Евгений Кремнёв - Мой любимый пират. Повести

• Название: Мой любимый пират. Повести
• Автор: Евгений Кремнёв
• Жанр: Альтернативная история

В книгу вошли шесть разножанровых повестей. «Невестин мост» я обозначил как стёб-мистика. «Ничей» – криминальная повесть. «В поисках кайфа» – фантастика. «Князь Ярош» – фантазия на тему древних славян. «Мой любимый пират» – мелодрама и, наконец, «ТолеRUSSIA» – альтернативная история.

---

Утром Ганс и Инга молча поели овсянки – девушка следила за весом, это – святое – и теперь пили чай, бородач – со сдобой и клубничным вареньем, девушка – без всего. Ганс Андреевич кусал булочку, но в руках то и дело возникало ощущения тепла от других «булочек» – за которые он держался прошлой ночью.

– Я не могу здесь. Надо куда-то идти, – сказала девушка.

– Пошли, прогуляемся… Только мне надо позвонить на работу, соврать что-нибудь.

Но прогулка вышла недолгой: едва они зашли за угол, как на Ингу бросился огромный пес, до того мирно окроплявший куст на газоне, и только поводок уберег ее от укусов взбесившейся твари, которую еле удерживал тщедушный пенсионер.

– Собака! Она говорила – «собака!» – испуганно сказала Инга, когда пенсионер уволок злобного пса.

– Ты о чём? – спросил бородач.

– Баба Настя сказала «бояться собаки»!

– Вот и прекрасно! – резюмировал Ганс Андреевич. – Значит, собака для тебя – этап пройденный. Поехали в лес, – предложил бородач. – Природа успокаивает. И в лесу злые бобики не бегают…

Знахарка баба Настя стоит за углом. К ней подходит черница с полиэтиленовым пакетом в руке. Баба Настя присматривается к женщине. – К тебе опять кто-то приходит?

– Володя приходит.

– Это кто?

– Брат двоюродный. Шесть лет назад умер. Но я уже сильно не пугаюсь.

– Так с мертвецами год уже дело имеешь. Это как клин клином вышибить. Но… ты дня через три ко мне загляни. Володю твоего спровадим куда подальше.

– Хорошо, теть Настя.

– Принесла?

– Ага – вот, – она подает пакет знахарке. Та заглядывает внутрь, вытаскивает бутылку с темной жидкостью, осмотрев, протягивает чернице ассигнации. – Это тот, точно?

– Точно. Зовут Иван. Двадцать пять лет. Погиб вчера в аварии на мосту…

Часть 5

…В лесочке только-только вылез папоротник и его спиралевидные отростки намекали Инге о его мистической славе и невольно отсылали к её собственным кошмарам.

Девушка почти все время молчала, а психиатр, очутившийся в положении, то ли любовника, то ли домашнего мозгоправа, балансировал на тонкой грани между обожанием и профессиональным участием. Хотя, если перевести в проценты – обожания было девяносто пять процентов.

Лесочек они прочесали быстро и опять вышли на дорогу. Инга остановилась, во что-то вслушиваясь, спросила, беспокойно озираясь. – Ты ничего не слышишь?

Ганс прислушался и ему почудился отдаленный лай. Он вгляделся по направлению звука. Вдали, в глубине распадка в высокой траве то появлялись, то исчезали движущиеся пятна. Опять, и уже совершенно определенно, послышался лай.

– Кажется, природотерапия дает осечку, – cказал психиатр.

– Собака! Она сказала «собака»! Вот они – эти собаки! – закричала Инга и прижалась к Гансу, дрожа от страха. Врач некстати возбудился и тоже задрожал.

Пятна достигли дороги. Да, это были собаки!

Ганс лихорадочно завертел головой, ища выход.

– Бежим туда! – крикнул он, указывая вдаль, на кучу навороченной земли, рядом с завалом срубленных деревьев и кустарника.

Они неслись, не чуя под собой ног, подгоняемые нарастающим лаем; продрались сквозь завал, где Ганс на ходу выдернул подходящую дубину, а Инга едва не потеряла свои модные балетки, они взбежали на земляную кручу. За ней была глубокая траншея.

Собак было пять. И если от четырех из них – средних размеров дворняг – ещё можно было отбиться, то пятая, бежавшая впереди, не оставляла никаких надежд. Это была устрашающих размеров уродливая помесь овчарки и бульдога. Псы оббегали завал, намереваясь достать их сбоку. Инга запищала.

– Вниз! – крикнул Ганс, и они скатились в траншею. Инга, упав на корточки, закрыла голову руками и запричитала. Ганс с выставленной дубиной защищал яму от прыжка сверху, икрами касаясь вдохновляющего зада девушки, но псы, заходившиеся в злобном лае, лезть в траншею не решались. Мерзкая помесь, возвышавшаяся на краю траншеи, молча разглядывала их красными глазами и изредка рыкала.

Гансу казалось, что тварь вот-вот прыгнет, и, держа дубину наизготовку, сознавал всю безнадежность борьбы с ней в узкой траншее.

И тут где-то грохнуло.

Гибрида ударило вбок и псина, заскулив, перекувыркнулась, и, невидимая из-за бруствера, грузно шмякнулась о землю, вскочила и уковыляла прочь, поскуливая. Дворняг как ветром сдуло.

Послышался конский топот. Над траншеей выросла большая белая лайка, потом лошадь, на ней мужичок с болтающимся за спиной ружьем и бичом в руке. Он был в длинном брезентовом плаще, в треухе и с гитлеровскими усиками, ни дать не взять – почтальон Печкин.

Печкин присвистнул. – Вот это улов! – он соскочил с коня, помог выбраться Инге – всхлипывающей и еще не пришедшей в себя – и Гансу.

– А, девчонка-то сильно напугалась, – сказал пастух, снял с пояса фляжку, отвинтил крышку, налил и протянул Инге: – Пей! От всего лечит!

– Не надо! – отвела Инга его руку, промокая глаза краем рукава.

– Ну, ты, давай! – предложил он Гансу.

Содержимое оказалось крепчайшей самогонкой. Печкин сказал, глядя куда-то вдаль. – Два года за этой страхолюдиной гонялся. Прошлым летом двух телок у меня зарезала. Неужто опять ушла! – он повернул обветренное лицо к Гансу. – А, вот чтоб за людьми охотилась, такого не слышал. Наверное, совсем взбесилась.

Лайка пастуха, смирно лежавшая, положив морду на лапы, привстала и зарычала.

– Место, Амур! – прикрикнул пастух.

Пес, не слушая, прыгнул в траву, что-то схватил, но тот час же отпрянул и заскулил, поджав хвост.

В траве зашуршало, удаляясь.

– Какой хреновины ты там напугался, а? Суслик за нос тяпнул, что ли?

– Налейте мне тоже, – сказала Инга. – А, то мне действительно что-то не того.

– Вот давно бы так, а то стоишь как неродная. Это бальзам. От всего помогает, – приговаривал пастух – алкоголик в четвертом поколении – поднося Инге импровизированную чарочку. – Ну, с закусью у меня туго, уж не обижайся.

– А-а! – Махнула рукой Инга и опрокинула крышку с самогоном, занюхала заботливо поднесенной коркой хлеба. – Первый раз в жизни самогон пью. А повторить можно?

– Для такой матрёшки хоть всю фляжку!

– Фляжка – это слишком.

– Насчет фляжки и я погорячился. Даже самая красивая матрешка целой фляжки не стоит.

– А вы женоненавистник, – сказала девушка.

– Скажешь тоже. Это практическое соображение. Фляжка – это удовольствие, которое всегда с собой, как сказал один писатель. А матрешка? Не будешь же ее по пастбищам таскать.

Инга окинула его оценивающим взглядом. – И не каждая матрешка уступит вам… свое пастбище.

– Каждая! Каждая! Проверено!

– Какой вы самоуверенный неказистый дяденька!

– Есть у меня богатство для матрешек. Так что – каждая. Вот башку на отрыв даю!

Инга села на корягу у завала, закурила. – Поосторожнее со словами, дяденька! – сказала девушка. Глаза ее блестели, щеки горели. Инга была пьяна. Печкин на ее слова ухмыльнулся. – Эх, ладно, с вами хорошо, да меня телки ждут, – пастух нацепил ружье и нетвердо вскарабкался на коня.

– А, вы вон туда идите, – указал он бичем на падь, – там тропинка по сухому. К дороге как раз выйдете.

…Инга, тяжело привалившись к Гансову плечу, дремала. Оказывается, красота тоже имеет вес.

Они сидели на лавочке автобусной остановки. Был ровно полдень, но пасмурно и скучно, и дорога была пустынна и скучна. Мимо проехал автобус-катафалк и два автобуса с провожающими в последний путь. Шофер катафалка кивнул Гансу как старому приятелю. Какого хрена!

Так они посидели еще около получаса, но не было ни единой машины, ни такси, ни автобуса, и по дачным тропам не подошло к остановке ни единой души. Ганс оглянулся в сторону пади, откуда они пришли и онемел. Там неспешно брела лошадка с пастухом, за ней бежала собака – Амур. На коне сидел пастух без головы. Психиатр отвернулся, пытаясь стряхнуть морок, опять посмотрел назад. Ничего не изменилось – безголовый почтальон Печкин понуро ехал на своей лошадке. «Значит, соврал насчет богатства для матрешек» – всплыла у Ганса Андреевича мысль и тут пшикнуло почти у самого уха. Он повернулся: прямо перед ним стоял катафалк. Водитель кивком пригласил их в салон.

Неприятное чувство удерживало Ганса, но и отказываться было бы глупо – на дороге такая пустыня. Он нежно встряхнул Ингу. Та открыла полупьяные глаза. – Что?

– Поехали.

Не разбирая, что, да как, она влезла в автобус и плюхнулась на сиденье. Ганс сел рядом. Инга поежилась и открыла глаза. – Чем пахнет?

Гансу, подрабатывавшему в студенческие времена в морге, была знакома эта смесь запахов свежеструганной доски, сурика, формалина, а сейчас к нему добавился запах увядших цветов.

Инга обеспокоенно оглянулась и вскрикнула. – А, это что?! – Девушка вмиг протрезвела. За их спиной, вдоль стенок, тянулось два длинных сиденья,