Виталий Захаров - Российский и зарубежный конституционализм конца XVIII – 1-й четверти XIX вв. Опыт сравнительно-исторического анализа. Часть 2

• Название: Российский и зарубежный конституционализм конца XVIII – 1-й четверти XIX вв. Опыт сравнительно-исторического анализа. Часть 2
• Автор: Виталий Захаров
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906879-13-4

Монография посвящена сравнительному анализу российского и зарубежного конституционализма, а также основных направлений эволюции европейского и российского абсолютизма во 2-й половине XVIII – 1-й четверти XIX вв. В первой части монографии даётся характеристика конституционализма как течения общественной мысли, рассматривается его соотношение с идеологией Просвещения, либерализмом и масонством. При этом конституционализм рассматривается как один из вариантов модернизации традиционных абсолютных монархий наряду с «просвещённым абсолютизмом», «просвещённым деспотизмом» и революционным вариантом. В связи с этим проводится сравнительный текстологический анализ конституций революционной Франции и конституций ряда европейских государств эпохи Реставрации. Во второй части монографии анализируются конституционные тенденции во внутренней и внешней политике России в период правления Екатерины II, Павла I и особенно Александра I, когда возникла реальная возможность реализации концепции конституционализма на самом высшем уровне. В заключение анализируются причины неопубликования российских конституционных проектов в 1-й четверти XIX в. В Приложениях публикуются тексты российских конституционных проектов, а также тексты конституций революционной Франции 1790-х гг. и конституций европейских государств эпохи Реставрации. Многие вопросы рассматриваются впервые в отечественной историографии.

Для всех интересующихся отечественной и всеобщей историей Нового времени.

---

Таким образом, Александр I решил отказаться от опубликования всех трех коронационных проектов. Тем более, что и обстановка, сложившаяся на тот момент, к этому нерасполагала.

Оппозиция оказалась не так сильна, как предполагал Александр I. Большая её часть удовлетворилась уступками, уже сделанными императором, а влияние Зубова в гвардии значительно упало. Однако некоторое время Александр ещё колебался. Эти колебания прекрасно описал А. Чарторижский: «Коронационные торжества были для Александра источником всеобщей грусти, во время пребывания в Москве царь часто затворялся в своем кабинете и проводил часы в одиночестве в тяжких раздумьях. У него бывали минуты такого страшного уныния, что боялись за его рассудок».[169]

Дело здесь было не только в том, что Александра I мучили угрызения совести за смерть отца, как казалось Чарторижскому. Просто ему предстояло принять важное решение, влияющее на дальнейшую судьбу страны и «грызущий червь сомнения не оставлял его в покое», в результате коронационные торжества не имели «того подъёма, силы, оживления, которыми они должны были отличаться».[170]

Наконец, решение было принято. Наступило 15 сентября 1801 года. После пышного коронационного обряда Александр I возвратился в аудиенц-зал, где велел прочесть Манифест о коронации, в котором как бы подводился итог полугода его царствования. Даровались милости народу, в том числе освобождение на текущий год от рекрутского набора и от оплаты в 1802 году 25 копеек подушного оклада. Были подтверждены три жалованных грамоты: на права и преимущества эстляндскому дворянству, городу Риге и братскому сарептскому обществу евангелического исповедания.[171] Но ни один из трех коронационных проектов опубликован не был.

В тот же день, 15 сентября, был дан именной указ Сенату об учреждении комиссии для пересмотра прежних уголовных дел. 23 сентября ей было дано наставление, в котором очерчивался круг её деятельности и осуждалась судебная практика всех предшественников Александра I.[172]

Главная цель этого наставления – стремление императора публично заявить о том, что правительство даёт обещание отказаться от деспотических приёмов в судопроизводстве, которые были обычной практикой его предшественников. Обстоятельства политические, вынуждавшие правительство так действовать, теперь прошли и никогда не вернутся. Император, оставаясь самодержцем, будет руководствоваться моральными принципами и управлять по законам – такова главная идея этого несколько запоздавшего указа (опубликованного на восьмой день после коронации). Такое же положение олицетворяла и медаль, отчеканенная по случаю коронации. На одной стороне была изображена корона с надписью: «закон – залог блаженства всех и каждого» и императорской короной; на другой – профиль царя с надписью «Александр I – император и самодержец всероссийский».

Как ни либеральны были выражения этого указа, но они и в отдалённой степени не могли компенсировать собой те кардинальные изменения в судопроизводстве, которые намечались в коронационных проектах.

Следует ещё отметить указ от 27 сентября 1801 г. о запрещении пыток[173] и указ от 28 сентября 1801 г., в котором генерал-прокурору предписывалось ускорить решение следственных и уголовных дел[174]; а также указы от 26 ноября 1801 г., позволявшие последнему дворянину в роде продавать и закладывать родовое имение[175] и от 6 мая 1802 г. о распространении ст. 23 Дворянской Грамоты, провозглашавшей, что в случае осуждения наследственное имение остаётся наследникам, на мещан, купцов и крестьян.[176]

Вот и всё, что осталось от «Жалованной Грамоты российскому народу» и других коронационных проектов. Многие были разочарованы: «за первой радостью, испытанной по случаю освобождения от тирании Павла I, последовал упадок сил, обыкновенно порождаемый обманутыми ожиданиями».[177] Но коронация стала вехой, за которой последовали изменения в расстановке политических сил при Дворе. Укрепившись на троне, Александр одного за другим удалил «заговорщиков»: в конце сентября – Н. П. Панина, 13 октября – В. М. Яшвиля – шефа десятого артиллерийского батальона гвардии, а затем полковника Семёновского драгунского полка И. М. Татаринова.[178] Судьба П. А. Зубова также была предрешена.[179] Так закончилась история, связанная с коронацией. Но, несмотря на то, что «Жалованная грамота российскому народу» не была принята, принципы, заложенные в ней, оказали значительное влияние на всю внутреннюю и внешнюю политику Александровского царствования.

Вернёмся, однако, к событиям, последовавшим за коронацией. Негласный Комитет, выполнявший функции «теневого» правительства, был вынужден вплоть до декабря 1801 г. играть роль заслона Александра I от аристократической оппозиции и занимался борьбой с их ограничительными проектами. Поэтому и появилось суждение о том, что Негласный Комитет работал бессистемно, решая разноплановые задачи.

Но в конце концов борьба императора и Негласного Комитета с аристократической оппозицией закончилась поражением последней. Постепенно её лидеры Зубов, Пален, Державин были удалены из Петербурга, и Негласный Комитет с декабря 1801 г. смог, наконец, вернуться к своей программе преобразований, к её основному замыслу – реформам в области управления, которые должны были предшествовать введению Конституции. Если до этого Негласный Комитет занимался в основном разрушительной деятельностью, борясь с аристократическими проектами, то теперь он приступил к созиданию. После длительного обсуждения было решено, что «реформу управления следует проводить не по частям, а согласно об щей схеме».[180]

И проект такой «схемы» был представлен князем Адамом Чарторижским 10 февраля 1802 г. в сопровождении следующей таблицы[181] (см. табл на стр. 106).

Таким образом, система будущего управления построена с учётом основополагающего просветительского принципа – разделения властей. Главная цель – регламентация функций каждого учреждения.

Исполнительную власть предполагалось передать министерствам, подотчётным императору и Сенату, но коллегиальные принципы на время сохранялись, причем первые 5 лет после реформы при министрах должны были действовать коллегии директоров департаментов.

Судебная власть состояла из гражданских судебных учреждений в трёх ипостасях: уездного, губернского и аппеляционного судов. Уголовный суд предполагал две инстанции: губернский и аппеляционный суды. Полицейский суд предназначался для решения мелких судебных дел в каждом уезде.

Охранительная или контролирующая власть поручалась Сенату, который в свою очередь делился на две части:

Правительствующий Сенат – должен был контролировать деятельность министров и высших чиновников, разбирать жалобы на министров;

Судебный Сенат – рассматривал вопросы о нарушении законов судебными учреждениями и устанавливал взыскания за это; делился на департаменты так, чтобы в каждом рассматривались дела 5–6 губерний.[182]

Итак, будущая система управления рассматривалась как устроенная на принципе разделения властей. Правда, Чарторижский не отделил окончательно судебную власть от исполнительной в Сенате, но за Сенатом от последней осталась лишь функция контроля над министрами, а в дальнейшем планировалось сделать Сенат чисто судебным органом, придав ему компетенцию Верховного Суда. Совет при императоре должен был играть роль посредника между органами управления и императором. В Негласном Комитете был подготовлен специальный Наказ Совету, в котором определялось его место в системе государственной власти и компетенция.[183] Цель создания этого учреждения определялась как «дальнейшее развитие законоположений бабки нашей Екатерины II», «постановление силы и блаженства империи Российской на незыблемом основании Закона».[184] Сам Совет определялся как «место, учреждённое при нас для рассуждения и уважения дел государственных».[185] Заметим, что здесь впервые используется термин «уважить», повторённый затем в проектах М. М. Сперанского 1809 г. и Уставной Грамоте Российской империи 1818–1820 гг. и до сих пор вызывающий неоднозначную трактовку у исследователей. Совет должен был состоять из доверенных лиц императора по его назначению, причем численность советников не ограничивалась. Главной функцией Совета являлась законосовещательная или по терминологии авторов проекта «сила соображения». Совет должен был рассматривать поручения императора, относящиеся «к части законодательной», «всё, что принадлежит до государственных постановлений временных или коренных и непреложных». По своей инициативе Совет не имел права рассматривать ни одного вопроса, хотя в проекте содержалась оговорка, что вопрос может быть принят к рассмотрению по предложению одного из членов Совета, но опять же с одобрения императора.