день – перед сном – тем же что готовил собачке, от чего мой измученный городскими изысками желудок только выиграл. Во сне прикидывал количество оставшихся рядов и лишь однажды зрел женщину: она, простоволосая, свесив запыленные ноги, сидела обнаженная на печи (до ремонта на этом месте сиял натертыми боками самовар). Я пробовал было ее согнать, но гостья ухватилась рукой за трубу, а вторую протянула ко мне: «Угощайся, милок, не жалко». Не скажу, что меня легко смутить дамскими прелестями, отнюдь. И в этот раз краска не залила лицо, колени не задрожали, язык не прилип к небу. Напротив, я внутренне собрался, подпрыгнул и уселся рядом. И хотя ночи стояли прохладные, на печи было тепло и уютно. Мы лузгали предложенные незнакомкой семечки, обсуждали достоинства различных пород глины и виды на урожай.

Наутро припомнил, как в рамках школьной программы мои нестройные фантазии тянулись к девкам дворовым, а не к жеманным барышням по соседству. Злые языки (в том числе учительницы по литературе) корили крестьянским происхождением и поверхностным знакомством с классиками. С первым я еще мог кое-как согласиться, но второе обвинение шло в разрез с обилием незаконнорожденных в эпоху расцвета российской словесности. Сейчас-то знаю наверняка: на вкус и цвет товарища нет, но всем вместе нравится одно и то же.

К исходу третьей недели кураж начал иссякать. Всерьез задумался об изменение проекта в сторону комбинации различных точек зрений на прекрасное. Крылатая фраза «я так вижу» прочно обосновалось в моем конформистском сознании, если определение «прочно» вообще уместно при упоминании шаткой жизненной позиции с признаками болезни Альцгеймера. «А что ежели обложить ее только по пояс?»

Мысль показалась интересной. Оставалось определить, где у печки талия. На это ушло два дня. Потом еще столько же, чтобы убедить себя в правильности решения. Потом приснилась женщина.

Она вновь оккупировала место самовара и чему-то загадочно улыбалась.

Поздоровался и примостился рядышком. Мы грызли подсолнухи и роняли под ноги шелуху.

Так повторялось каждую ночь.

Днем я слонялся по участку, растил окладистую бороду, кормил с руки белок. Мой элитный кобель взирал на зверушек с безразличием ничейного Тузика, воровал из столовой хлеб и лаял без всякого повода. Холодало.

Как-то раз обратил внимание, что визитерша погрузнела, голос ее огрубел, а семечки пережарены. В поисках объяснения метаморфозы обратился к классикам. Отцы-основатели были единодушны: «Обабилась».

Хочешь не хочешь, пришлось братья за мастерок.

Я навалился на работу со страстью угодившего в капкан бобра. Плитка ложилась неровно, да еще и с прикусом, но меня это нисколько не расстраивало. Трудился сутки напролет. Боялся сомкнуть глаза – чуял, мотиватор бродит недалеко и не прочь погреться. Пес побирался в окрестностях.